оследовательность,  порядок,  точность.
Сначала прочтем сопроводительное письмо.
   С присущей ему деловитостью Андрей извещал  этнографическую  экспедицию
Савчука, что неподалеку от полярной станции  на  мысе  Челюскин  во  время
постановки гидрографических буев подобран плавни", сердцевина которого при
рассмотрении оказалась полой. Внутри тайника  обнаружен  кусок  бересты  с
нацарапанными на ней словами. Удалось разобрать только часть текста. Можно
думать, что плавник спущен на  воду  с  верховьев  какой-то  горной  реки.
Упоминались "дети солнца", и дважды, в странной  связи,  называлась  Птица
Маук.
   "Зная из первомайской радиопередачи, - писал Андрей, - а также из ваших
еженедельных докладов Институту этнографии о цели  экспедиции,  сотрудники
полярной станции поняли, что находка может заинтересовать вас и  помочь  в
поясках. На выловленном стволе дерева  сделана  метка  -  в  коре  глубоко
вырезаны, а потом закрашены значки: три точки, три  тире,  три  точки,  то
есть сигнал SOS. Несомненно, плавник с  письмом  отправил  путешественник,
"закольцевавший" гуся и клеймивший оленей особой тамгой".
   "Можно думать, - продолжал Андрей,  -  что  этим  путешественником  был
П.А.Ветлугин, которого вы ищете...  На  это  указывают  два  полустершихся
слова: "Ветл" и "тлуги", - по-видимому, обрывки фамилии писавшего".
   Во  втором  документе-акте,  заверенном  подписями,  мой  друг  излагал
обстоятельства находки.
   К сожалению, плавник очень долго лежал где-то на отмели,  рассохся  под
лучами солнца, и в щели проникла вода.
   Андрей и его товарищи сумели прочесть не все. Возможно,  что,  если  бы
письмо сразу попало в руки специалисту, удалось бы разобрать большую часть
текста. Но гидрологи  переусердствовали.  Они  принялись  сушить  у  печки
бересту, а этого нельзя было делать: она съежилась, покоробилась; когда же
начали расправлять, стала крошиться.
   Хорошо  еще,  что  кто-то  из  молодых  помощников   Андрея   догадался
переписать, а потом перепечатать те разрозненные  слова  и  обрывки  фраз,
которые удалось разобрать еще на берегу.
   Подлинник письма был безвозвратно утерян. Перед нами была только копия,
да и то неполная.
   - Что ж, - сказал Савчук (голос его дрожал), беря в  руки  отпечатанные
на машинке страницы, - делать нечего, займемся копией.
   Я и Лиза нетерпеливо заглядывали через его плечо.


   Рядом  раздавалось  прерывистое  дыхание  нганасанов.  Многие  из  них,
прослышав о письме из  Бырранги,  прибрели  на  наш  островок  с  соседних
островков (вода начала уже спадать). Сейчас все они собрались вокруг  нас,
в волнении переминаясь с  ноги  на  ногу,  наваливаясь  на  плечи  стоящих
впереди. Бульчу присел на корточки возле Савчука  и,  заглядывая  снизу  в
отпечатанные на пишущей машинке листки, норовил коснуться их пальцем.
   Чтение ветлугинского письма происходило при  всем  честном  народе  ня,
посреди мокрой, поблескивавшей на солнце тундры.
   Не привожу письма целиком, потому что связными оказались только  первые
несколько фраз. Затем все чаще и чаще стали возникать досадные пропуски.
   Но Савчук недаром прокорпел столько времени над различными мудреными  и
путаными архивными  документами.  Я  подивился  его  сноровке.  Обычно  он
запинался только на мгновение, с поразительной  уверенностью  перебрасывал
смысловой мостик между словами, уводя нас  с  Лизой  и  весь  застывший  в
молчании народ ня все дальше и дальше, сначала до льдинам океана, потом по
камням Бырранги.
   ...Должен чуточку предварить  события.  Дело  в  том,  что,  когда  мы,
преодолев нее препятствия, достигли, наконец, заповедного ущелья, в  нашем
распоряжении неожиданно очутился дневник Петра Ариановнча. Со свойственной
ему аккуратностью он описывал одно событие за другим, последовательно,  на
протяжении всего времени, что находился в горах Бырранга.
   Были отдельные записи, касавшиеся и личных  его  переживаний.  Но  Петр
Арианович писал об этом очень скупо. Ведь он считал дневник как  бы  своим
посмертным научным отчетом. Первый лист так и начинался: "Путешественника,
проникшего в горы  Бырранга  и  нашедшего  эти  записи,  покорнейше  прошу
доставить  их   в   Российскую   Императорскую   Академию   наук"   (слово
"императорскую"    было    потом    зачеркнуто    и    переправлено     на
"республиканскую").  Далее  Петр  Арианович  скромно  писал  о  том,   что
метеорологические,    геологические    и    этнографические    наблюдения,
проводившиеся им в течение  более  чем  двадцати  лет,  могут  пригодиться
русским ученым. И он не ошибся.
   Когда по возвращении из нашего путешествия  я  вплотную  засел  за  его
описание, то вначале предполагал дать дневник отдельно, в виде приложения.
Но Лиза  и  Савчук  запротестовали.  Они  считали,  что  это  нарушило  бы
связность изложения, разорвало бы ткань повествования.
   По зрелом размышлении, я решил дать распространенный пересказ писем  (а
после первого письма, прочитанного нами в  тундре,  были  еще  и  другие),
дополняя их сведениями, взятыми из дневника.
   Итак, письмо первое...
   Выяснилось, что моя гипотеза в отношении спасения Петра Ариановича была
верна.
   Оторвавшуюся от берегового припая льдину,  на  которой  находился  Петр
Арианович, носило по морю несколько дней.
   Льдины плыли на северо-запад, в широкий проход между Северной Землей  и
Новосибирским   архипелагом.   Ледовитый   океан,   мрачные    необозримые
пространства, при одной мысли о которых все застывало, леденело в груди...
   В течение первого и второго дня Ветлугин жадно оглядывал горизонт,  ища
мачты какого-нибудь судна: на случайную встречу  с  судном  была  вся  его
надежда. Но море по-прежнему оставалось пустынным.
   На исходе  второго  дня  движение  льдины  замедлилось.  Она  попала  в
ледоверть и долго кружилась на месте. (Это было видно по солнцу.) Потом по
солнцу же Ветлугин определил,  что  льдины  снова  двинулись  в  путь,  но
направляются  уже  не  на   северо-запад,   а   на   запад.   По-видимому,
переменившийся ветер стал отжимать их к материку.  Только  бы  не  менялся
больше!
   В изменении маршрута льдин был шанс на спасение - крохотный, но все  же
шанс!
   По счастью, перед побегом хозяйственный Овчаренко запихал  в  заплечный
мешок фунта три ржаных сухарей. Ими Ветлугин питался. Он ограничил себя  в
еде, стараясь протянуть подольше свои запасы.
   В его распоряжении были также ружье, запас пуль и  пороха.  Но  за  все
время только один-единственный раз  ему  удалось  убить  большого  тюленя,
который отдыхал, растянувшись на проплывавшей мимо льдине.
   Льдина с мертвым тюленем ни за что не хотела встать вплотную с  льдиной
Ветлугина. Неизменно оставалось между  ними  широкое  пространство  чистой
воды. Ветлугин пытался подобраться к своей добыче в обход,  переползая  по
другим льдинам. Тщетно! При всех комбинациях льдина с  тюленем  оставалась
недосягаемой.
   Наверное, не менее двух дней держалась  она  на  "параллельном  курсе",
дразня, маня, выводя из  терпения.  Затем  Ветлугиным  овладел  очередной,
особенно долгий приступ дремоты,  а  когда  он  очнулся,  мертвого  тюленя
поблизости не было.
   Ветлугин даже не испытал разочарования, и это испугало его. Безразличие
ко всему, апатия - самый страшный враг. Нельзя  раскисать!  Нельзя  терять
надежду на спасение! Кто потерял надежду, тот все потерял.
   Трудно, почти невозможно поверить в то, что это  было  на  самом  деле,
могло быть.
   Неужели это происходит с ним, с Ветлугиным? Неужели это он лежит ничком
на льдине, мерно покачивающейся от толчков  других,  соседних  льдин,  ест
снег, чтобы утолить жажду, скупо - раз в день - отмеривает мокрое  крошево
из сухарей, изредка, преодолев  дремоту,  встает  на  колени  и  окидывает
взглядом горизонт?..
   Все время клонило в сон. Какая-то серая пелена висела перед глазами,  и
не было сил стряхнуть ее, разорвать...
   И вдруг Ветлугин проснулся - внезапно, будто от толчка.  Что-то  важное
произошло или происходило вокруг. Он  не  мог  понять,  что  именно,  и  в
растерянности ворочался с боку на бок на своей льдине.
   Призывный клич несся сверху!..
   Обреченный человек поднял голову.
   Постепенно пелена перед глазами рассеялась, Ветлугин  увидел,  что  над
головой его летят косяки птиц.
   Куда они летят? Зачем?..
   Ветлугин приподнялся, упершись  руками  в  лед,  провожая  птиц  долгим
взглядом.
   Крылатые силуэты их  один  за  другим  проносились  на  фоне  огромного
багрового диска. Солнце заходило. Полярный день кончался.
   Тут только вспомнил Ветлугин, что уже наступила осень, а это перелетные
птицы. Они возвращаются с островов Ледовитого океана на материк, в  теплые
края!..
   О, почему не может он полететь вслед за ними?! Почему за плечами у него
нет крыльев, которые подняли  бы  его  на  воздух  и  понесли  да  юг  над
скованным льдами морем?..
   Желание лететь, догонять птиц было  так  велико,  что  Ветлугин  рывком
поднялся на ноги и раскинул руки,  словно  бы  у  него  и  впрямь  выросли
крылья.
   И тогда он увидел землю!
   Она была недалеко от него - неширокая темная полоска.
   Ветлугин с изумлением огляделся.
   Ледяные поля тесно сдвинулись, сомкнулись, стояли  неподвижно.  Неужели
их наконец прибило к берегу?
   Да, в этом не было сомнений. Странствие по морю кончилось!
   Ветлугин побрел по льдинам к  темной  полоске.  Голова  его  кружилась.
Колени дрожали. Но он стиснул челюсти, подчиняя воле измученное тело.
   И все время сопровождал его победный клич, как бы струившийся  с  неба.
Этот клич подбадривал, подгонял.
   Если же впереди возникали нагромождения льдин, которые закрывали темную
полоску, стоило лишь поднять голову, чтобы проверить направление.  Летящие
на юг караваны птиц не давали Ветлугину  сбиться  с  пути,  отклониться  в
сторону. Он шел к земле по воздушному следу!..
   Спотыкаясь, Петр Арианович выбрался на отлогий  берег  и  упал  ничком,
разбросав руки, ощупывая землю, жадно вдыхая ее родной запах.
   Да, это была земля! Он спасен!
   Живуч человек!..
   Отлежавшись и отдышавшись, Петр Арианович начал осматриваться.
   Где он?..
   За спиной скрежетали и стонали льдины  (поднимался  ветер),  толпясь  у
берега, будто злясь на человека, который сумел убежать от них, вырвался из
плена. Впереди гигантскими ступенями поднимались горы.
   Что это были за горы? Надо думать,  плато  Бырранга.  Стало  быть,  он,
Ветлугин, находится на Таймыре,  на  северо-восточном  берегу  Таймырского
полуострова?..
   Вот куда "привезла" его плавучая льдина!
   На этом связный текст обрывался.


   Дальше был сумбур.
   Савчук только крякнул с огорчением, и  рука  его  традиционным  русским
жестом потянулась к затылку.
   В самом деле, что могли означать взятые порознь слова: "петлей  на  шее
ребенка", "поспешил  на  помощь",  "много  высоких  деревьев",  "вероятно,
вулкан",  "покрытые  лесом",  "называя  себя  "детьми  солнца",   "попытка
бегства" и, наконец, "пленником Маук"?..
   Промежутки между этими обрывками фраз,  досадные  пустоты,  заполненные
пунктиром, были слишком велики, чтобы  даже  Савчуку  удалось  перебросить
между ними смысловые мостики.
   "Петлей"? "Вулкан"? "Пленником Маук"?..
   Ничего нельзя было понять!..
   Савчук внимательно пересмотрел нумерацию страниц: не  затесалась  ли  в
начале еще одна, не  прочитанная  им?  Нет,  текст  обрывался  на  словах:
"пленником Маук".
   Этнограф медленно сложил  письмо,  переадресованное  с  мыса  Челюскин,
спрятал  в  свою  полевую  сумку.  Мы,  будто  оцепенев,  следили  за  его
движениями.
   Первым стряхнул с себя оцепенение Бульчу.
   Подбирая полы сокуя, он проворно вскочил на ноги.
   - Я правду сказал! - закричал охотник. - Там лес, деревья! Этот человек
видел деревья!..
   Он потоптался на месте, словно бы собираясь пуститься в пляс. Потом, не
зная, как выразить нахлынувшие  на  него  чувства,  поднял  свое  ружье  и
выпалил из двух стволов в воздух.
   - Утихомирься, Бульчу! Сядь! - закричали вокруг. Старого охотника  чуть
ли не насильно усадили на землю.
   - Он жив! - сказал я, обращаясь к Савчуку и Лизе. - Что же вы  молчите?
Понимаете ли значение находки на мысе Челюскин?.. Петр Арианович жив!
   - Был жив, - поправил Савчук. - Был жив в момент отправки письма...
   - А когда оно отправлено?
   - Даты нет. Но  думаю,  что  вскоре  после  прихода  Ветлугина  в  горы
Бырранга.
   - О, значит, более двадцати лет назад!
   - Да, срок немалый!
   - Что же произошло с ним после того, как он добрался до гор? - спросила
Лиза, переводя взгляд с меня на Савчука и опять на меня.
   Савчук развел руками.
   - Мы это узнаем, Рыжик, уверяю тебя, - сказал я, осторожно беря  ее  за
плечи. (Она была сейчас такой растерянной,  робкой,  присмиревшей,  совсем
непохожей на привычную шумную, решительную Лизу.) - Мы придем  с  тобой  в
горы и узнаем все от самого Петра Ариановича. Не может быть, чтобы  он  не
дождался нас!..
   Лиза благодарно прижалась ко мне.
   - Но черт бы побрал этих торопыг! - с раздражением пробормотал  Савчук,
снова вытаскивая из сумки копию письма и погружаясь в  ее  изучение.  -  О
нелепые, бестолковые!..
   - Кого это вы так?
   - Друга вашего, товарища Звонкова с  остальными  гидрологами!  Кого  же
еще? Нет, можно ли быть такими  бестолковыми,  такими  торопыгами?  Сушить
бересту! Боже мой!.. И к чему было спешить?  Переслали  бы  нам  подлинник
письма. Кто их, скажите,  просил  разбирать  текст,  соваться  не  в  свое
дело?.. Бересту  сушить?  Вот  уж  именно:  "...коль  пироги  начнет  печи
сапожник"!..
   Я даже не пытался вступиться за своих собратьев по  профессии.  И  я  и
Лиза разделяли с Савчуком чувство раздражения против неуклюжих полярников,
своей торопливостью испортивших драгоценный текст.
   Никто из нас не вспомнил в тот момент, что без  "неуклюжих  полярников"
мы вообще не имели бы письма.
   А сам Андрей по скромности не подчеркивал этого обстоятельства.
   Да, это было свойственно ему: так  вот,  выйдя  из  тени,  подать  руку
помощи без лишних слов, деловито и просто, а потом снова шагнуть в тень, в
сторону,  избегая  всяких  изъявлений  благодарности,  как  будто   услуга
подразумевалась сама собой.
   Мы с Лизой опомнились сравнительно  быстро.  Конечно,  наш  Андрей  был
молодец, парень хоть куда, верный, надежный друг! Подумать только: ведь он
даже не знал, что Лиза участвует в экспедиции Савчука!
   Ответ, переданный  на  мыс  Челюскин,  был  составлен  в  самых  теплых
выражениях. Правда, Савчук остался при особом мнении. Он, хоть и  подписал
ответ, долго  еще  не  мог  простить  Андрею  загубленного  текста  и  при
упоминании  его  имени  принимался  мрачно  бубнить  под  нос:   "Торопыги
бестолковые!.. Бересту сушить!.."
   Когда летчик пустился в обратный путь, всем личным составом  экспедиции
овладело  странное  изнеможение:  не  хотелось  двигаться,  разговаривать.
Наступила реакция после  нервного  напряжения,  после  необычайно  сильной
душевной встряски.
   Долго бездельничать было, однако, некогда. Я сел к рации и под диктовку
Савчука принялся отстукивать сообщение в Москву о письме, переадресованном
нам с мыса Челюскин.
   А еще через несколько часов мы имели удовольствие  слушать  радиограмму
Института  этнографии,  адресованную  "Всем  советским  полярникам,   всем
жителям тундры и всем морякам, находящимся в настоящее время в арктических
морях!".
   Радиограмма была составлена в самых энергичных и сжатых выражениях. Она
призывала искать плавник, меченный сигналом SOS, поясняя, что дело идет  о
спасении русского путешественника и группы горцев,  по  каким-то  причинам
затерявшихся (или заблудившихся) на плато Бырранга.
   Очень разумная и своевременная мера!  Достаточно  было  кликнуть  клич,
чтобы  зашевелилось  все  население  нашего  Крайнего  Севера:  зимовщики,
моряки, строители, шахтеры, рыбаки и зверопромышленники. Уж они-то  обыщут
каждую отмель, не пропустят ни одного топляка!
   Но больше всего надежд возлагал я  на  отмель,  о  которой  рассказывал
Бульчу. Судя по описаниям старого охотника, она  располагалась  чуть  выше
устья реки, не показанной на карте. ("Недалеко, совсем недалеко.  Близко",
- успокоительно кивал наш проводник.)
   Возможно, что там, среди груды плавника, принесенного  течением  сверху
("Много плавника, очень много", - с удовольствием подтверждал  проводник),
были и меченые стволы, "братья" того ствола, который выловил Андрей.
   Значит, еще до встречи с Петром Ариановичем мы могли получить  весточку
от него - на этот раз уже в "собственные руки"!..
   Савчук считал, что решена пока лишь первая часть задачи, стоящей  перед
нами, точнее, первая ее треть. Еще на подходах к горам удалось  с  помощью
зимовщиков ответить на вопрос: "Кто он?"
   Загадочный путешественник, который посылал призывы о помощи,  "кольцуя"
гусей,  метя  оленей  и  плавник,  был  Петром   Ариановичем   Ветлугиным.
(Интуиция, как видит читатель, не обманула меня.)
   Нерешенными остались остальные две трети задачи: 1. Почему за  Полярным
кругом, в верховьях реки, не показанной на карте, растет лес? и 2.  Почему
племя, или народ, называющий себя "детьми  солнца",  прячется  в  горах  и
держит в плену Ветлугина ("пленник Маук")?
   Ответить на эти вопросы мы должны были уже в горах...




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1. "ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА"

   Кажется, что Бырранга совсем близко, в  каких-нибудь  десяти-пятнадцати
километрах.
   Это, конечно, обман зрения. Горы гораздо дальше от нас и намного  ниже.
Рефракция приподнимает их - явление, обычное в Арктике. Они как  бы  парят
над волнистой, серой, поблескивающей множеством озер равниной.
   Часто  Быррангу  заволакивает  туман  или  закрывают   низко   ползущие
клочковатые тучи. Потом блеснет солнце и, будто дразня нас,  на  мгновение
приоткроет колеблющуюся завесу.
   У-у, какие же они мрачные, эти горы, - черные, угловатые, безмолвные!
   Ощущение тревоги, зловещей, неопределенной опасности исходит от них.  И
вместе с тем от гор не оторвать взгляда...
   Иногда по очертаниям они  напоминают  трапецию,  иногда  ящик,  стоящий
особняком среди равнины, - зависит от ракурса, от условий освещения.
   Во всех географических атласах Бырранга фигурирует как  плато.  Но  это
определение  условно.  Нганасаны  различают  в  горах  несколько  хребтов:
Хэнка-Бырранга (Черная Бырранга), Сыру-Бырранга (Белая Бырранга) и другие.
   Скорее, скорее в горы!..
   ...Нетерпение наше передалось нганасанам. Они  понукали  свистом  своих
оленей, безжалостно кололи острием хорея.
   В ложбинах было еще полно воды, иногда даже снега.  Зато  на  пригорках
земля подсохла. Здесь рядом с  бурой,  прошлогодней  травой  уже  зеленела
приветливая молодая травка.
   Все весенние превращения в тундре совершались со  сказочной  быстротой.
Нужно спешить, спешить! Лето слишком коротко в этих широтах.
   Поднявшись  на  холм,  мы  увидели,  что  длинная  полоса  ослепительно
сверкает у подножия  гор.  Туман?  Нет,  то  отсвечивало  огромное  водное
пространство  -  озеро  Таймыр.  (Нганасаны   почтительно   называет   его
Дяму-турку, что значит - море-озеро.)
   Где-то там, в северо-восточном его  углу,  была  лазейка,  узкая  щель,
почти замочная скважина, через которую мы собирались проникнуть в горы...
   Поводя запавшими боками, олени вынесли санки на южный берег озера.
   Ну и сыро же было здесь! Будто сразу с зеленого луга попали  в  погреб,
битком набитый льдом. Вокруг  высились  нагромождения  льдин,  выброшенных
могучим напором во время ледохода. Некоторые  поднимались  стоймя,  другие
образовали  причудливые  голубовато-белые   лабиринты.   От   них   тянуло
пронизывающим холодом.
   Камсэ сказал, что большие льдины пролежат на берегу до осени, так и  не
успев растаять.
   Рядом с этим ледяным хаосом вода казалась черной, непроницаемо-черной.
   Аргиш быстро подвигался вдоль южного берега Дя