Откуда-то снизу, может  быть
с проходящих пароходов, доносится негромкая музыка. Шуршат ветви сосен над
головой.  И  близко,  почти  у  самого  лица,  сияют  узкие,   чуть   косо
поставленные глаза со странным, вопросительным выражением.
   - Выходит, ехать тебе, - сказал я.
   - Почему же мне?
   - Да уж потому. Сам знаешь почему. Я стихов не писал.
   Но Андрей не захотел этой "жертвы", как он выразился.
   - Жребий, жребий! - сказал он.
   И опять мой друг выиграл. Ему выпало ехать, мне - оставаться.
   Я проявил о нем заботу до конца.
   - Не бери стихов, - посоветовал я, помогая ему укладываться. - Прочтешь
ей после, когда поженитесь.


   И с этим напутствием он уехал.
   Мне стало немного грустно, когда он уехал.
   Я привык, что в Москве мы проводим время все  вместе:  он,  я  и  Лиза.
Теперь я в Москве один, а Лиза  и  Андрей  вдвоем  в  Весьегонске.  Небось
катаются по вечерам на лодке, и Лиза поет  "Отраду".  Потом  идут  зеленой
улицей вверх, проходят мимо  аккуратных  бревенчатых  домиков,  обсаженных
цветами, и медленно поднимаются к обрыву.  Заходит  солнце,  стволы  сосен
делаются прозрачно-розовыми. К ночи начинают сильнее  пахнуть  маттиола  и
табак...



6. БЫВШИЕ БОБЫЛИ

   Однако вернулся Андрей неожиданно  рано,  не  пробыв  в  Весьегонске  и
недели. Вернулся надутый, мрачный.
   - Ты что, Лизу не видал?
   - Видал. Уже купил обратный билет,  а  тут  она  заявляется.  Объезжала
район. В общем, разминулись с ней...
   - И поговорить не удалось?
   - Обменялись несколькими словами.  Возвращается  на  будущей  неделе  в
Москву.
   Андрей рывком сдернул с себя плащ, швырнул на  диван.  Я  с  удивлением
наблюдал за ним.
   - Да ты не злись, - сказал я. - Ты по порядку  рассказывай.  Ну-с,  сел
ты, стало быть, на пароход...
   Да, сел  он  в  Москве  на  пароход.  Чудесный  лайнер,  замечательный.
Белым-белехонький, без пятнышка. Блеск, чистота, как полагается на морском
корабле.
   Море тоже было замечательное. (Читатель помнит, что Андрей не был  щедр
на эпитеты.) И покачивало основательно, не на шутку; в таких замкнутых  со
всех сторон водохранилищах ветер разводит большую волну.
   Несмотря на сильный противный  ветер,  Андрей  не  уходил  с  палубы  и
разглядывал  море  в  бинокль  как  строгий  приемщик,  как  инспектор  по
качеству. Но придраться было не к чему: Лиза сделала свою работу хорошо.
   Навстречу, ныряя в волнах, двигались пассажирские пароходы,  нефтевозы,
буксиры, баржи со строевым лесом.
   Особенно много было плотов. Не тех хлипких, связанных кое-как, вереницы
которых гоняли по Мологе когда-то, а сбитых особым образом, морских.
   - Так называемые "сигары", - с удовольствием пояснил стоявший на палубе
матрос. - Тяжелые плоты, по семь и по восемь  тысяч  кубометров.  Плавучий
дровяной склад.
   Эти "плавучие склады" плыли на длинных  тросах  следом  за  пароходами.
Теперь плотовщикам не приходилось маяться с плотами, как раньше, то и дело
снимать их с  мелей,  проталкивать  на  перекатах.  Море  было  глубоко  и
просторно.
   Все  расстояния  с  появлением   Рыбинского   моря   чудесным   образом
сократились. Теперь от Пошехонья, Рыбинска и Весьегонска рукой было подать
до Москвы.
   Андрею вспомнился отъезд Петра Ариановича  на  железнодорожную  станцию
после его увольнения. На лошадях, по грязи, под дождем...


   На рассвете лайнер Андрея остановился у причала Весьегонского порта.
   Город, стоявший на  высоком  берегу,  среди  мачтовых  сосен,  выглядел
гораздо красивее и компактнее, чем раньше. Андрею пришло на ум  сравнение.
Строители  подняли  Весьегонск  на  вытянутой  ладони,  чтобы  видно  было
проходящим мимо кораблям: "Вот он, новый город! Смотрите, любуйтесь им!.."
   И впрямь, огни Весьегонска, по свидетельству  лоцманов,  были  видны  в
море издалека.
   Размахивая чемоданчиком, Андрей  медленно  шел  в  гору  по  незнакомым
улицам.
   Вздорные собачонки, не признавшие в нем  весьегонца,  провожали  его  в
качестве шумного эскорта от пристани до самой конторы. Но там моего  друга
ждало разочарование.
   - Елизаветы Гавриловны нет, - сказали ему. - Уехала по трассе.
   Андрей поставил чемодан на пол и с огорченным видом вытер платком  лицо
и шею.
   Кудрявой машинистке, стучавшей в углу  на  "ундервуде",  стало,  видно,
жаль его.
   -  А  она  скоро  приедет,  -  утешила  девушка  Андрея,  прервав  свою
трескотню. - Дня через  два  или  через  три.  В  Переборах  побудет  и  в
Ситцевом. Может, еще в Поморье  заглянет.  Она  собирается  в  Москву,  ей
нельзя задерживаться...
   Андрей подумал-подумал, посердился на Лизу, которая приглашает людей  в
гости, а сама исчезает в неизвестном направлении, и махнул в Поморье.
   Часть пути он проделал на попутной машине, а у развилки шоссе  сошел  с
грузовика,  решив  сократить  расстояние  и  пройти  к  колхозу  напрямик,
берегом.
   В Весьегонске ему довольно точно объяснили маршрут: "Все по столбам  да
по столбам - и дойдете".
   Железные столбы-великаны шагали навстречу Андрею.
   Собранная вместе  вода  Волги,  Шексны  и  Мологи  вертела  турбины  на
гидростанции в Переборах, а электроэнергия, переданная оттуда по проводам,
питала окрестные заводы, фабрики и колхозы.
   Да, сбиться с дороги было мудрено.
   Большое Поморье до постройки гидростанции называлось Поречьем.
   Когда-то  Андрей  бывал  здесь  -  еще  с  Петром  Ариановичем.   Тогда
деревенька насчитывала, наверное, не более десятка  изб,  и  было  в  них,
помнится, что-то странное. Какие-то они были чуть ли не голенастые  -  как
цапли!
   Мой  друг  в  задумчивости  потер  лоб.  Остальные  деревеньки   вокруг
Весьегонска как будто не производили такого впечатления?  Их  низкорослые,
угрюмые избы с нахлобученными по самые наличники-брови крышами,  казалось,
ушли по пояс в землю:  попробуй-ка  выковыряй  оттуда!  Избы  же  Поречья,
наоборот, выглядели  так,  словно  бы  задержались  ненадолго  на  бережку
приотдохнуть после длительного перелета. Крикни погромче на  них,  взмахни
хворостиной, и тотчас испуганно взовьются, полетят дальше -  искать  более
удобного места для ночлега.
   Ну конечно, они же все стояли на сваях! Отсюда  и  это  впечатление  их
непрочности, ненадежности.
   Нынешнее Поморье не имело, понятно,  ничего  общего  с  дореволюционным
Поречьем. Избы здесь стояли прочно - на кирпичном фундаменте.
   Председателя колхоза Андрей разыскал на берегу, где рыбаки тянули сеть.
   Оказалось, что Лизаветы Гавриловны,  лица,  по-видимому  уважаемого,  в
Поморье нет; сегодня на колхозном грузовике отбыла в Переборы.  А  дед  ее
действительно проживает в колхозе.
   - Деда мы вам представим, это у нас мигом, - бодро сказал  председатель
колхоза.
   - Ну хоть бы деда, - растерянно ответил Андрей, думая про себя, что дед
ему решительно ни к чему.
   Присев на одну из перевернутых лодок,  он  угостил  хозяев  московскими
папиросами.  Завязался  мало-помалу  разговор,  неторопливый,  как  оно  и
положено в такой тихий вечер на берегу моря.
   Но тут явился дед - в картузе и праздничном черном пиджаке.
   Хотя прошло немало  лет,  Андрей  сразу  же  признал  старика,  который
разводил канареек  на  продажу  "по  всей  Российской  империи".  Он  мало
изменился, только побелел весь, да глаза выцвели, стали водянистыми, как у
младенца.
   На приветствие дед  не  ответил,  недоверчиво  приглядываясь  к  новому
человеку.
   - Старый старичок, - извиняющимся тоном заметил председатель.  -  Годов
восемьдесят будет...
   - И не восемьдесят  вовсе,  а  семьдесят  семь,  -  недовольно,  тонким
голосом поправил дед, подсаживаясь к рыбакам.
   Сосед принялся скручивать ему толстенную цигарку из  самосада:  папирос
дед не курил. Прерванный разговор возобновился.
   -  Слышали  такое  глупое  слово  "бобыль"?  -   сказал   председатель,
повернувшись к Андрею.
   - Как будто... что-то...
   - Ну, бобыль - значит одинокий, холостой. А у нас мужиков называли так,
которые земли не имели.  Без  земли,  стало  быть,  вроде  как  неженатый,
холостой. Вот мы все, что нас видите, в  бобылях  числились  до  Советской
власти. Я плоты гонял, этот в извозчиках  был  в  Твери,  дед  птичек  для
купеческой услады разводил...
   Все посмотрели на деда.
   - А почему он птичками занимался? - продолжал  председатель.  -  Потому
что барыня с земли его согнала. У нее своей небось десятин с тыщу было, да
еще дедовых две-три десятинки понадобились. Водой затопила их.
   - Она плотину ставила, - уточнил один из  колхозников.  -  Мельница  ей
понадобилась.
   - Вот и смыло нашего деда с земли.
   - Непростая, слышно, барыня была, - лениво заметил кто-то. - Тройная!
   - Как это тройная?
   - Три фамилии имела... Дед, а дед! Как  ей  фамилии-то  были,  обидчице
твоей?
   Обидчицу дед вспомнил сразу, будто проснулся.
   - Княгиня Юсупова, графиня Сумарокова-Эльстон! - громко и  внятно,  как
на перекличке, сказал он, подавшись всем туловищем вперед.
   - А  теперь  он,  гляди,  какой,  дед-то!  -  заключил  председатель  с
удовольствием. - Его наше советское  Рыбинское  море  с  болота,  со  свай
подняло и снова на твердую землю поставило...
   Андрей почтительно посмотрел на старика, с которым  произошли  в  жизни
такие удивительные перемены: сначала "смыло" водой с плотины, поставленной
"тройной барыней",  потом,  спустя  много  лет,  светлая  волна,  набежав,
подняла с болота у Мокрого Лога и  бережно  опустила  на  здешний  зеленый
колхозный берег.
   Старый колхозник был, видимо, польщен оказанным вниманием.  Выяснилось,
что хотя он и не мог припомнить Андрея в лицо, но человека, говорившего  о
том, что синь-море само до него, деда, дойдет, помнил очень хорошо.
   Был тот спокойный вечерний час, когда  в  воздухе  после  жаркого  дня,
полного хлопот, разливается успокоительная прохлада.
   Так тихо по вечерам бывает, кажется, только в  июле  в  средней  полосе
России. Даже облака как бы в раздумье  остановились  над  головой.  Водная
поверхность сверкает, как отполированная: ни морщинки, ни рябинки!
   В зеркале вод отражаются неподвижные кучевые облака, задумчивый  лесок,
ярко-зеленая луговина и разбросанные по берегу  колхозные  постройки.  Там
темнеет круглая силосная башня, здесь раскинулся просторный ток, а  вдали,
на холмах, высятся  столбы  электропередачи  -  обычный  фон  современного
сельского пейзажа.
   - Море в полной точности предсказал,  -  продолжал  бормотать  дед,  не
сводя глаз с моря. - Ну, просто сказать: как в воду глядел...
   Андрей молча кивнул.
   Пахло скошенной травой и сыростью от развешанных на кольях сетей.
   За  неподвижной   грядой   облаков   заходило   солнце.   С   величавой
медлительностью менялась окраска Рыбинского моря. Со всех сторон обступили
его тихие лиственные и хвойные леса, будто это была чаша зеленого  стекла,
налитая до краев. На глазах совершались в этой чаше волшебные превращения.
Только что вода была нежно-голубого цвета, потом налилась густой  синевой,
и вдруг море стало ярко-пестрым, будто поднялись со дна и поплыли  полосы,
огненно-синяя коловерть.
   Жаль, Лизы не было рядом!..


   Утром, посоветовавшись с председателем, Андрей отказался от  поездки  в
Переборы и вернулся пешком в Весьегонск. Он решил там дожидаться Лизу.
   Четыре дня подряд слонялся мой друг по зеленым тихим улицам. Город  был
очень милый, уютный, но ничем  не  напоминал  тот  Весьегонск,  в  котором
Андрей родился и провел детство. Никто не узнавал Андрея, и он  никого  не
узнавал. В конце концов ему стало просто скучно в незнакомом городе.
   Каждое утро, как на службу, приходил он в контору строительного участка
и перебрасывался  несколькими  фразами  с  кудрявой  машинисткой,  которая
принимала  в  нем  участие.  Обычно   свое   "Лизаветы   Гавриловны   нет,
задерживается Лизавета Гавриловна" она произносила очень грустным  голосом
и смотрела на Андрея так, что ему становилось немного легче.
   Однажды, протискиваясь  к  выходу,  мой  друг  споткнулся  о  человека,
который сидел на корточках у высокой  пачки  писчей  бумаги  и  хлопотливо
пересчитывал листы, то и дело слюнявя пальцы.  Видна  была  только  лысина
внушительных размеров, розовая, почти излучавшая сияние.
   - Федор Матвеич! - окликнули из-за столов. - Дайте же человеку  пройти.
Весь проход загородили пачками.
   Сидевший  на  корточках  обернулся.  Что-то  странное   было   в   этом
одутловатом, бритом актерском лице. Казалось, не хватает  обычного  грима:
накладных усов и бороды.
   Выпученными рачьими глазами со склеротическими прожилками он  скользнул
по Андрею.
   - Ах, виноват, виноват, - вежливо сказал он. - Пожалуйте!
   Он посторонился и нагнулся  над  бумагой,  снова  показав  Андрею  свою
лысину.
   Где-то Андрей уже видел эту лысину. Знакомая лысина! Забавно!.. Где  же
он ее видел?
   Он потоптался в раздумье  у  порога,  напрягая  память,  но  так  и  не
вспомнил.
   Мысли были заняты другим. Сегодня пятый день его сидения в Весьегонске,
а Лизы нет как нет! Он пятый день гуляет взад  и  вперед  по  Весьегонску,
тогда как в Москве, возможно, решается судьба экспедиции,  дело  всей  его
жизни! Все ли там в порядке?
   Машинально он шел по улицам, пока не очутился перед зданием порта. Ноги
сами принесли его сюда.
   Он справился в кассе о ближайшем пассажирском пароходе. Ага,  ожидается
через полчаса! Очень хорошо! Один билет до Москвы, будьте добры!
   Неторопливо шагая, совершил Андрей последний прощальный круг по городу.
Спешить было некуда. Он рассчитал время так, чтобы  по  пути  на  пристань
заглянуть в контору - попрощаться с приветливой машинисткой.
   На этот раз та встретила его необычно. Улыбалась, кивала, трясла своими
веселыми кудряшками.
   - Приехала! - сообщила она радостным шепотом. - Дождались. Вот!
   Действительно, посреди комнаты, окруженная сослуживцами,  стояла  Лиза.
На ней был просторный пыльник с откинутым капюшоном - не успела снять.
   Голова с задорной челкой быстро поворачивалась из  стороны  в  сторону.
Лизу одолевали расспросами, тянулись к ней  через  столы,  подсовывали  на
просмотр и на подпись какие-то бумажки.
   Встреча с Андреем не удалась.  Разговор  произошел  почти  на  ходу,  в
скачущем телефонно-телеграфном стиле.
   - О! Андрей! Ты приехал? - сказала Лиза. - Извини, что  так  сложилось.
Вызвали,  понимаешь,  на  трассу.  Ты  давно  в  Весьегонске?  Да  что  ты
говоришь!.. Но ты все видел в  Весьегонске?  Все-все?  И  новую  школу,  и
цветники, и обрыв? Ну как? Какое  у  тебя  впечатление?  Приятно  слышать.
Жаль, Леша не видал. Я к вечеру освобожусь. Андрей, покажу тебе город  еще
раз... Почему? О! Уезжаешь? Хотя на следующей неделе я тоже в  Москву.  Мы
переезжаем, ты знаешь?.. А  что  нового  с  экспедицией?  Леша  ничего  не
писал?..
   Впрочем, можно ли  говорить  более  связно,  когда  над  ухом  тарахтит
телефон и сотрудники, стоящие вокруг, осуждающе смотрят на Андрея!
   - Ты что-то хотел сказать? -  догадалась  Лиза.  -  Что-нибудь  важное?
Отойдем в сторонку.
   Они отошли к окну, но тут Лизу настиг владелец лысины,  которую  Андрей
видел где-то, но так и не смог припомнить где. Суетливо шаркая  подошвами,
он приблизился, одернув на  себе  толстовку,  до  предела  вытянув  тощую,
жилистую шею.
   -  Кнопочки  я  уже   купил,   Лизавета   Гавриловна,   -   сказал   он
конфиденциальным тоном. - Вы давали указание насчет кнопочек...
   Тьфу ты пропасть! Нигде не дают поговорить!
   С моря донесся протяжный низкий звук.  То  пассажирский  пароход,  весь
белый от ватерлинии до верхушек труб, подходил к пристани.
   - Я побежал! - спохватился Андрей. - Договорим в Москве...
   Только  на  пароходе  он  припомнил,  где  и   когда   видел   служаку,
заведовавшего писчей бумагой и кнопками. В  те  времена,  правда,  толстое
брюхо его, выпиравшее из-под легонького,  франтовской  расцветки  пиджака,
перетягивала цепочка  от  часов.  Румяное  и  полное  лицо  было  украшено
подвитыми усами и бородой, заботливо  расчесанной  на  две  половины,  "на
отлет". Но лысина была та же. Лысина осталась без изменений.
   Секретарь земской управы, враг Петра Ариановича, дядюшка Леши - вот кто
это был!
   Бывшая "душа общества". Или, может, правильнее сказать -  душа  бывшего
общества?..



7. НАРОСТ НА ДНИЩЕ КОРАБЛЯ

   - Вот как! - удивился я. - Федор Матвеич жив?
   - Представь себе!
   - А я было думал, смыло  его  благодатной  водичкой.  В  самый  большой
паводок. Еще в тот, в октябрьский...
   - Ну-ну! Не можешь простить? Зря. А я считаю: хорошо, что не дали пойти
ко дну со старым Весьегонском. Даже такой моллюск  со  своими  кнопками  и
скрепками принял посильное участие в создании нового  моря,  в  передвижке
города вверх по горе, на новое место.
   - Моллюск! Вот именно моллюск! Присосался к килю корабля и отправился с
ним в дальнее плавание. Нарост  ракушечный  на  днище!  А  ведь  как  они,
наросты эти, замедляют ход корабля! Сам знаешь, в  доках  даже  приходится
соскребать их с днища... Ну ладно, черт с ним, с  моллюском!  Все-таки  не
пойму, почему ты не остался, если Лиза приехала? Билет было жалко, что ли?
   - Хватит, отдохнул, - пробормотал мой друг, отворачиваясь. - Дел полно.
   - Даже если  и  так!  Чего  же  злиться-то?  Прокатился  в  Весьегонск,
встряхнулся, новое море повидал. А с Лизой объяснишься в  Москве.  Она  же
сказала, что приедет в Москву.
   - При чем здесь Лиза?  Заладил:  Лиза,  Лиза,  Лиза!..  Меня  последняя
встреча разозлила. С дядюшкой твоим...
   - Почему? Ты же сам говоришь: хорошо, что Федор Матвеич принял  участие
в передвижке.
   - Вот-вот! О передвижке и речь. Знаешь, о чем  я  думал,  пока  ехал  в
Москву?
   - Ну?
   - О последней ссоре  твоего  дядюшки  с  Петром  Ариановичем.  Помнишь,
дядюшка крикнул: "Скорей Весьегонск..."
   А! Я понял! "Скорей Весьегонск с места  сойдет,  чем  ты  свои  острова
найдешь!" - в запальчивости крикнул дядюшка.
   Да, что-то в этом роде. Либо "острова найдешь", либо  "в  острова  твои
поверю" - точно не припомню. В общем, это было нечто вроде провинциального
заклятья.
   Он  подыскивал  сравнение  покрепче,  подобное  известному  "когда  рак
свистнет",   но   пооригинальнее,   что-нибудь    совершенно    очевидное,
разумеющееся само собой, ясное любому дураку. И такое  сравнение  нашлось:
"Скорей Весьегонск с места сойдет!"
   Но  ведь  Весьегонск  сошел  с   места!   То,   что   раньше   казалось
неподвижно-устойчивым, незыблемо-прочным, неожиданно  пришло  в  движение.
Город, простоявший много лет в низине  у  реки,  кряхтя,  вскарабкался  на
гору. Море заколыхалось там, где недавно чернели  приземистые  избенки.  А
острова в Восточно-Сибирском море все еще не были найдены! Андрей прав...
   Всю ночь прошагал мой друг  взад  и  вперед  по  нашей  узкой,  длинной
комнате. И курил, курил без передыху. В минуты большого душевного волнения
закуривал козью ножку: по его словам, это помогало  ему  думать,  навевало
бодрящие фронтовые ассоциации.
   Ступать Андрей старался на  носки.  Зная,  что  я  при  свете  не  могу
заснуть, с неуклюжей  заботливостью  загородил  абажур  газетами,  оставив
только конусообразный луч, падавший на стол.
   - Ни к чему это, Андрей! Все равно не заснуть мне!
   Я со вздохом поднялся и тоже принялся ходить взад и вперед по комнате.
   - Как два голодных тигра в клетке!
   - Союшкина бы еще сюда, в эту клетку...
   - Была бы сцена кормления голодных тигров!
   Андрей остановился посреди комнаты:
   - Нет, серьезно. Встреча с дядюшкой как-то прояснила для меня Союшкина.
Ведь они похожи, ты не согласен?
   - Похожи? В чем?
   - Не наружностью, само собой.  Даже  не  характерами.  А  что-то  общее
все-таки есть. Подлость,  что  ли?..  -  Но  извини,  тебе  неприятно  про
дядюшку...
   Я устало махнул рукой:
   - Валяй, ничего. Ты прав, конечно. Их объединяет с Союшкиным, по-моему,
Весьегонск. Понимаешь, тот, старый Ве