пояс человек, выбегающий на мороз и обтирающийся снегом из
сугроба, привлекал любопытных. У окон теснились жильцы. В задумчивой позе,
наподобие монумента, застывал дворник с лопатой, расчищавший дорожки.
   - Мне-то каково, а? - негодовала исправница. - У меня не цирк,  у  меня
дом! Хочешь кувыркаться в снегу, вон поди! В цирк, в цирк!..
   Странным казалось также, что приезжий не курит, не пьет.
   - Я, признаться, как-то не вытерпела. "Вы, - говорю,  -  Петр  Арианыч,
может, из секты какой-нибудь? Молокан, штундист?" Посмотрел на меня  через
очки свои, будто, знаете, пронзил взглядом! "Нет, - отвечает,  -  Серафима
Львовна, просто берегу себя". - "А для чего бережете?" - "А для будущего",
- говорит. "Для какого же будущего, позвольте узнать?.." Молчит.
   Исправница картинно откидывалась в креслах...


   В городе не удивились, узнав, что дядюшка зазвал нового учителя к  себе
в гости. В тот вечер он приглашал "на чудака", как приглашают на блины или
уху.
   Когда Петр Арианович явился, дядюшка сразу же поспешил стать с  ним  на
короткую ногу.
   - Боже мой, я ведь тоже в Москве, в университете... - бормотал он. - Ну
как же, боже мой!.. -  И,  легонько  обняв  гостя  за  талию,  притопывая,
начинал:  "Гаудеамус  игитур..."  [начало   студенческого   гимна   "Будем
веселиться, друзья" (лат.)]
   Гость  не  подтягивал.  Он  стоял  посреди  гостиной   и   выжидательно
поглядывал на нас.
   - Это племянник ваш? - спросил он, заметив меня и подавая мне  руку.  -
Столько на уроках спрашивает всегда... Любознательный!
   -  Как  я!  Точь-в-точь  как  я!  -  заспешил  дядюшка,  потирая  руки,
поеживаясь и похохатывая, будто только что выскочил из-под холодного душа.
   Он начал расставлять ловушки  непонятному  человеку  еще  за  чаем,  но
осторожно, опасаясь, как бы не спугнуть. Когда же гости уселись  играть  в
лото, дядюшка свернул разговор на географию: нюхом чуял, что смешное - то,
за чем охотился, - связано с географией.
   - Вот вы говорите: Вилькицкий, Вилькицкий, - донесся до меня  квакающий
голос. - А что хорошего-то? Подумаешь: клочок тундры нашел!  Или  какие-то
две скалы в океане... Это не Пири, нет!
   - Открытие русских моряков я считаю еще более важным! - вежливо, но без
воодушевления отвечал учитель, позванивая в стакане ложечкой.
   - Ой ли?
   - Да ведь земля! По территории,  думаю,  не  меньше,  чем  какое-нибудь
европейское государство средней руки... А принципиальный смысл открытия? -
Петр Арианович отодвинул  стакан  с  чаем.  Видимо,  его,  как  говорится,
начинало "разбирать". -  Нашли  землю  там,  где  не  рассчитывали  ничего
найти!..
   Меня услали за чем-то из комнаты, а когда я вернулся, учитель географии
уже стоял, держась за спинку стула и серьезно глядя на дядюшку.
   - ...потому что американские путешественники - вот что! Не нашим  чета,
- втолковывал ему дядюшка.
   - Не чета? А чем встретили своего Пири, знаете?
   - Нуте-с?
   - Помоями. Ушатом помоев.
   - Почему?
   - Другой открыватель, Кук, представил доказательства,  что  побывал  на
полюсе раньше Пири.
   - Пири в амбицию?
   - Еще бы! Газеты, конечно, подняли шум...
   - Нехорошо...
   - Чего хуже! Сплетни, гадость. Как  в  последнем  уездном  городишке...
Пири обвиняет Кука в том, что тот подкупил своих спутников.  Кук  обвиняет
Пири  в  многоженстве...  А  выражения!..  Я  в  Москве,  в   Румянцевской
библиотеке, читал: там  получают  американские  газеты.  "Живые  свидетели
пакостей Пири!", "Человек  с  греховными  руками!",  "Похититель  денег  у
детей!", "Покрыт паршой невыразимого порока"... Фу, мерзость!
   - Стало быть, не Кук открыл?
   - Кук до полюса не дотянул целых пятьсот миль. "Величайшая мистификация
двадцатого века", - писали газеты. Ну, а что до Пири...
   Петр Арианович прошелся по комнате:
   - Рекорд? Согласен. Но не географическое открытие.  Даже  глубины  подо
льдом не смог промерить. Троса не хватило. Слышите ли, троса!.. А возьмите
недавнее плавание Текльтона. Тоже спешил  к  полюсу,  видел  только  полюс
впереди. И прошел мимо  замечательного  открытия,  проглядел,  прозевал!..
Потом уж другие разобрались и поняли, что... - Он запнулся и замолчал.
   Впоследствии  Петр  Арианович  рассказывал  мне,   что   его   поразила
наступившая настороженная тишина. Смолкли разговоры  за  столом  и  мерный
стук кубиков лото. Шеи гостей по-гусиному были вытянуты в его сторону.
   Здесь были самые разные  лица  -  одутловатые  и  длинные,  багровые  и
бледные, - но все они сохраняли одинаковое выражение напряженного, жадного
ожидания.
   Прикрыв коротенькими пальцами выигранные гривенники, исподлобья смотрел
училищный священник, отец Фома, в фиолетовой  рясе.  Рядом  помаргивала  и
трясла шиньоном исправница.  Помощник  классных  наставников,  Фим  Фимыч,
выкликавший номера лото, застыл с кубиком в руке. Рот  его,  растянутый  в
улыбке, западал так сильно, что казалось, все лицо можно сложить пополам.
   А впереди всех, верхом на стуле, восседал дядюшка.
   - Да, да, другие  разобрались  и  поняли,  сказали  вы?  -  нетерпеливо
повторил он, подавшись всем туловищем  к  гостю.  Даже,  кажется,  скакнул
вперед на стуле.
   Петр Арианович нервным движением поправил очки.
   - Нет, ничего, так... -  пробормотал  он,  садясь.  -  Мысли  вслух.  И
конечно, некстати...
   После этого он  перестал  бывать  у  нас,  несмотря  на  все  ухищрения
дядюшки.
   Он решительно не желал пополнять собой его коллекцию.



3. СВЕТ В ОКНЕ

   А в училище больше всех заинтересовались учителем я и мой друг Звонков.
   Дружба наша началась незадолго  перед  тем  на  уроке  арифметики,  при
довольно странных обстоятельствах.
   В ту зиму я долго болел, а когда явился в  класс,  то  за  моей  партой
сидел новичок - стриженый, черненький, на вид  бука,  с  круглым  лицом  и
забавно вздернутым носом.
   Условия  предложенной  классу  задачи  выглядели,  кажется,  так;   два
путешественника отправились из пункта А в пункт Б,  причем,  как  водится,
один позже другого.  Требовалось  узнать,  через  сколько  времени  второй
догонит первого, если... И так далее.
   Покосившись на соседа, я  увидел,  что  он  отложил  перо  и  рассеянно
смотрит в угол, шевеля губами.
   - Ты что? - шепотом спросил я.
   - Да вот не пойму, почему  второй  догонял  первого,  -  также  шепотом
ответил он. - Может, сыщик был? Или мститель?
   Я задумался.
   - И что за пункты такие? - продолжал бормотать сосед. - А и  Б?..  А  и
Б?..
   - Если А - это Африка, - неуверенно предположил я. - Да,  надо  думать,
Африка. То Б - Бразилия... Тогда еще  можно  понять.  Оба  путешественника
добывали алмазы в Африке на копях...
   - Ага! И первый  у  второго  похитил  черный,  необыкновенной  величины
алмаз?
   Обстановка  уточнялась.  Было  совершенно  очевидно,  что   составители
задачника умолчали о многом.  Одна  красочная  подробность  выяснялась  за
другой.
   - А тот - в погоню за ним...
   - Ну ясно!
   - Спешит изо всех сил...
   - На шхуне через Атлантический океан...
   - Да, да, на шхуне!..  Настигает  в  Бразилии  на  берегу,  выхватывает
восьмизарядный кольт и...
   - Звонков Андрей! - донеслось до нас издалека. - Какой ответ  получился
у тебя, Звонков?
   Мой сосед медленно поднялся и застыл потупясь. Поза его  говорила  сама
за себя.
   Глаза математика остановились на мне, он ласково кивнул. Я  вздохнул  и
тоже поднялся...
   В  наказание  нас  оставили  без  обеда.  (Впрочем,  судьба,   говорят,
поступала так не раз и со взрослыми мечтателями.)
   Сидя в  пустом  классе  после  окончания  уроков,  мы  некоторое  время
приглядывались друг к другу.
   - Слушай, - произнес мой сосед, видимо проникшись ко  мне  доверием,  -
тебя лупцуют дома?
   - Н-нет, - ответил я нерешительно. - А тебя?
   - Ого! Еще как!
   Выяснилось, что отец Андрея, конторщик на речной  пристани,  овдовел  в
прошлом году. После этого характер его переменился. Он начал пить  запоем,
как умеют только отчаявшиеся вконец русские люди. В пьяном виде становился
страшен, смертным боем бил сына, если тот подвертывался под руку, жег  его
учебники  и  тетрадки,  выгонял  из  дому  на   мороз   или   под   дождь.
Протрезвившись, был тих, плакал, просил прощения.
   - Рассердился я на него прошлым летом, - рассказывал мой сосед, - решил
совсем из дому уйти. Ну тебя, думаю, к богу с пьянством с твоим...
   - Уйти? А куда?
   - Ну, мало ли куда! На Волгу к  плотовщикам.  Или  к  Черному  морю,  в
Одессу. А там - юнгой на корабль...
   - Не ушел все-таки?
   - Не ушел. Вернулся из Рыбинска.
   - Почему так?
   - Отца стало жалко...
   Он неожиданно  улыбнулся,  немного  сконфуженно.  Улыбка  у  него  была
замечательная. Улыбались не только рот и глаза, но даже крупный вздернутый
нос, который забавно морщился, будто владелец его собирался чихнуть.
   ...Кто лучше меня мог понять  его?  Иной  раз  тоже  хотелось  податься
куда-нибудь на Волгу или в Одессу, а еще бы лучше  в  Африку  на  алмазные
копи.
   Я рано потерял родителей и  жил  у  тетки.  Тетка  была  добрая  полная
женщина, вечно озабоченная тем, чтобы не подгорело жаркое к обеду, а пол в
комнатах   -   паркетный,   чем   она   гордилась,   -   был   натерт   до
головокружительного блеска. Однако с мужем ее, моим дядюшкой, мы не  могли
поладить, больше того, не терпели друг друга.
   Возможно,  ему  был  неприятен  мой  приезд.  Во  всяком   случае,   он
нахмурился, когда в сопровождении тетки входил в гостиную, посреди которой
я стоял.
   Потом заулыбался, присел на  корточки  и  стал  тормошить  меня,  спеша
завязать знакомство, в котором ничуть не был заинтересован. Я сразу  понял
это. Ведь дети очень чутки ко всякой фальши.
   Заметив, что я дуюсь, тетка сказала:
   - Что ты, Лешенька, такой? Дядя шутит. Дядя всегда шутит. Он будет тебе
вместо папы.
   - Мой папа умер, - пробормотал я, глядя в пол.
   И, как ни уговаривали меня, повторял эти слова упрямо, как  заклинание,
изо всех своих детских сил защищаясь  от  чужого  человека  с  неискренней
улыбкой, которого хотели навязать мне в папы.
   - Чудак какой-то! - сказал дядюшка,  с  оскорбленным  видом  отходя  от
меня.
   Этими словами он как бы вынес приговор. Он презирал чудаков.  С  годами
антипатия углублялась между нами. Видимо, все более  определялось  во  мне
то, что он считал проявлением смешного чудачества.
   Не  раз,  подняв  глаза  от  книги,  я  ловил  на  себе  его  испытующе
недоброжелательный взгляд.
   "И в кого такой? - говорил он, поворачиваясь к тетке. - Никогда  у  нас
не бывало таких..."
   И принимался пророчествовать:
   "Ой, смотри, Алексей, зачитаешься, мозги свихнешь! Фантазии до добра не
доведут... Слыхал поговорку: "Чудак все таланты  имеет,  а  главного-то  и
нет: таланта жить..."?"
   Либо принимался вышучивать меня.
   "Алексей уже пугач прочистил, - сообщал он тетке, -  и  кусочки  сахару
стал откладывать. Остановка за двойкой по арифметике. Двойку получит - и к
индейцам сбежит!"
   И сам смеялся своей выдумке.
   Бывало, по вечерам, от нечего делать, он  начинал  придираться  к  моей
наружности:
   "Путешественником хочешь быть? Ну, разве путешественники такие  бывают?
Погляди на себя в  зеркало,  погляди!  Подбородок  как  у  девочки,  брови
жиденькие... А нос?"
   Я глядел на себя в зеркало и тосковал. Возразить дядюшке было нечего. Я
не любил своего лица. Характер на нем был, к сожалению, намечен пунктиром.
   Сделав уроки, я спешил взяться за книгу, торопливо распахивая  ее,  как
окно в другой, яркий, залитый солнечным светом мир.
   Книги! Ведь у меня, по счастью, оставались еще книги!
   В окно с той, другой, стороны заглядывала  пестро  разодетая  компания.
Ободряюще  улыбался  толстяк-изобретатель  Мастон,  почесывая  голое  темя
крючком, заменявшим ему руку. Непобедимый и веселый  д'Артаньян  в  низком
поклоне обметал пыль с ботфортов своей украшенной перьями фетровой шляпой.
А из-за спины его выглядывал долговязый Шерлок  Холмс  и,  чопорно  поджав
тонкие губы, приподнимал цилиндр над головой.
   Что бы я делал без них? Как выдержал бы общество дядюшки в первые  годы
своего пребывания в Весьегонске?
   Почти каждый мой день  окрашивал  какое-нибудь  своеобразное  радостное
ощущение, связанное с книгой, которую я в то время читал.  Реальная  жизнь
была лишь рамкой для этих ощущений.
   Быть может, поэтому я так хорошо помню улицу, которая  вела  от  нашего
дома к библиотеке: ее тенистые клены, узенький тротуар и  канавки,  сплошь
заросшие крапивой. Название улицы было Овражная, но для себя я называл  ее
Улицей Радостных Ожиданий...
   Все ускоряю и ускоряю шаги, подгоняемый нетерпением.
   Крутая лестница со скрипучими шаткими ступенями ведет в  детский  отдел
городской библиотеки. Там, у длинной стойки, вразброс заваленной  книгами,
теснятся школьники.
   Книги, книги! Милые!.. В большинстве своем уже не  новые,  некоторые  с
разлетающимися при неосторожном перелистывании страницами,  зачитанные  до
дыр. Говорят, отважного ветерана узнают по шрамам, а интересную  книгу  по
числу недостающих страниц!..
   Признаюсь,  я  недолюбливаю  так  называемые   роскошные   издания,   с
форзацами, титулами и шмуцтитулами, в надменных раззолоченных  переплетах.
Грустно видеть, как они стынут за  стеклом  книжных  шкафов,  погребенные,
будто в склепах, не тревожимые никем. Разве изредка обмахнут с  них  пыль,
либо хозяин подойдет  вечерком  с  гостями  и  многозначительно  пощелкает
ногтем по стеклу. О том, чтобы дать почитать кому-нибудь, не может быть  и
речи. Да  и  читает  ли  их  сам?  Вряд  ли.  Жалеет!  Не  хочет  нарушать
декоративный стиль своего кабинета.
   В весьегонской библиотеке было по-другому.
   Глаза разбегаются у юных посетителей, шеи  напряженно  вытянуты.  Какая
книга досталась соседу? О! Да еще с картинками! Повезло!
   -  А  ты  что  сдаешь?  Покажи!  Интересная?  И  львы  есть!   Вероника
Васильевна, вот он сдает книгу, дайте мне!
   - Сейчас, дружок, сейчас! А тебе какую, Ладыгин?
   Вероника Васильевна знает по фамилиям всех  постоянных  читателей.  Она
неторопливо расхаживает по ту сторону стойки, перебирая книги. В ее  руках
- моя судьба, по крайней мере, на сегодняшний  вечер.  Хорошо  ли  проведу
его, с увлекательной ли, интересной книгой  вдвоем?  Эх,  мне  бы  ту,  со
львами!..
   Теперь, спустя много лет, не могу припомнить лица нашей  библиотекарши,
зато помню ее пальцы, тоненькие, проворные, предупредительно  раскрывающие
передо мной одну книгу  за  другой.  И  еще  подробность:  указательный  и
средний пальцы правой руки всегда в чернилах. Как у девочки!
   А потом я возвращаюсь домой. Бодро перепрыгиваю через канавы,  прижимая
к себе библиотечные книги. Теперь уж дядюшка не страшен мне. Я не один!
   К сожалению, я читал слишком жадно и беспорядочно, до одури, до  тумана
в голове. Казалось, все глубже уходил на дно книжного океана, без  надежды
вынырнуть на поверхность.
   Да,  мог  стать   одиноким   фантазером,   книжником,   оторванным   от
действительности. Искал бы в книгах не помощи в борьбе  -  лишь  утешения,
забвения.
   Но этого не случилось благодаря Петру Ариановичу...


   Бывало, впрочем, не помогали и книги.  Проигравшись  в  клубе,  дядюшка
несколько  вечеров  оставался  дома  и  раскачивался  в   качалке,   злой,
приставучий, словно осенняя муха. Тетка обматывала себе голову полотенцем,
намоченным  в  уксусе,  прислуга  боязливо  забивалась  на   кухню,   дети
размещались по углам, зареванными мордочками к стене, а я откладывал книги
и кидался к выходу.
   - Леша, куда?
   - К Андрею. Уроки делать...
   Перебежав улицу, я приникал к стене  дома  и  издавал  условный  свист.
Троекратный, согласно хорошим романтическим традициям!
   Тотчас же в окне появлялся силуэт  моего  приятеля.  Я  видел,  как  он
мечется по кухне, торопливо натягивая шинель.
   - Андрюшка, куда?
   От грубого голоса его отца дребезжали стекла.
   - "Куда, куда"! - бранчливо отвечал  Андрей.  -  Сами  знаете  куда.  К
Лешке. Уроки готовить...
   Он  кубарем  скатывался  с  крыльца,  и  мы  мчались  по  улице,  будто
подхваченные снежным вихрем.
   В кружащейся белой пелене возникали низенькие домики  с  нахлобученными
по самые окна крышами. Одна игра сменяла другую. То мы  пробивались  вдоль
заборов, сжимая в руках  воображаемые  карабины,  то  перепрыгивали  через
канавки и сугробы, "сбивая след". А если нас нагонял  случайный  прохожий,
трусивший озабоченной рысцой, мы сопровождали его до самого дома, оберегая
от предполагаемых преследователей.
   Город принадлежал в эти часы  только  нам.  Он  волшебно  преображался.
Собор, купол которого облаком нависал над улицей,  превращался  в  вершину
Кордильер. Сами улицы казались каньонами. И мы, как белки  в  колесе,  без
устали кружили в этом маленьком, выдуманном нами мирке, подгоняемые  своим
воображением.
   Вспоминая  это  время,  понимаю,  что  мы  грезили  на  ходу.  Свойство
возраста!..
   Улицы были пустынны и тихи. Лишь снег негромко поскрипывал под  ногами.
Мелькали низенькие дома, провожая нас тусклым взглядом,  -  в  Весьегонске
рано ложились спать...
   Но как-то раз мы увидели свет в окне.
   - Лампу зажгли, - сказал Андрей. - У исправницы...
   Подле двухэтажного деревянного дома  стояло  дерево.  В  столбе  света,
падавшем из окна, - почему-то зеленом, - иней на ветках  искрился  подобно
стеклярусу на празднично убранной елке.
   - Отчего зеленый?
   - Лампа под абажуром.
   К окну подошел человек и отдернул штору.
   Это был Петр Арианович.
   Нет, он не заметил меня. Он смотрел поверх моей головы  куда-то  вдаль,
со знакомым, задумчиво рассеянным выражением. Таким  бывало  его  лицо  на
уроках, когда он рассказывал о северных морях.
   - О! Смотри-ка - Петр Арианович!..
   Он отошел от окна, позабыв задернуть штору.
   Комната была теперь хорошо видна. Множество карт лежало  повсюду  -  на
столе, на узкой  койке,  даже  на  полу.  В  углу  возвышалось  громоздкое
сооружение наподобие чана, в котором отсвечивала вода.
   Что бы это могло быть?
   Лампа под зеленым абажуром бросала спокойный круг света  на  исписанный
до половины лист бумаги.
   Несомненно, именно  здесь,  в  этой  тесной  комнате,  доверху  набитой
географическими  картами,  на  столе,   заваленном   раскрытыми   книгами,
скрывалась тайна нашего учителя.
   Потянувшись, Петр Арианович вернулся к чану.
   Мы, поднявшись на цыпочки, продолжали смотреть в окно.  Стоя  спиной  к
нам, учитель географии что-то сделал с чаном,  отчего  тот  стал  медленно
вращаться. По  потолку  побежали,  закружились  светлые  пятна.  Ага,  это
учитель нарезает ножницами бумагу на маленькие кусочки и бросает в воду...
   Нехорошо подглядывать в окна, но  так  уж  случилось  в  тот  вечер.  В
извинение себе и Андрею могу лишь сказать, что подглядывание  продолжалось
не более двух или трех минут.
   Старушка в чепце, сидевшая у стола с вязаньем, - вначале мы не заметили
ее, - что-то сказала, посмотрев в глубь комнаты. Тотчас протянулась оттуда
узкая смуглая рука и задернула штору.
   Андрей тихонько вздохнул...
   С  того  вечера  мы  зачастили  в  переулок,  где  жил  учитель.  Тайна
притягивала нас как магнит. Прижавшись к изгороди  или  втиснувшись  между
присыпанными снегом кустами, надолго, в  ожидании  новых  чудес,  замирали
перед освещенным окном. Но штора больше не раздвигалась...


   Между тем туман таинственности, как выражался дядюшка, сгущался  вокруг
нашего учителя все больше и больше.
   - Оригинал,  своеобразного  ума  человек,  -  с  двусмысленной  улыбкой
говорил помощник классных наставников Фим Фимыч. - На почтамте удивляются:
состоит в переписке чуть ли не с  половиной  России!  Письма  на  его  имя
приходят из Москвы, из Петербурга,  из  Архангельска.  Даже,  можете  себе
представить, из Якутска!
   - Непонятно! Из Якутска - в Весьегонск?! - изумленно спрашивал дядюшк