анным вечерним туманом.
   - Я сразу же поняла, что это  вы,  -  с  сияющим  видом  объявила  она,
продолжая держать нас за руки. - Ты так же щуришься, Леша, а Андрей глядит
таким же букой.
   Но тут с кислым лицом приблизилась  к  нам  библиотекарша  и  попросила
"восторги по случаю встречи" перенести на лестницу.
   В тот же вечер Лиза затащила нас к себе.
   Она жила в общежитии студентов консерватории, хотя училась на рабфаке и
к музыке не  имела  никакого  отношения.  Просто  устроилась  с  девушкой,
случайной попутчицей,  с  которой  познакомилась  в  поезде,  подъезжая  к
Москве.
   В открытые окна комнаты на третьем этаже  несся  многоголосый  шум.  От
стены дома, стоявшего напротив, звуки отражались, как от огромного экрана.
Львиный  бас  разучивал  арию  варяжского  гостя,   колоратурное   сопрано
старательно  выводило  рулады.  Пиликали  скрипки,  рычали   трубы,   мимо
струились  нескончаемые  гаммы,  перегоняя  друг  друга.  То  был  как  бы
музыкальный срез этого трудолюбивого, словно улей, дома.
   - В такой обстановке, - пошутил я, - немудрено самой начать писать фуги
или оратории.
   - Пробовала. Не  выходит,  -  вздохнула  Лиза.  -  Соседки  по  комнате
говорят, что мне белый медведь на ухо наступил: он тяжелее бурого.
   Вообще, по ее словам, она должна была еще  "найти  себя".  А  что  это,
собственно, означало: найти себя?
   - Обратилась бы в милицию, в бюро утерянных вещей, - поддразнивал я.
   Она не обиделась. Только  повернула  ко  мне  узкие,  как  у  китаянки,
красивые глаза и сказала:
   - До чего же хочется на Луначарского быть похожей!..
   - Как? - притворно удивился я. - Чтобы в пенсне и с бородкой?
   - Чтобы все знать, как он! Чтобы уметь сразить врага остротой,  сшибить
с ног! Я недавно была на его диспуте с митрополитом Введенским...  Подумаю
еще, может, на литфак пойду. - Она опять вздохнула. -  Отчего,  ребята,  я
такая жадная? Всюду хочу поспеть сама. Музыку слушаю -  хочу  композитором
быть или дирижером; книгу читаю - мечтаю писать;  по  мосту  иду  -  хочу,
чтобы мой был мост, чтобы я строила его. И всюду хочу первой... Это плохо?
   В комнате у нее было очень уютно, несмотря на  то,  что  там  жили  еще
четыре девушки. Наша Лиза  умела  создать  уют  из  пустяков,  из  ничего,
воткнув в стакан букетик ландышей или разбросав на этажерке вырезанные  из
цветной бумаги салфеточки.
   У нее был талант,  свойственный,  кажется,  только  женщинам:  обживать
любое, самое неуютное помещение. Она  обжила  бы,  по-моему,  даже  льдину
среди океана, заставив морских зайцев и нерп потесниться к краешку.
   Наблюдая за тем, как она  носится  по  комнате,  накрывая  на  стол,  я
заметил так, к слову:
   - Представляю себе жену полярного путешественника именно такой, как ты.
Домовитой, заботливой и...
   -  А!  Это  значит:  ждать-поджидать,  поддерживать  огонь   в   очаге?
Англосаксонские образцы! Вычитано из книг!
   - Ну что ты! - удивился  я.  -  Какие  же  образцы?  Вообрази  усталого
путешественника с заиндевелой бородой, с которой падают сосульки на коврик
перед камином...
   И я изобразил путешественника довольно яркими красками.
   - Разве ему, - продолжал я, - не  нужен  отдых,  не  нужна  заботливая,
любящая жена?
   - Нужна, - смягчилась Лиза. - Но самой женщине мало этого. Уж если быть
женой путешественника,  то  такой  лишь,  как  Ольга  Федченко  или  Мария
Прончищева! Чтобы с мужем всюду рука  об  руку,  чтобы  вместе  и  в  горы
Средней Азии, и в тундру на собаках...
   Вот какая была она, эта Лиза! Не правда ли, жадная?



5. "СИДЕЛИ ДВА МЕДВЕДЯ"

   Незаметно Лиза усвоила в разговоре с  нами  интонации  старшей  сестры,
хотя  была  моложе   нас.   Журила   за   непрактичность,   неэкономность,
неаккуратность. Убеждала "вводить в организм" супы, а не есть  впопыхах  и
всухомятку. Перед ее  появлением  я  и  Андрей  с  ожесточением  подметали
комнату. И все-таки Лиза оставалась недовольна, хватала веник и  подметала
по-своему.
   - Опять бегали на ледоход смотреть? -  возмущалась  она  и  недоверчиво
оглядывала нас с головы до ног.  -  Ну  конечно,  брюки  в  снегу,  пальто
тоже... Дети! Ну просто дети!
   Со мной, впрочем, Лиза обращалась ласковее, чем  с  Андреем,  вероятно,
потому, что он был такой серьезный.
   Мой друг обладал большим чувством собственного достоинства, умел  всюду
себя поставить - завидная  черта!  Но  с  девушками  у  него  разговор  не
клеился. "Гордый какой-то", - говорили девушки. А это была не гордость,  а
застенчивость. Порой бы он и хотел  пошутить  с  девушками,  да  шутки  не
получались.
   Андрей добросовестно старался разобраться в новой обстановке.
   - О чем ты разговариваешь с ними? - спрашивал он меня. - Я наблюдал  за
тобой. Черт тебя знает, чуть ли не с каждой девушкой говоришь так,  словно
бы влюблен в нее. На них это действует, наверное?
   Что я мог на это ответить?
   Все дело, думаю, было в прическе. Проклятые волосы! Как ни смачивал  их
под краном, как ни закручивал туго-натуго повязкой на ночь, ни за  что  не
желали лежать спокойно - разлетались и лохматились от малейшего  дуновения
ветра. Это придавало мне отчаянно-легкомысленный вид.
   Так  вот,  если  возможны  положения,  при   которых   человек   должен
соответствовать своему внешнему виду, то это как раз был именно тот  самый
случай.
   Шучу, понятно! Просто мне было немногим более двадцати лет,  а  в  этом
возрасте   человек   пребывает   в   состоянии   постоянной   восторженной
влюбленности, как бы в легком опьянении своей молодостью.
   Влюбленность,   как   известно,   трудно   переносить   молча.    Тянет
выговориться, обязательно поделиться с кем-нибудь.
   Однако Андрей, по макушку погруженный в  учебу,  сурово  отстранял  все
попытки дружеских излияний.
   Лиза явилась как нельзя более кстати.
   Она принадлежала к той категории  женщин,  которым  как-то  чрезвычайно
легко, сами собой, поверяются сердечные тайны. Была отзывчива и  вместе  с
тем оптимистична - отличное сочетание!
   Бывало, мы уединялись с ней в  уголке  и  начинали  шептаться,  сблизив
головы. Это раздражало Андрея.
   - Опять Лешка исповедуется?
   - Я же не называю имен, - откликался я. - И ничего плохого не говорю. Я
советуюсь. Лиза - девушка. Она может  понять  женскую  психологию,  подать
нужный квалифицированный совет...
   - Каждые полгода нужен тебе новый совет!
   Лиза, в общем, сочувствовала мне, но с оттенком неодобрения.
   На память приходило первое посещение Петра  Ариановича  в  Весьегонске,
когда она перевязывала ссадины на моей руке. Проворные пальчики  двигались
очень осторожно, чтобы не причинить боль, но губы были сердито оттопырены.
   Так получалось и теперь.
   - Разбрасываешься! - говорила  она.  -  Размениваешь  свое  чувство  на
гривенники!
   - Посмотрю, как ты не будешь разменивать! - отвечал я снисходительно. -
У тебя поучусь!
   - Гривенников не будет! Мне, знаешь, подавай  все  сразу,  в  большущем
золотом слитке. Я ведь жадная.
   Случалось, что и Андрей вступал в разговор.
   - Ну как, Лиза? - усмехаясь,  спрашивал  он.  -  Отпустила  ему  грехи?
То-то. Вчера опять потряхивал чубом своим перед  девушками.  Не  пойму  я,
Лешка, откуда  у  тебя  слова  берутся!  Из  книг,  что  ли,  вычитываешь?
Готовишься перед объяснением?
   - Слова? - удивлялся я. - А они сами приходят в нужный момент. Да и  не
в словах дело, Андрей.  Прикосновение  решает,  длинный  ответный  взгляд,
интонация...
   Я излагал это с глупо самодовольным видом и, так сказать, в  популярной
форме, снисходя к невежеству товарища... О, как нелеп я был  тогда!  И  не
нашлось никого, кто бы встал со стула и стукнул  меня  кулаком  по  глупой
кудрявой башке!
   Лиза, во всяком случае, могла бы и должна была бы это сделать. Но  нет!
Слушала меня, чуть приоткрыв рот, с почти благоговейным  вниманием.  Потом
тихонько вздохнула.
   - Мне бы, знаешь, все-таки хотелось, чтобы были слова, - сказала она. -
Ведь это раз в жизни бывает, если по-настоящему, правда? И слова при  этом
должны быть единственными, настоящими.  Чтобы  повторять  и  повторять  их
самой себе, когда станет грустно, или во время разлуки, и  вообще  во  все
трудные минуты жизни...
   Андрей быстро вскинул на нее глаза и тотчас же  опустил,  будто  сделал
заметку в уме. Я не обратил на это внимания. Был слишком  упоен,  поглощен
собой... Да, глупая кудрявая башка!


   Мы нередко ходили в  театры,  в  музеи,  на  публичные  лекции  втроем,
"сомкнутым строем": Лиза посредине, я и Андрей по бокам.
   За все время только один раз я и Лиза остались  вдвоем.  Андрей  совсем
было собрался идти с нами, но в последний момент его вызвали в райком: мой
друг был секретарем нашей факультетской партийной организации.
   Очень  красиво  выглядела  Москва-река!  Похоже  было,  что  устроители
весеннего молодежного карнавала в Нескучном саду одолжили на время радугу,
сняли с неба и аккуратно уложили ее между деревьями. Стоя  на  берегу,  мы
смотрели с Лизой на воду. Ветви закрывали  от  нас  небо,  но  праздничный
фейерверк был хорошо виден и в воде.
   Сначала, как обычно,  говорили  об  отсутствующих:  хвалили  Андрея  за
целеустремленность, потом Лиза запела вполголоса, немилосердно фальшивя:

   Живет моя отрада
   В высоком терему...

   Оборвала, вопросительно посмотрела на меня.
   Я предложил съесть мороженого. Затем мы катались на "чертовом  колесе",
хохотали над своими дурацкими изображениями в зеркальной "комнате смеха" и
немного потанцевали на танцплощадке под баян.
   Почему-то опять очутились на старом месте, на нашей аллейке у воды.
   Было очень тепло. По Москве-реке плыли украшенные фонариками  катера  с
пассажирами, толпившимися на верхней палубе. Оттуда  нам  кричали  что-то,
какую-то карнавальную чепуху.
   Я был в приподнятом настроении, что называется, "в ударе".  Только  что
пришла в голову  мысль:  в  поисках  островов  в  Восточно-Сибирском  море
воспользоваться помощью  эхолота.  Хорошо  бы  сразу  рассказать  об  этом
Андрею, проверить, правильна ли мысль.  Но  Андрея  не  было.  Рядом  была
только Лиза.
   - Понимаешь, - начал я издалека, - в сплошном  тумане  штурман  находит
место корабля по глубинам. На карте  обозначены  глубины.  Если  применить
этот принцип к гипотетическим землям...
   Лиза обернулась ко мне. Голос ее странно дрогнул:
   - Какая ночь, Леша!
   Я рассеянно посмотрел на небо.  Ночь  была,  как  говорили  в  старину,
"волшебная", вся пронизанная дрожащим призрачным светом.
   Лиза сказала тихо:
   - Такой ночи больше не будет! Никогда уже не будет!
   Меня удивило ее волнение. Эти слова прозвучали проникновенно и  грустно
и даже словно бы с укоризной!
   Глаза Лизы были обращены ко мне - широко раскрытые,  блестящие,  все  с
тем же странным вопросительным выражением.
   Мне захотелось взять ее за руку и спросить, что с нею, не устала ли она
от "чертова колеса" или от этой дурацкой "комнаты смеха". Но между нами не
приняты были нежности.
   - Я хотел тебе рассказать о глубинах, - начал я неуверенно.
   Но Лиза продолжала молчать.
   - Ты здорова? - спросил я, беря ее за руку. - Что с тобой, Рыжик?
   Неистово защелкал соловей в листве над нашими головами.
   Вдруг сзади затрещали кусты,  послышалось  прерывистое  дыхание,  и  на
тропинку подле нас прыгнул, почти свалился с косогора Андрей.
   - Ф-фу, жара! - сказал он, отдуваясь и вытирая шею платком.  -  В  мыле
весь, так бежал!.. Извините, ребята, что запоздал...
   Я с удивлением увидел на нем галстук.
   -  Поздравляю!  Андрей  галстук  нацепил!  Ну  уж  если  сам  партийный
секретарь нацепил...
   Галстук как бы знаменовал переход к новой эпохе.
   Долгое время он наряду с  канарейкой,  гитарой  и  фокстротом  считался
принадлежностью  капиталистического  мира  и  пренебрежительно  именовался
"гаврилкой". С течением времени "гаврилка"  был  амнистирован.  Однако  на
смельчаков, впервые надевших его, глядели с опаской и недоверием.
   Итак, Андрей надел галстук! К чему бы это?..
   Мы долго еще гуляли по парку, распевая песни.
   Лиза заводила:

   Сидели два медведя
   На ветке на одной...

   Мы с Андреем подхватывали:

   Один смотрел на небо,
   Другой качал ногой.

   И опять заводила Лиза:

   И так они сидели
   Всю ночку напролет...

   А мы мрачно подтверждали:

   Один смотрел на небо,
   Другой качал ногой...

   Кончилось тем, что Андрей потерял свой галстук. (Под  шумок,  пользуясь
темнотой, он снял его с шеи и засунул в задний карман брюк.)  Мы  с  Лизой
помирали со  смеху,  а  он  вертелся  на  месте,  пытаясь  посмотреть,  не
свешивается ли галстук из кармана.



6. ЛЬДЫ НЕВИДАННОЙ ГОЛУБИЗНЫ

   На полярной станции обходятся обычно услугами одного гидролога. Поэтому
после  окончания  университета  мне  с  Андреем  пришлось,  к   сожалению,
расстаться.
   На выбор нам были  предложены  две  вакансии.  Одна,  роскошная,  лучше
трудно  придумать,  -  на  новенькую,  созданную  лишь  в   прошлом   году
метеорологическую станцию, расположенную на юго-восточном  берегу  острова
Большой    Ляховский.    То    была    первая    метеостанция     "нашего"
Восточно-Сибирского моря! Что надо еще?! Зато  вторая  вакансия  никак  не
могла понравиться: на одну из старейших русских  метеостанций  -  Маточкин
Шар. О! Новая Земля! Карское море! За тысячи миль от наших островов!
   Мы в нерешительности смотрели друг на друга.
   - Жребий, Леша?
   - Ясно, жребий!
   И, как в детстве при разрешении  спорных  вопросов,  Андрей,  кряхтя  и
посапывая, принялся старательно сворачивать в трубочку две бумажки.
   Ему и тут повезло, а мне нет.
   - Что делать! - сказал я, подавляя вздох. - Буду снова  догонять  тебя.
Как в девятнадцатом, помнишь?
   Андрей сочувственно кивнул.
   Но я догнал его на этот раз быстрее, чем думал.


   Да, чтобы не забыть! Кое у кого из моих читателей  (читательниц)  могут
возникнуть ко мне претензии: недостаточно подробно, мол, написал о  любви,
пробормотал что-то невнятное себе под нос и сломя голову побежал дальше по
своим неотложным делам.
   Так вот, давайте условимся заранее. Я не принимаю этих претензий!
   "Архипелаг", учтите, не повесть о любви, отнюдь нет. Мне бы  никогда  и
не поднять подобную повесть, что вы! Я  же  гидролог-полярник,  всю  жизнь
привык иметь дело лишь с  сугубо  научными,  взвешенными  чуть  ли  не  на
аптекарских   весах,   фактами.    И    соответственно    "Архипелаг"    -
_историко-географическое_   повествование!   Только   так   и   надо   его
рассматривать.
   С этой точки зрения Лиза  ни  в  какой  степени  не  является  героиней
"Архипелага". Не обманывайтесь на этот счет, прошу вас.
   Но кто тогда героиня? Должна  же  быть  в  повести  героиня!  Согласен.
Однако особенности моего, повторяю, историко-географического повествования
таковы, что в центре его нечто неодушевленное,  хотя  и  вполне  реальное,
даже романтическое. Земля Ветлугина, точнее, гипотеза о  Земле  Ветлугина!
Как в  случаях  и  со  многими  другими  героинями  повестей,  мы  с  вами
присутствовали, можно  сказать,  при  появлении  гипотезы  на  свет,  а  в
дальнейшем станем наблюдать постепенное ее  развитие  -  при  чрезвычайно,
добавлю, драматических обстоятельствах.
   Каждый новый, добытый нами факт будет как бы добавлять  нечто  новое  в
облике героини. И загадочный характер ее окончательно прояснится только на
самых последних страницах.
   Итак, не пугайтесь, читатель, беспрестанно возникающих  на  вашем  пути
многочисленных научных фактов. Это не орнамент, это  ткань  повествования.
Разнообразные сочетания фактов (я бы сказал, узоры)  определяют  раскрытие
идеи повести, а также толчками двигают сюжет вперед.
   Сделав это необходимое предупреждение, я со  значительно  более  легким
сердцем спешу дальше.


   ...Осмотревшись,  я  сразу  понял,  что  Арктика   не   любит   слишком
восторженных и порывистых, и постарался придержать себя.
   Здесь нельзя суетиться, но нельзя и мешкать. Как ветер, дующий день  за
днем, постепенно обтесывает, шлифует камни,  так  Арктика  формирует  душу
человека.  Однако  не  надо  думать,  что  при  этом  он  и  впрямь  стоит
неподвижно, как камень.
   Полярник утверждает свое "я", свое собственное человеческое достоинство
в неустанной борьбе с природой Крайнего Севера. И если это горожанин,  как
я, то он как бы рождается заново.
   Молодые зимовщики, прибывшие вместе со  мной  на  Маточкин  Шар,  очень
тяжело переносили мрак полярной ночи. Он казался  им  зловещим,  гнетущим.
Кое-кто называл его беспросветным.
   Беспросветный? Вот уж нет!
   Какой же это беспросветный, если в небе исправно светят луна и  звезды,
гораздо более яркие и красивые, чем в умеренных  широтах?  А  кроме  того,
Арктику осеняют северные сияния!
   Не знаю, может быть, решающую роль сыграло мое воображение,  с  детских
лет взбудораженное Арктикой. В детстве,  случалось,  сияния  даже  снились
мне. Они раскачивались, подобно кисее, над  моей  кроватью,  со  звоном  и
шорохом  распадались  на  мириады   длинных   серебристых   нитей,   потом
отвердевали, как сталактиты, и вот уже это  были  непередаваемо  красивые,
искрящиеся ворота в сказку!
   Наутро после такого сна у меня всегда бывало прекрасное настроение.
   Но то, что я увидел на Маточкином Шаре в начале  зимы,  было,  конечно,
куда красивей снов! Северные сияния попросту  околдовали  меня.  В  них  и
впрямь было что-то колдовское,  одновременно  манящее  и  грозное.  И  они
струились, мерцали, переливались всеми  цветами  радуги,  а  ведь  сны,  к
сожалению, почти никогда не бывают цветными.
   В непроглядном мраке возникало облачко. Оно поднималось - легкое, почти
прозрачное. Свет, исходивший от него, делался ярче и ярче. Он  был  совсем
не такой, как будничный свет луны или звезд.
   Иногда северное сияние медленно и торжественно гасло. Но порой исчезало
мгновенно, будто киномеханик одним поворотом ручки  выключил  проекционный
аппарат.
   Да, северные сияния и рассветы - это было  самое  удивительное,  что  я
увидел в Арктике до того момента, как под крылом самолета появились  вдруг
льдины необычайно яркой, ослепительной голубизны.
   Сейчас расскажу о них.


   ...Все же спустя год мне удалось попасть  поближе  к  Земле  Ветлугина,
перемахнув через весь СССР, с Новой Земли на Дальний Восток.
   В те  годы  Северный  морской  путь  эксплуатировался  еще  по  частям.
Таймырский полуостров, выдававшийся далеко к северу, разделял путь на  два
отрезка:  западный  и   восточный.   Последний-то   и   обслуживала   наша
дальневосточная  экспедиция,  корабли  которой  регулярно   ходили   между
Владивостоком и Колымой.
   Труднее всего доставалось кораблям в проливе Лонга, который часто забит
льдами. Решено было в помощь караванам  использовать  воздушную  разведку.
Неподалеку  от  каверзного  пролива,  на   мысе   Северном,   впоследствии
переименованном   в   мыс   Шмидта,   создали   базу   авиации,   а   меня
прикомандировали к ней в качестве гидролога-ледовика. Я должен был  давать
ледовые прогнозы.
   Мы вылетали в авиаразведку, кружили надо  льдами,  фотографировали  их,
изучали с воздуха. Наших радиосообщений  нетерпеливо  ждали  на  кораблях,
двигавшихся к проливу с востока или с запада.
   Иногда по условиям  разведки  случалось  забираться  и  дальше  пролива
Лонга, пересекать воздушное пространство над черно-белой громадой  острова
Врангеля и обследовать состояние льдов у его северных берегов.
   Теперь я "догнал" Андрея, даже опередил его! Был намного ближе к  Земле
Ветлугина, чем он.
   Чтобы убедиться в этом, соедините прямыми линиями на карте мыс  Шмидта,
юго-восточную  оконечность   острова   Большой   Ляховский   и   точку   в
северо-восточном углу Восточно-Сибирского моря,  где,  по  расчетам  Петра
Ариановича, располагались его  острова.  У  вас  получится  разносторонний
треугольник. Вершина е