но-голубого неба.
   Признаюсь, я ощутил мальчишескую тщеславную гордость,  когда  к  трапу,
переброшенному с корабля на пирс, шагнул капитан и, держа под козырек, как
полагается при отдаче рапорта, неторопливо сказал:
   - Товарищ начальник экспедиции! Заканчиваю проверку приборов...
   Нам повезло: предложение идти на "Пятилетке" принял старый мой приятель
Никандр Федосеич Тюлин.
   С удовольствием смотрел я на знаменитого  ледового  капитана.  Силой  и
спокойствием  веяло  от  него  -  такой  он   был   большой,   устойчивый,
широкоплечий, очень надежный.
   Из-за  крутого  капитанского  плеча,  приветливо  улыбаясь,  выглядывал
коротышка Сабиров, который когда-то "расфасовывал" Восточно-Сибирское море
во множество пивных бутылок, а  также  во  флаконы  из-под  одеколона.  На
"Пятилетке" он шел старшим помощником капитана.
   Рядом  с  ним  в  ожидании  рукопожатия  топтались  длинный  метеоролог
Синицкий и плечистый гидробиолог Вяхирев.
   И еще одно знакомое лицо выдвинулось вперед из группы встречающих.
   К нам с радостным восклицанием, чуть ли не с распростертыми  объятиями,
кинулся Союшкин!
   Не раз во время  спора  о  Земле  Ветлугина  воображал  я  будущую  эту
встречу, припасал слова покрепче, поувесистее.  Можно  сказать,  готовился
чуть ли не убить его, но сейчас только вяло пожал ему руку.
   Да, так случается в жизни...
   Но потом о Союшкине,  потом!  Не  будем  омрачать  встречи  с  Тюлиным,
Сабировым, Синицким, Вяхиревым и с нашим красавцем ледоколом!


   Научные сотрудники окунулись в лихорадочную сутолоку приготовлений.
   Андрей засел в штурманской рубке наедине  с  эхолотом  -  прибором  для
измерения глубин. Эхолот был призван сыграть сугубо важную роль в  поисках
Земли  Ветлугина,  и  мой  друг  не  доверил  никому   окончательной   его
регулировки.
   Погрузкой командовал Сабиров. Стоя на капитанском мостике, он повелевал
корабельными лебедками. По  мановению  его  руки  они  подхватывали  тюки,
лежавшие на пристани, и, пронеся по воздуху, бережно  опускали  на  палубу
или в недра трюма. Голос старшего помощника гулко раскатывался над рейдом.
Как дирижерская палочка, то взлетал, то опускался сверкающий металлический
рупор. По прямому  назначению  Сабиров  использовал  его  нечасто,  больше
полагаясь на силу своих богатырских легких.
   На некоторых  ящиках  чернели  надписи:  "Не  кантовать!"  В  них  были
метеорологические  самописцы,  термометры,  магнитометры,  астрономические
приборы.
   По палубе  метался  в  тревоге  завхоз,  вконец  замотавшийся  человек,
поминутно вытиравший лысину большим клетчатым платком. На "Пятилетку"  под
его  наблюдением  перебрасывались  бочки  с  квашеной  капустой,  шоколад,
керосиновые лампы, витаминный сок, лимоны, стиральная машина,  звероловные
капканы и многое другое. В трюме размещались в разобранном виде  три  дома
для будущей полярной станции на Земле Ветлугина.
   На пирсе лаяли и визжали -  просились  на  корабль  -  ездовые  собаки,
которых утихомиривал стоявший возле них каюр с мыса Челюскин Тынты  Куркин
с неизменной своей трубкой в руке.
   На борт  "Пятилетки"  предполагалось  взять  самолет.  Он  своевременно
вылетел из Красноярска, но потерпел  по  дороге  аварию.  Можно  было  бы,
конечно,  попытаться  найти  замену.  Однако  это   задержало   бы   выход
"Пятилетки" недели на полторы-две, а я не соглашался ни на какие задержки,
так как знал,  что  за  штука  эти  плотные  льды,  которые  встретят  нас
северо-восточнее Новосибирских островов.
   Вот  почему  "Пятилетка",  так  же  как   и   знаменитый   "Сибиряков",
отправилась в путь без воздушного ледового разведчика.
   Осторожно разворачиваясь  против  ветра,  она  двинулась  в  море  мимо
сомкнутой шеренги лесовозов.
   По мачте над зданием порта помчались вверх  сигнальные  флаги:  сначала
флаг с тремя полосками - синей, белой и синей, за ним -  треугольный,  как
бы перечеркнутый крестом, и, наконец, четырехугольный, с маленьким красным
крестиком в центре. Это был  прощальный  привет  Большой  земли.  Согласно
старинному морскому церемониалу нам желали счастливого плавания.
   Разноцветные флажки побежали и по реям лесовозов, замелькали,  забились
на  ветру.  Пожелание  было  подхвачено  и  повторено   всеми   океанскими
кораблями, стоявшими на рейде. Капитан приказал поднять  ответный  сигнал:
"Благодарю".
   Мы миновали Соленый Нос. В скулу корабля тяжело ударилась морская волна
и разлетелась ослепительно белыми брызгами.



2. ПЕРВАЯ МЕТАМОРФОЗА СОЮШКИНА

   Туман уходил на запад.
   Только  голубоватая  дымка  стлалась  над  морем,   создавая   странную
зрительную иллюзию. Водная поверхность словно бы приподнималась  чуть-чуть
- на полметра или на метр, - и море парило, как обычно говорят на Севере.
   Стоя на мостике рядом с капитаном, я залюбовался  раскрывающимся  перед
нами водным простором. Краски медленно менялись на  глазах.  Вначале  море
было зеленоватого оттенка, потом стали  появляться  синие  полосы.  И  чем
больше мы удалялись от пологих безлесных берегов, тем  все  гуще  делалась
эта синева.
   Жизнь  на  корабле  постепенно  налаживалась.  Под  ровный  гул   машин
проходило  в  кают-компании  комсомольское  собрание.  Андрей  рассказывал
свободным от вахты молодым морякам о задачах  экспедиции.  Завхоз  сиплым,
сорванным голосом распекал кого-то у камбуза. Синицкий хлопотал на баке  у
своих приборов, и что-то втолковывал ему Вяхирев, энергично жестикулируя.
   Я оглянулся на корму. Там стоял Союшкин и неотрывно  смотрел  на  чаек,
шумной оравой провожавших нашу "Пятилетку".
   Интересно, о чем он думает сейчас?
   Быть может, старается понять, почему мы одолели  его  в  споре  и,  так
сказать, влачим за собой к Земле Ветлугина?
   Но ведь это так легко понять. С нами двумя он, возможно, и справился бы
при поддержке Черепихина. К счастью, мы были  не  одни.  Горой  встали  за
гипотезу Ветлугина Афанасьев, Синицкий, Вяхирев,  Тынты  Куркин,  Сабиров,
Тюлин.
   Недаром еще в начале спора Андрей внушал мне:
   - Почаще оглядывайся на календарь! Он за спиной у  тебя  висит.  Год-то
какой теперь? Не тысяча девятьсот тринадцатый, а тысяча девятьсот тридцать
первый! А! То-то...
   Да, важно почаще оглядываться на календарь. Союшкин вряд ли оглядывался
и был наказан за это.
   Думаю, что они - Союшкин и Черепихин - по опереди отпаивали друг  друга
водой, прочтя о решении организовать поиски Земли Ветлугина. "Принимая  во
внимание,  -  было  написано  там,  -  что  после   исторического   похода
"Сибирякова" Северный  морской  путь  превращен  в  нормально  действующую
магистраль, и учитывая, что для облегчения проводки караванов  чрезвычайно
желательно   было   бы   создать   метеорологическую    радиостанцию    на
предполагаемой Земле Ветлугина..." и так далее...
   Однако Союшкин быстро оправился. В его положении нельзя  было  мешкать,
хныкать, тянуть. Он перестроился мгновенно, повернулся на  каблуках  через
левое плечо, будто по команде: "Кру-гом!"
   Едва  лишь  было  обнародовано  решение  об  экспедиции,  как   главный
противник  сделался  одним  из  самых  ревностных,   даже   яростных,   ее
защитников.
   - Есть! Ну конечно же, есть! - кричал он, брызжа  слюной  и  размахивая
руками. - Земля Ветлугина есть! Какие могут быть сомнения в том,  что  она
есть?
   И кое-кому это даже понравилось. Говорили, сочувственно кивая головами:
   - Смотрите-ка! Осознал свои ошибки. Надрывается-то как! Переживает...
   Увы, это было только мимикрией.
   Давным-давно бывший наш первый ученик, когда ему слишком доставалось на
переменках, ложился навзничь на пол и  отбивался  от  противников  ногами.
Теперь нельзя было применить такую тактику. У Союшкина просто не оказалось
другого выхода, как переметнуться на нашу сторону.
   Но он перестарался. Чересчур много выступал в защиту Земли Ветлугина.
   И снова припомнилось, как на уроке  географии  он  с  простертой  рукой
нетерпеливо подавался  всем  туловищем  вперед,  чтобы  обратить  на  себя
внимание Петра Ариановича; "Я знаю, я! Меня вызовите!"
   И его вызвали. К ужасу своему, Союшкин узнал  о  том,  что  назначен  в
состав экспедиции, которая отправляется в высокие широты на  поиски  Земли
Ветлугина!
   Мы с Андреем испугались этого  назначения  еще  больше,  чем  он.  Даже
собирались отвести нежелательную кандидатуру, на что имели право, так  как
я был назначен начальником экспедиции, а Андрей  -  моим  заместителем  по
научной части. Однако Афанасьев отговорил нас:
   - Пусть себе идет! Э-эх, наивные! - Он укоризненно покачал головой. - И
ничего-то вы, друзья, не понимаете в жизни. Ведь это хорошо,  что  главный
"отрицатель" будет присутствовать при открытии. И на  берег  его  с  собой
непременно возьмите. "Вот, - скажете ему, - та самая  Земля  Ветлугина,  в
которую ты так долго не верил. И как она только тебя, беднягу, держит?"
   Вот почему Союшкин, к  нашему  и  собственному  своему  неудовольствию,
очутился на борту "Пятилетки".
   А сейчас, обряженный в просторный ватник и  меховую  шапку  с  висячими
длинными ушами, потеряв весь свой столичный лоск и директорский апломб, он
меланхолически стоял на корме и смотрел на чаек.
   Те кружились подле борта, то падая к отлогой волне, то снова взмывая  в
воздух. Ведь это птицы-попрошайки. И голоса-то у них  какие-то  плаксивые,
жалостные: "Подайте на пропитание, подайте!"



3. ПРИСТРОИЛИСЬ В КИЛЬВАТЕР

   Заранее оговариваюсь: многое в описании нашего похода будет опущено,  а
кое-что передано скороговоркой. Не хотелось бы  повторяться,  да  и  ни  к
чему, - ведь существует столько книг о плавании в высоких  широтах.  Надо,
кроме того, учесть и особенности  моего  восприятия  Арктики.  Она  всегда
являлась для меня как бы рамкой, внутри которой заключена Земля Ветлугина.
А  я  и  Андрей  вместе  со  мною  были  до  такой   степени   заворожены,
загипнотизированы  ею,  что  по  пути  к  ней,  так  сказать,   почти   не
оглядывались по сторонам, видели только наши потаенные острова впереди.
   Поэтому буду излагать лишь то, что связано непосредственно  с  поисками
Земли...
   Утром Андрей распахнул дверь в мою каюту:
   - Поздравляю! Вышли в Восточно-Сибирское!
   - Уже Восточно-Сибирское? Приятно слышать! В штурманской рубке узнал?
   - Нет, по воде определил. Вода снова прозрачная, как и в море Лаптевых.
На глубине двенадцати метров отрицательная температура. Только что провели
измерение [течения в проливе Санникова, соединяющем два моря - Лаптевых  и
Восточно-Сибирское, -  перемешивают  воду,  делают  ее  температуру  более
высокой и ровной, а также поднимают частицы  ила  со  дна;  картина  резко
меняется, едва корабль выходит из пролива в море].
   - А видимость?
   - Ни к черту!
   Наверху и впрямь было мутновато. Корабль медленно продвигался вперед  в
почти сплошной белесоватой мгле.
   Мы с Андреем поднялись на капитанский мостик.
   Капитан  повернул  ко  мне  и  Андрею   свое   широкое,   простодушное,
невозмутимо спокойное лицо.
   - Уточняю место по глубинам, Алексей Петрович, - сказал он. - Здесь уже
работали гидрографы. Карта очень подробная...
   Странный водолаз бежит по дну моря под  килем  "Пятилетки".  Это  звук.
Когда мы проникнем в глубь "белого  пятна",  звук  поведет  за  собой  наш
корабль.
   Принцип эхолота прост. Беспрерывно подаются с судна  звуковые  сигналы,
которые, отразившись  от  морского  дна,  возвращаются  в  приемник.  Надо
разделить пополам промежуток времени между подачей сигнала и его приемом и
умножить на скорость звука в воде, чтобы получить  глубины.  Делается  это
автоматически. На вращающемся валике  прибора  появляется  лишь  итог:  по
квадратам кальки быстро бежит зигзаг.
   Когда появился эхолот, это было настоящим переворотом  в  океанографии.
Ученые получили возможность изучать и наносить на  карту  рельеф  морского
дна, какая бы огромная глубина ни отделяла его от поверхности.
   С помощью эхолота измерены были впадины Мирового океана до  одиннадцати
километров глубиной, обнаружены подводные  плато,  горные  кряжи,  ущелья.
Люди увидели на кальке эхолота седьмую часть света, новый  подводный  мир,
считавшийся ранее недосягаемым для человеческого глаза.
   Раздумывая над тем, как найти нашу  Землю-невидимку,  закрытую  большую
часть года туманом или погребенную под  снегом,  мы  с  Андреем  пришли  к
выводу, что надо не доверяться зрению,  а  положиться  на  слух,  то  есть
прибегнуть к помощи эхолота.
   Есть пословица: "Как  аукнется,  так  и  откликнется".  В  этих  словах
заключался план нашей  географической  экспедиции,  одобренный  академиком
Афанасьевым.
   Преодолевая сопротивление льдов, мы должны  пройти  к  северо-восточной
окраине Восточно-Сибирского моря, подняться к "белому пятну" и,  проникнув
внутрь него, несколько раз пересечь в различных направлениях,  беспрерывно
простукивая дно эхолотом.
   Если в пределах "белого  пятна"  находится  Земля,  она  даст  знать  о
приближении к ней изменением зигзага на кальке.
   Мы вошли в штурманскую рубку.
   Андрей быстро переписал последние показания эхолота на листок бумаги  и
положил перед капитаном.
   - Ну-ка, ну-ка! Где мы? - сказал капитан, наклоняясь над картой и  водя
по ней толстым пальцем. - Вот пролив Санникова. Вот ваша прокладка.  Стало
быть, где-то здесь... Или здесь?
   Бормоча себе под нос, он принялся сличать цифры глубин, обозначенные на
морской карте, с цифрами, выписанными штурманом, - искал  цепочку  глубин,
подобную той, что осталась за кормой "Пятилетки".
   - Нашел, - сказал он негромко и спокойно, как  всегда.  -  Четырнадцать
метров, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, снова пятнадцать... Отмечайте
на карте, помощник. Отсюда и поведете прокладку. Курс - зюйд-вест!.. -  Он
вопросительно вскинул на меня глаза: - Так, Алексей Петрович? Пойдем вдоль
берега, как говорили, прибрежной полыньей?
   Я  кивнул.  Подольше  надо  было  сохранять  чистую  воду  впереди,  по
возможности избегая встреч со льдами.  К  высоким  широтам  я  предполагал
подняться лишь на меридиане острова Врангеля.
   - Еще хватит хлопот, - успокаивал Андрей нашу нетерпеливую молодежь.  -
И тряхнет и сожмет во льдах. А сейчас горючее надо экономить. И  время.  В
Арктике кружной путь часто короче прямого.
   Прибрежная полынья представляет собой нечто  вроде  коридора.  С  одной
стороны лед берегового припая или берег, с другой - плавучие льды. В  этом
году коридор был очень широк. Почти беспрерывно дувшие ветры южных  румбов
отжимали плавучие льды от берега, отгоняли их далеко на север.
   "Пятилетка" круто повернула на юго-восток и  двинулась  южной  окраиной
Восточно-Сибирского моря.
   А на исходе пятых суток мы увидели нечто  вроде  приметного  подводного
знака; необычайную веху, будто специально  оставленную  для  нас  корщиком
Веденеем. Правильнее даже сказать - с разбегу натолкнулись на нее!
   На траверзе Колымы наш осторожный  капитан  приказал  замедлить  ход  и
выслать на бак впередсмотрящих - по одному с каждого борта. О, здесь гляди
в оба! Сибирские  реки  выносят  в  море  плавник  -  множество  деревьев,
подмытых в верховьях, в дремучей тайге.  Беда,  если  плавник  попадет  на
лопасть винта!
   Я стоял на мостике, когда "Пятилетка" внезапно сбросила ход. Но это  не
был плавник. Казалось, судно тяжело ползет килем по дну. Если  бы  шли  по
реке, с уверенностью сказал бы, что наскочили на перекат.  Неужели  намыло
отмель, не показанную в лоции?
   - Река?
   - Река, - ответил Федосеич, перегибаясь через леер и  присматриваясь  к
следу винтов за кормой. - И в море шутки с кораблями играет!
   - Отмель?
   -  Какая  там  отмель!  Глубины  достаточные.  Вы  на  воду,  на  волны
поглядите!
   Море выглядело необычно. При  совершенном  безветрии  возникли  большие
поперечные волны, которые следовали за кораблем, начинаясь примерно с  его
середины. А перед форштевнем бежала странная одиночная волна.  "Пятилетка"
как бы толкала ее перед собой. Вода вокруг оставалась зеркально гладкой.
   На  палубу  высыпали  научные  сотрудники,  обмениваясь  взволнованными
замечаниями.
   - Позвольте-ка, - сказал я, припоминая. - Неужели "мертвая вода"?
   Суть явления  заключается  в  том,  что  пресная  вода,  которая  легче
морской, соленой, вытекая  в  море,  располагается  сверху  тонким  слоем.
Возникает как бы "мелководье". На плоскости, разделяющей  два  слоя  воды,
гребные винты корабля образуют под килем большие волны и попусту расходуют
на это часть своей энергии. Отсюда резкое снижение хода.
   Вяхирев поспешил, по моему приказанию, взять пробы воды из обоих слоев.
   Сопоставление оказалось очень эффектным. Мне подали  на  мостик  стакан
совершенно пресной воды. Ее зачерпнули ведром из верхнего слоя. Вода же из
нижнего слоя, забранная через кингстон, была так солона, что  не  годилась
даже для питания котлов.
   - Пошли! Пошли! - закричали на палубе.
   Тахометр, отсчитывающий скорость хода корабля, затикал быстрее.  Ничего
не изменилось на гладкой водяной поверхности, только наш корабль  рванулся
вперед, словно расстреноженный конь.
   "Пятилетка" миновала устье Колымы.
   Я, Тюлин и Андрей вошли в рубку. Стоявший у  стола  Сабиров  держал  на
весу раскрытый вахтенный журнал и размахивал им из стороны в сторону.
   - Что это вы? Будто дьякон с кадилом!
   - Чтобы просохли чернила, Алексей Петрович!
   На странице чернела жирная клякса.
   - Ая-яй! Неаккуратно как! - пожурил капитан. - Журнал  же,  официальный
документ!
   - Ей-богу, не я, Никандр Федосеич!
   - А кто?
   - "Мертвая  вода"  сама  в  журнале  расписалась.  Нет,  правда!  Когда
тряхнуло нас, я обмакивал перо в чернила. Капля упала с пера и...
   На страницы журнала в хронологической последовательности заносится все,
что происходит во время плавания. Это неукоснительно точная, хотя и  очень
лаконичная, летопись.
   Педант Сабиров счел нужным прокомментировать также и  кляксу.  Под  ней
было выведено аккуратным почерком:
   "След внезапного толчка. Восьмого августа в 19:15 корабль  на  траверзе
Колымы вошел в "мертвую воду", в 19:22 вышел из нее".
   - Неточно, надо дописать, - сказал я, прочитав запись.  -  Добавьте:  в
19:15 корабль пристроился в кильватер судну отважных  землепроходцев  XVII
века!
   Сабиров недоумевающе вскинул на меня глаза. Капитан, удивившись,  вынул
трубку изо рта. Только Андрей понимающе кивнул и усмехнулся.
   - Я не шучу, - продолжал я. - Ведь "мертвая  вода"  упомянута  в  одном
старинном манускрипте. Помните "скаску" о странствии корщика  Веденея  "со
товарищи"? Видимо, здесь и в его время  существовали  особо  благоприятные
условия для возникновения "мертвый воды".
   Оставив "веху" за кормой, мы взяли курс на  северо-восток,  в  точности
повторив маневр землепроходцев, направивших в этом месте свой коч  "промеж
сивер на полуношник".


   И снова - в который уже раз - пожалел я о том, что на корабле нет Лизы.
То-то радовалась бы "вехе", перебегала бы от  борта  к  борту,  ахала  бы,
ужасалась кляксе в вахтенном журнале и громко сочувствовала Сабирову.
   Признаться, мне как-то  недоставало  ее  на  корабле.  (Не  говорю  уж,
понятно, об Андрее.)
   Целый вечер просидел я у нее перед отъездом из Москвы без Андрея. Так и
было задумано. Я хотел выяснить, почему отношения между ними  не  ладятся.
"Брат подруги", деликатнейший Савчук, был здесь явно ни при чем.
   В общем, я сам решил взяться за  дело,  одним  взмахом  разрубить  этот
запутанный узел.
   Я так и сказал, переступив порог ее комнаты:
   - Лиза! Я решил наконец разрубить этот узел!
   - Узел?.. О чем ты говоришь?
   Я неторопливо закурил и принялся расхаживать взад и вперед, как  привык
делать  во  время  наших  споров-разговоров  с  Андреем.  Лиза,  аккуратно
скрестив на коленях руки - в позе пай-девочки, - ждала продолжения.
   - Мне твое поведение не нравится и не может нравиться, - продолжал я.