газогенератор?
   - Ну что ж такого! Он ведь маленький. В общем, не слишком  уж  большой.
Зато какая польза для науки!..
   В пользе я, признаться, был не очень уверен.  Но  Савчук,  по  мягкости
характера, согласился. Газогенератор и "шарики" достались, конечно, на мою
долю, хотя и без них было тесновато.
   В лодке Савчука и Бульчу уложен  был  запас  продовольствия,  одеяла  и
палатка. В нашей с Лизой лодке помещались походная рация  и  аккумуляторы,
тщательно обернутые клеенкой, чтобы в них невзначай не проникла вода.
   Савчук взглянул на часы, Бульчу взмахнул веслом.  На  берегу  раздались
напутственные возгласы. Я поспешно обернулся, чтобы попрощаться с Камсэ, и
чуть было не перевернул лодку.
   Она все-таки была на редкость неустойчивой. Приходилось  соразмерять  и
рассчитывать каждое свое движение, как акробату  на  проволоке.  Для  того
чтобы обернуться, надо было разворачивать всю лодку.
   Савчук оттолкнулся веслом от берега.
   Мы быстро выгребли на середину реки. Течение было стремительное, веслом
приходилось работать на совесть. Но в этом было что-то бодрящее. Мы шли  к
цели напролом, против течения!..
   Нганасаны  некоторое  время  сопровождали   нас   по   берегу,   прыгая
по-воробьиному с кочки на кочку. Только сейчас я понял, как трудно было бы
нам идти к горам пешком. Мох пружинит под ногами. Ноги скользят. Раскисшая
после весенних дождей земля прикрыта тоненькой коркой.  По  такой  еще  не
совсем просохшей земле идти гораздо труднее, чем  по  глубокому  снегу.  С
пешехода сходит семь потов.
   Но наши друзья-нганасаны еще долго шли по берегу, размахивая  руками  и
крича  что-то  ободряющее.  Эти  проводы  -  всем  народом  -  были  очень
волнующими, трогательными.
   - Что ж, провожают по всем правилам, - сказал  я  Лизе.  -  Погляди-ка,
даже с цветами!..
   В руках у провожающих не было букетов. Цветы были вокруг нас.  Накануне
прошел дождь, и тундра имела необыкновенно нарядный вид.
   Они удивительные, эти северные цветы. Окраска их неяркая, скромная,  не
бьющая в глаза, словно бы на них лежит очень тонкий, почти неуловимый слой
тумана.
   Цветы особенно ценятся за Полярным кругом. Не знаю,  есть  ли  в  южных
широтах острова, названные в честь какого-нибудь цветка. А в Арктике  есть
- остров Сиверсии. Так назвал его известный русский путешественник  Толль,
который побывал на нем весной и был поражен огромным количеством цветов на
сравнительно маленьком пространстве.
   Сиверсию называют еще "таймырской розой".
   Желтые хрупкие цветы "таймырской  розы"  рельефно  выделялись  на  фоне
снега. (На дне впадин еще белел снег.)  Мелькнули  золотистые  лютики,  за
ними бледно-желтые маки, а дальше возник распадок, почти  сплошь  заросший
незабудками. Запах был очень сильный, словно бы встречный ветер  бросал  в
лицо душистые охапки травы.
   Но  вот  пешеходы  стали  понемногу  отставать.  Дольше  всех  держался
неугомонный  студент-метеоролог.  Он   шел   у   самой   воды,   оживленно
жестикулируя. Голоса слышно не было: наверное, просил не забыть  о  шарах.
Потом и его юношески гибкая фигура исчезла за поворотом.
   Однако нас еще долго сопровождал мажорный рокот самолета. Пилот Жора не
мог так сразу расстаться с нами и провожал вверх по течению, вероятно,  не
менее пятнадцати минут.
   Он то улетал вперед, то возвращался,  делал  круги,  иногда  проносился
совсем низко над водой, так, что видно было его обращенное  к  нам  широко
улыбающееся загорелое лицо. Тогда Бульчу приосанивался. Он считал, что эти
церемонии совершаются в его честь. Пилот прощается с отважным  нганасаном,
который не побоялся подняться на небо, чтобы увидеть оттуда устье реки, не
показанной на карте.
   Дело, наверное, заключалось в другом.
   Дельта была очень  разветвленной,  запутанной.  Заботливый  Жора  хотел
помочь нам поскорее выбраться из лабиринта проток и бухточек. Мы плыли  за
гидропланом, будто привязанные невидимой нитью к весело поблескивавшей  на
солнце серебристой птице.
   Только  выведя  нас  на  широкий  плес,  Жора  счел  наконец  возможным
расстаться с  нами.  Он  сделал  прощальный  круг,  приветственно  помахал
крыльями и лег на обратный курс, в Новотундринск.
   Бульчу обернулся и прокричал что-то. Мы с Лизой подгребли ближе.
   - Хороший человек Жора, - убежденно повторил Бульчу.
   Конечно! Все  люди,  которые  помогали  нашей  экспедиции,  были  очень
хорошими людьми.


   Неуверенно  чувствуешь  себя  на  реке  в  такой  непрочной,  крошечной
скорлупке. Вверху облака, внизу отражение  облаков.  Кажется,  что  висишь
между небом и землей.
   Но предаваться размышлениям и переживаниям некогда. Все  свое  внимание
необходимо сосредоточить на том, чтобы  сохранить  равновесие.  Не  так-то
просто управлять лодкой на быстрой горной реке!
   Я старался не смотреть на  бурлящую  темную  воду,  на  грозные,  почти
вплотную  придвинувшиеся  скалы.  Смотрел  на   спину   Савчука   впереди.
По-прежнему эта успокоительно  широкая,  почти  квадратная  спина  маячила
передо мной, как недавно в тундре. Савчук, по-видимому, уже не раз бывал в
подобных переделках, - это чувствовалось по уверенным взмахам его весла.
   Сделав крутой поворот, река вступила в узкое серое ущелье. Было похоже,
что по склонам струятся потоки гранита.
   Каньон делался все уже и  уже.  Горы  Бырранга  сдвигались,  словно  бы
пытаясь преградить нам дорогу.
   Над головой  по-прежнему  голубело  ясное  небо,  но  тень  от  склонов
покрывала реку, и мы двигались в синих сумерках.
   Приблизительно через каждые полчаса Бульчу устраивал отдых. Приметив на
крутом берегу куст полярной ивы, он поднимал  весло  стоймя,  что  служило
сигналом для нас с Лизой. Мы подгребали к соседнему кусту и  цеплялись  за
низко нависшие над водой сучья, чтобы не снесло течением.
   Через пять минут, передохнув, возобновляли путешествие.
   Во время привалов я устанавливал теодолит и производил  астрономические
определения долготы и широты.
   Старая карта, изданная в 1838 году, никуда не годилась.
   Если верить ей, получалось, что мы плывем по суше. Мало того. На  карте
в этом  месте  значилась  низменность.  Мы  же  двигались  узкими  горными
теснинами. Вокруг громоздились горы Бырранга, подступавшие  к  Таймырскому
озеру гораздо ближе, чем предполагалось до сих пор.
   Это означало, что после  нашего  возвращения  картографы  будут  менять
цвета на карте. Вместо  зеленого  цвета,  каким  закрашивают  равнину,  на
северный берег озера положат густую коричневую краску, обозначающую горы.
   Увлекательно прослеживать течение реки, идти навстречу ей, ища, где  же
- за каким мыском, поворотом -  находятся  ее  верховья,  истоки,  начало!
Собственно говоря, таково существо почти  всякой  научно-исследовательской
работы. Но мы искали истоки тайны в буквальном значении этого слова.
   Пока что река текла строго с севера на юг. Впереди не  исключены  были,
однако, сюрпризы. Река могла вильнуть, сделать прихотливый поворот, увести
нас в сторону от гор, далеко на восток или на запад.
   Между тем каждый километр давался с  большим  трудом.  Идти  на  веслах
против течения было очень утомительно. Я подумывал о парусе,  но  ветер  в
этих горах менялся беспрерывно, как у мыса Горн: то дул прямо  в  лоб,  то
вдруг принимался толкать в спину, то, выскочив откуда-то из-за поворота, с
силой ударял в борт.
   Ночевать пришлось на болоте, где земля ходила ходуном, прогибаясь,  как
резиновая. Вокруг громоздились крутые  обрывистые  берега.  Эта  мочажина,
вклинившаяся  между  скалами,  была  единственным  подходящим  местом  для
привала.
   В тот же вечер у костра состоялись "крестины"  реки,  которая  не  была
нанесена на карту.
   Савчук предложил название;  Река  Времен,  так  как,  поднимаясь  к  ее
верховьям, мы как бы совершали путешествие в минувшие века.
   - Название  отвечает  характеру  нашего  путешествия,  по  преимуществу
этнографического, - скромно добавил он.
   Лиза,  однако,  обиделась  за  геологию,   которую,   по   ее   словам,
представляла.
   - Было! Было этнографическим, дорогой Володя, - возразила она. - Сейчас
экспедиция комплексная - геолого-этнографическая. Так и Москва решила...
   - Ну конечно! Этнографы нашли оазис, ткнули туда носом, а потом...
   - Уж если речь зашла о том, что кто-то кого-то ткнул носом, -  вмешался
я, - то, по справедливости, нельзя забыть о гидрологах.
   - Правильно, - поспешил  согласиться  Савчук.  -  Вы  очень  помогли  в
разгадке этнографического следа, сигнала SOS...
   - Говорю не о себе. Но без Андрея и  его  помощников  мы  не  имели  бы
письма, найденного в плавнике.
   - В общем, нечто вроде эстафеты, -  сказала  Лиза,  прекращая  шутливую
перебранку.  -  В  дело  вступают  по  очереди   представители   различных
профессий...
   - В том числе и охотник Бульчу.  Как,  кстати,  назвал  ты  свою  реку,
Бульчу?
   Я обернулся к Бульчу, который  священнодействовал  подле  котелка,  где
варился ужин.
   - Потаден, - отозвался наш проводник.
   - А что это значит?
   - Это искаженное русское "потаенная", - подхватил  Савчук.  -  Нганасан
переиначил на свой лад слово "потаенная". Получилось: Потаден.
   -  Тогда  уж  лучше  Река  Тайн,  -  сказал  я.  И  медленно  повторил,
прислушиваясь: - Река Тайн! Да, неплохо звучит.
   - А я бы назвала ее Огненная, - вдруг сказала Лиза.
   - Огненная? Почему Огненная?
   - Мне кажется, это ей подходит, - ответила Лиза, задумчиво глядя вдаль.
   - Ты начинаешь мудрить, говорить загадками. Это скучно,  милая.  Нам  и
без того хватает загадок...
   - Река Времен лучше всего, - стоял на  своем  Савчук.  -  Мы  двигаемся
именно против течения времени, поднимаемся к истокам истории человечества.
   Посмотрев в сторону Бульчу, он добавил многозначительно:
   - А может быть, еще конкретнее: к истокам истории нганасанов!
   - О! Вот как?
   - Да. Я надеюсь, что в горах живет древний народ  палеоазиатов,  предки
современных нганасанов.
   - Остановившиеся в своем развитии?
   - Вроде того...
   Мы поспорили  еще  немного  и  наконец  сошлись  на  предложенном  мною
варианте: Река Тайн. Я нанес на карту новое название и дважды  подчеркнул.
Карта  сразу  же  приобрела  другой,  более  осмысленный  вид,  словно  бы
осветилась.
   А утром, проснувшись, мы обнаружили, что  у  нас  осталась  всего  одна
лодка. Рядом с ней на сырой земле чернела глубокая  борозда.  По-видимому,
другую лодку стащило с берега и унесло течением, пока мы спали.
   Правда, Савчук (это была лодка Савчука и Бульчу) клялся,  что  он,  как
полагается, вытащил ее до половины на берег. По его словам,  он  прекрасно
помнил это.
   - Что я, маленький или впервые в экспедиции?  -  сердился  этнограф.  -
Даже снизу закрепил колышками, честное слово! Почему вы молчите? Почему вы
все смотрите на меня такими глазами?
   - Мысленно вы были, наверное, уже в оазисе, когда закрепляли  лодку,  -
пробормотала Лиза.
   - Моя ошибка, признаю, - сурово сказал я. - Мне надо было присматривать
за вами.
   Бульчу ничего не сказал, но вид у него был очень недовольный.  Догонять
беглянку, конечно, не имело смысла. Это отняло  бы  у  нас  слишком  много
времени.
   Устраиваясь накануне на ночлег, мы вытащили из  лодки  почти  все,  что
находилось в ней. Пропали только две  сковороды  и  одеяло.  Однако  часть
груза все равно приходилось оставить. С собой мы могли взять только  самое
необходимое (рацию, ружья). Ведь нам надо  было  поместиться  вчетвером  в
оставшейся лодке.
   Дальнейшее продвижение по реке усложнялось...


   На месте привала мы оставили палатку, одеяла, всю муку, консервы,  даже
сахар. Полностью должны были, так сказать, перейти на подножный  корм.  Но
летом в тундре и в горах нельзя умереть с голоду, имея ружье.
   Меню наше, увы, не отличалось разнообразием. Гусятина  фигурировала  во
всех видах: жареный гусь, вареный гусь, суп из гуся, печенка гуся.  Вскоре
я уже не мог  смотреть  на  гусей:  живых  и  мертвых.  Один  лишь  Бульчу
наслаждался, обсасывая косточки и причмокивая.
   Мы все в меру своих сил старались улучшить наш стол.
   Даже Савчук, полностью погруженный в размышления о пранароде, о предках
нганасанов, однажды решил побаловать нас. В свое  дежурство  он  подал  на
стол неизменного гуся, но с гарниром.  Это  были  тонкие  желтые  коренья,
горьковатые на вкус, называемые почему-то дикой морковью.
   - Тундровые витамины, - отрекомендовал их  Савчук,  пытаясь  с  помощью
научного комментария сделать гарнир более удобоваримым.
   Я, в свою очередь, решил побаловать товарищей яичницей.  (Бульчу  очень
расхваливал яйца поморника.)
   Однако птичьи яйца превратились в невидимок и принялись играть со  мною
в прятки.
   Я кружил подле нашего лагеря не менее получаса. Именно  кружил,  потому
что яйца находились поблизости. Я был в этом убежден, видя, какую  тревогу
вызывают мои поиски у четы поморников, которые совершали надо мной сложные
фигуры высшего пилотажа: падали камнем в траву, взмывали вверх из-под ног,
удалялись в сторону, летя очень низко и притворяясь, будто подбито  крыло,
- словом, всячески стараясь отвлечь мое внимание от яиц.
   Если бы птицы меньше суетились, я бы, пожалуй, плюнул на  эту  затею  и
ушел. Но поморники раззадорили мой аппетит. Стало быть, яйца  были  где-то
рядом, я просто не замечал их.
   Наконец  пришел  сонный,  недовольный  Бульчу  (его  разбудил   Савчук,
которому очень хотелось есть)  и  по  каким-то  непонятным  мне  признакам
определил местонахождение гнезда. К моему изумлению, яйца лежали даже не в
ямке, а прямо на земле, но совершенно сливались с  общим  пестровато-серым
фоном.
   Что же касается Лизы, то она налегала больше на ягоды, собирая во время
привала морошку и бруснику.
   Савчук и я просили ее не отходить далеко  от  лагеря  или,  по  крайней
мере, брать с собой ружье, но Лиза всегда поступала по-своему.
   Как-то на привале я  рубил  дрова.  Передо  мной  был  густой  кедровый
стланик. Ветки переплелись, словно бы низенькие  -  не  выше  полуметра  -
деревья цепко держались друг за друга. Только так удавалось им устоять  на
склонах. Ветер в этих местах жестокий. Он с корнями выворотил  бы  и  унес
маленькое деревце, если бы его не удерживали на месте такие же деревья.
   Но  главное  преимущество  стелющихся  лесов  не  в  этом.  Зимой   они
укрываются снегом с головой, как бы ныряют под толстое ватное одеяло.
   Раньше мне не приходилось иметь дело с кедровым  стлаником.  Оказалось,
что дерево чертовски неподатливо! Я ударил по одному из  стволов  топором,
но с  очень  малым  эффектом:  лезвие  застревало,  дерево  было  упругим,
пружинило.
   Я снова повторил попытку. Тщетно! Это был какой-то зачарованный лес  из
сказки.
   Отирая пот со лба, я выпрямился и увидел на мшистом болотце  по  другую
сторону леса улыбающуюся Лизу.  Она  посмеивалась  над  моей  неудачей.  Я
поспешил нагнуться над стлаником.
   Как  цепляется  за  жизнь  все  живое  на  Крайнем  Севере,  настойчиво
приспосабливается к суровой здешней природе!
   Деревья прижались к  земле,  ища  защиты  от  холодов  и  ветра  на  ее
материнской груди. Полярная сова "переоделась" во все  белое  и  научилась
видеть днем (иначе погибла бы  от  голода  в  течение  светлого  полярного
лета). Песцовые мыши "переобулись" для того, чтобы было удобнее разгребать
снег в поисках пищи. Их когти напоминают копыта.
   Что же тогда сказать о людях? Почему  нельзя  предположить,  что  "дети
солнца", у которых нашел приют Петр Арианович, выжили в горах, уцелели  до
сих пор?
   Нганасаны рассказывали о медведях-оборотнях.  Но,  быть  может,  это  и
впрямь были люди, одетые в медвежьи шкуры мехом наружу?
   Через день близость оазиса подтвердило совершенно  неопровержимое  -  и
очень тревожное - доказательство.
   Утром я обнаружил следы медведя,  который  приходил  к  нашему  биваку.
Ночной посетитель не был воришкой. Он даже  не  прикоснулся  к  котелку  с
недоеденной гусятиной, а также к рыбе, которая  была  поймана  накануне  и
предназначалась на завтрак. Зато  с  непонятным  интересом  осмотрел  нашу
лодку. Медведь обошел ее раз пять, не меньше. Петли следов  были  особенно
запутанными здесь.
   Удивительно, что я и Лиза не слышали его шагов. Эту  ночь  мы  как  раз
спали в лодке - Лизе показалось сыро на берегу, а палатки  у  нас  уже  не
было.
   - Нынче к нам визитер приходил, - объявил я громко. - Слышишь, Лиза?
   Савчук  и  Бульчу  высунули  головы  из  спальных  мешков.   Лиза   уже
причесывалась, сидя в лодке. Она зевнула и  с  недоумением  посмотрела  на
меня. Потом ее заспанное лицо оживилось:
   - Какой визитер?
   - В общем довольно деликатный, я бы сказал, - продолжал я. - Расхаживал
чуть ли не на цыпочках, чтобы не потревожить наш сон.
   Бульчу подошел ко мне, присел  на  корточки  и  стал  приглядываться  к
следам. Когда он выпрямился, я поразился происшедшей в нем перемене -  лоб
был озабоченно нахмурен, глаза сузились.
   - Ты что, Бульчу?
   Охотник не ответил мне. Он быстро обошел, почти обежал лодку, откуда  с
удивлением смотрела на него Лиза, держа гребень на весу. Потом  прыгнул  в
сторону, в кусты, и низко наклонился, словно выискивая что-то на земле.
   Савчук начал кряхтя вылезать из своего мешка.
   - Приходил не медведь.
   - Оборотень? - Я засмеялся, хотя было не до смеху:  волнение  нганасана
невольно передалось и мне. - Товарищи! - Я обернулся к Лизе и  Савчуку.  -
Бульчу стал невозможен - ему всюду чудятся оборотни!
   - Не оборотни. Человек, - бросил охотник,  продолжая  приглядываться  к
следам.
   - Какой человек?
   - Два или три человека. Да, три. Двое сидели в  кустах.  Третий  кружил
возле лодки...
   - А следы?
   Охотник пренебрежительно усмехнулся:
   - Обулся в лапы медведя...
   - Не понимаю...
   - Очень просто. Убил медведя. Отрезал лапы.  Привязал  к  своим  ногам.
Ночью ходит, высматривает. Пусть подумают: это медведь ходит, не человек.
   Лиза и Савчук присоединились к нам.
   - Странно! - сказал Савчук, хмурясь. - Кто бы это мог быть?
   - Нганасаны? - предположила Лиза. - Неужели они догнали нас?
   - Вот еще! Подошли бы  открыто.  Нганасаны  -  друзья.  Зачем  им  лапы
медведя?
   - Значит, враги?
   - Надо думать, враги.
   - Кто же это?
   Мы молчали. Судя по выражению лиц моих спутников, ответ вертелся у  них
на языке.
   - Каменные люди, - вполголоса сказал Бульчу и, втянув голову  в  плечи,
оглянулся. Мы тоже оглянулись.
   Пейзаж удивительным образом изменился вокруг. Он выглядел совсем  иным,
чем пять минут назад.
   Так же сверкала на солнце река. Так же теснились к воде спокойные серые
скалы. Но мы знали теперь, что  это  кажущееся  спокойствие.  Всюду  могли
скрываться соглядатаи. Они могли сидеть, пригнувшись, за тем  вон  большим
камнем, похожим на  жабу,  могли  лежать  в  той  вон  ложбинке,  заросшей
незабудками, сосредоточенные и тихие, не выдавая  себя  ничем,  как  умеют
только первобытные люди.
   Я почувствовал странную скованность движений.
   Ощущение, надо признаться, было неприятным. Словно бы  со  всех  концов
поляны протянулось и скрестилось на мне  множество  настороженных  угрюмых
взглядов, липких, как паутина. Спускаясь к воде, чтобы  наполнить  котелок
(сегодня была моя очередь готовить завтрак), я даже споткнулся.
   Позавтракали мы быстрее обычного, перебрасываясь короткими  фразами  во
время еды. Все  было  ясно:  нас  встретило  сторожевое  охранение  "детей
солнца" и теперь следовало за нами вдоль Реки Тайн.
   Быть может, и пропажа лодки не была случайностью? Быть  может,  зря  мы
обвинили Савчука в рассеянности - лодку уволокли лазутчики "детей солнца",
чтобы затруднить наше путешествие?
   Лиза призналась, что с первых же часов пребывания на реке ей  стало  не
по себе.
   - Трудно  даже  объяснить,  товарищи,  -  говорила  она,  зябко  поводя
плечами, то и дело оглядываясь. - Будто вошла  в  темную  комнату