о произошло, не требовало слов. Женщина какое-то время разглядывала наконечник - и вдруг, прижав его к щеке, залилась слезами.
     Дрого и отец переглянулись. Оба помнили вторую такую находку, совсем неподалеку отсюда, там, в "уютной балочке".

     - Хорошо, - заговорил вождь, - теперь мы хоть что-то знаем о том, откуда ты родом. Жаль, что о тех, кто такие наконечники делает, мы пока ничего не знаем. Почти ничего. Пока мы здесь одни, без соседей. Но теперь будем искать. Найдем - к своим вернешься, от лашии возвращаются редко. А до той поры поживешь среди нас. Как чужачка. Вот только твоего человеческого имени мы не знаем, а как называли тебя лашии нам и знать не нужно: все равно будет по-другому! Придется дать тебе временное имя. Вот только какое?..
     И тут у Анго неожиданно для самого себя вырвалось:
     - Лашилла!
     Все взглянули на толмача.
     - Лашилла? - как бы пробуя на вкус, повторил Арго. - Отнятая у лашии? Что ж, хорошо! Вот только произнес ты это слово немного не так...
     Но Колдун нахмурился, а Дрого улыбнулся. В языке, на котором говорили дети Мамонта, значение некоторых слов меняется, если произносить эти слова немного по-разному. "Лашилла", произнесенное так, как это сделал Анго, означает не "Отнятая у лашии", а "Пришедшая от лашии" - лашии-лазутчик, лашии-соглядатай, лашии-похититель. Обычно это ругательство: так обзывают женщин, излишне интересующихся чужими делами, ломающих чужие жизни... Наверное, Анго слышал это ругательство, да не так его понял. "Это хорошо, - думал Дрого, - хорошо, что не понял! Если моего братишку самого так обозвали (всякое может быть!), да еще недавно, он, если бы понял, тут же за копье бы схватился! Небось не Каймо!"
     Но Колдун думал о другом...

     Женщина поняла, как будут звать ее здесь, улыбнулась и с видимой неохотой подала Арго кремневое острие.
     - Оставь себе, если хочешь! - показал он жестом. Лашилла с благодарностью поклонилась, прижимая драгоценный дар обеими руками к сердцу, и стала ощупывать свою одежду.
     - Анго, помоги! - кивнул вождь. Он с самого начала заметил, что Лана и о женском мешочке у пояса не забыла!
     Но Лашилла и сама справилась. Кремень опустился в кожаный чехол, в котором женщины обычно хранят свои инструменты для выделки и шитья шкур.
     (Ловко! Быстро возвращается к ней человеческая память! Это хорошо!)
     - Еще одно ей скажи. Последнее. Пусть человеческому языку учится! У всех. Как может. Скажи: и ты поможешь! А то от гомона этих лашии... - Вождь скривился в отвращении.
     Он велел братьям проводить Лашиллу назад, во вдовье жилище, назвать женщинам ее временное имя и возвращаться к себе.
     - Ложитесь пораньше спать, а то и не отдохнули толком! А у меня еще с Колдуном разговор.

     - Не знаю, великий вождь! - в сомнении качал головой Колдун. - Что сделано, то сделано; понимаю, да только... Духи молчат, от себя скажу: Анго, твой сын, что от духов, - ясен. И сразу был ясен, еще до перерождения. Она - нет!
     - Ей хуже пришлось. И это она спасла...
     - Понимаю. И все же... Ты однажды сказал мне, старому: "Колдун стар, знающ и мудр. Это может понадобиться Роду, хотя бы и без помощи духов". Так вот, говорю тебе без помощи духов: СТАРЫЙ ЛАШИЛЛЕ НЕ ВЕРИТ! ОПАСАЕТСЯ СТАРЫЙ!
     Помолчали. Затем Арго сказал примиряюще:
     - Будем искать ее сородичей. Ясно: они где-то неподалеку. Не гнать же ее...
     - Да. Только вот еще что скажет тебе старый. Хочешь - прими, хочешь - забудь, но выслушай.
     - Вождь всегда рад выслушать мудрого Колдуна.
     - Так вот, ты, вождь, можешь взять чужачку в свою постель. Не хозяйкой очага, нет, просто так. Можешь. Таков закон. Но сейчас - остерегись! Она нечиста! Она осквернена не только лашии - нежитью! Остерегись. И другим накажи.
     - Может ли мудрый Колдун очистить Лашиллу? Ведь если мы найдем ее сородичей...
     - Сейчас - нет. Сейчас мудрый Колдун - что "мудрый Узун", не лучше. Прежде нежить одолеть нужно, а там...
     - Но ведь нежить одолели! Вуул сказал: сам видел, как черная тень в чащу рухнула! Да и я почувствовал, когда шел с копьем на лашии. Да и не вернулись бы мы иначе оттуда!
     Но Колдун печально покачал головой:
     - Если бы так! Нет, великий вождь, не обольщайся! Одно дело - отогнать нежить, и совсем другое - убить. Развоплотить... Она вернется, она от нас не отстанет. Потому-то и опасаюсь!
     Они еще долго говорили. Колдун расспрашивал о всех деталях ночной схватки, о том, как и где нашли Лашиллу, о ее поведении. Прощаясь с Арго, печально сказал:
     - Пусть великий вождь завтра скажет Наге: ее сына проводили на ледяную тропу.

     Дрого и Анго остановились у общего костра. Пора расходиться: Дрого - направо, Анго - налево. Но расставаться не хотелось. Даже несмотря на то, что одного из них ждала женщина, с которой он смог забыть не только о своих прежних бедах, но даже и о радостях. Женщина, которая сама стала самой большой его радостью.
     - Анго, о чем спросила тебя Лашилла?
     (От Колдуна они возвращались молча и уже подходили ко вдовьему жилищу, когда женщина, не меняя походки, без выражения произнесла внезапно несколько коротких, отрывистых "слов". Анго ответил, затем прозвучала еще одна короткая реплика - и все. Но Дрого показалось, что брат его смущен... быть может, даже, покраснел до ушей!)
     - Да... так. Почти ни о чем.
     (Она спросила о том же, о чем он решился спросить Колдуна. Только грубее. И с насмешкой. Или это только показалось?)
     - Ну ладно. Не хочешь, не говори.
     - Да нет! Просто... она удивилась, что я стал мужчиной.
     Помолчали. К вечеру натянуло тучи, и сейчас - ни одной звезды. И Небесная Старуха еще спит. Ветер чувствуется даже здесь, в центре стойбища, под защитой деревьев, что же делается там, на склоне! И в этом ветре Дрого впервые ощутил нечто новое... влажное и свежее. Говорят, весной запахло, хотя до весны - еще ждать и ждать! Одноглазая не раз и не два будет просыпаться и засыпать и снова просыпаться и засыпать...
     - Пора, брат! - проговорил Анго и положил обе руки на плечи Дрого.
     - Пора! - согласился тот, повторяя жест. - Совсем я тебя забросил, ты уж прости! Меня уж и Туйя корит. Да ты бы и сам к нам захаживал! Ничего! Вот пойдем с тобой на охоту, покажу еще раз, как петли ставить. Хитрость одну покажу! И металке поучу еще!..
     - Да, брат! - улыбнулся Анго. - Анго понимает. Ты вчера в бою меня спас!
     Дрого любил его улыбку - мягкую, открытую и всегда немного грустную. Сказать?
     - Знаешь, Анго, моя Туйя уже малыша носит! Говорит, сына! Говорит, к лету родится!
     Анго сжал и слегка встряхнул его плечи:
     - У Анго будет... как это?.. пле-мян-ник! Отцу сказать?
     - Нет! Завтра сами к вам придем, тогда и скажем. Уже на ходу Дрого вспомнил:
     - Да! Послушай, от кого ты это словечко узнал - "лашилла"?
     Он произнес так, как Анго у Колдуна. И был очень озадачен услышанным.
     - Ни от кого! - все так же улыбаясь, ответил Анго. - Мне его там словно кто-то на ухо шепнул. Я даже не сразу понял, что это значит.

     Когда Анго вернулся домой, отца еще не было. Прежде всего он покормил очаг, - Анго всегда делал это с особым старанием и удовольствием, словно никак не мог поверить до конца, что действительно умеет приручать огонь, заботиться об огне, говорить с огнем! Подумалось: "Может, поесть перед сном?" (Вот еще одно, к чему никак не привыкнуть: обилие пищи!) Но нет. Сыт, да и глаза слипаются.
     Сняв малицу и торбаса, он сложил свою одежду в изголовье, так чтобы она не закоченела от утреннего мороза, нырнул под медвежью полость и с наслаждением вытянулся на мягкой оленьей шкуре, прикрывающей сладко пахнущий лапник. Наверное, он уйдет в сон, не дождавшись отца.
     Странно! Только что слипались глаза, телу удобно, мягко, тепло, а сон не идет! Мысли приходят в голову. И на сердце тревога. И он знал - почему это так. Снова и снова перебирая в памяти разговор в жилище Колдуна, свое толмачество, Анго мучился вопросом: все ли правильно? Не ошибся ли он в чем-то - не в словах, нет! - в чем-то главном?
     Да. Все, что говорила она, походило на правду, - в том, что касалось и его памяти. Но даже здесь...

     Самоотверженная мать, мать-страдалица, защищавшая дочь, спасавшая дочь единственно доступным способом - своим телом, человек, пытающийся выжить среди нелюди... Если так и было, то давно, в раннем детстве, когда девочка и в самом деле знала материнское тепло, материнскую ласку, но не могла судить о том, кем была ее мать среди лашии. Но после...
     Да, мать трахалась, жадно, помногу, с разными самцами, - так поступают все лашии-самки. Но только не ее насиловали против воли, она сама выбирала подходящих самцов. И меняла сама. Или давала по очереди, как хотела. И не она боялась лашии - ее боялись. Все - и самки, и самцы. И слушались. Она же боялась только Темного. Который действительно брал только ее... всем остальным на зависть!
     Да, она не подпустила ни одного лашии к своей дочери, достигшей возраста, когда лашии-самки уже ложатся под самцов. Из жалости? Но почему же тогда подросшая девочка оказалась самой забитой, самой загнанной, самой голодной, почему мать не только перестала ее подкармливать, не только не защищала теперь от щипков и оплеух, но и сама на них не скупилась? Казалось, она словно стремится загладить перед кем-то свою былую любовь к малышке: чем крепче любила тогда, тем сильнее ненавидит теперь! Нет, не из любви, не из жалости уберегла она свою подросшую, забитую дочку от насильника-лашии! Ревновала! За себя боялась, за свое место среди этой нелюди!..

     Так думал Анго, и тяжелый ком ворочался в его груди, и стыдно, мучительно стыдно было за внезапно проснувшуюся в его сердце маленькую девочку, заставившую охотника и воина броситься к ногам этой женщины с криком: "Мама!" С человеческим криком...
     И приходили другие мысли.

     Его уберегли от смерти и насилия. Как бы то ни было, его уберегли! И только поэтому он теперь - Анго, охотник, сын Мамонта! Человек, с людьми живет, не с лашии. Вот нежится на мягкой постели, не на голых сучьях... Что говорить! А кто уберег? Она! Так, может, иначе она и не могла этого седлать?! Может, и зуботычинами-то стала награждать для того, чтобы ушла дочь! К людям ушла! Может, понимала: иначе все равно не уберечь! И ведь там, при свете горящего кустарника и костра, не только он, Анго, бросился к своей матери, она сама, как прежде, обняла свою бывшую дочку!
     А здесь, у детей Мамонта? Как быстро схватывает Лашилла человеческие обычаи! У него так не получалось. Правда, она жила с людьми, сейчас - вспоминает. Вот и нужно, чтобы поскорее вспомнила она человеческое, наше, и забыла тех! Прав отец: он, Анго, перерожденный, должен помочь своей матери. Своей бывшей матери.

     Вот еще одно чисто человеческое дело - думать! Никогда прежде, там, не размышлял он - нет, там был не "он" - "она"! - так много и подолгу... Когда вернулся отец, Анго все еще не спал, хотя и притворился спящим.

     Вдовы, как могли, приветили гостью, и она им понравилась. Не понимая ни слова, старалась понять, угадать, что от нее требуется; безропотно, с улыбкой, позволила оттереть себя золой и снегом (когда поняла, чего хотят, сама стала изо всех сил трудиться), дымом окурить, жиром тело намазать. А сколько было возни с волосами - грязными, спутанными, слипшимися! Должно быть, больно было, когда раздирали их, да чистили, да укладывали, а она только улыбалась! И улыбка хорошая, и взгляд хороший, и чуть что - сразу помочь норовит! А глазастая, углядывает быстро! Сразу видать, намучилась, намаялась у этой лесной погани, теперь хочет побыстрее к человеческой жизни вернуться. Вот только не говорит еще, ну да заговорит: сметливая, по всему видать!..
     Так болтали вполголоса в этот вечер у своего очага три вдовые подруги. Болтала, впрочем, больше Ола. Лана, по своему обыкновению, молчала и что-то шила, а Эйра время от времени перебивала подругу, чтобы сказать какое-нибудь ехидство. Но не о гостье; видно по всему: Лашилла понравилась даже Эйре.
     Ее привели братья-охотники, Дрого принес еду и оленью шкуру и рассказал о том, что было у Колдуна (не все конечно, лишь то, что могут знать женщины). Ола охала и причитала: надо же - с дитем к этим тварям угодить да дите выходить! А когда узнала, что Лашилла Ойми и Тану спасти пыталась, так и вовсе заплакала в три ручья. Лашилла. "Отбитая у лашии". Хорошее имя! Свое-то узнает, нет ли; быть может, так с временным именем и на ледяную тропу встанет...
     Когда охотники ушли, Лашилле дали поесть и устроили на ночлег. Она не противилась (еще бы! сколько ей, бедной, вынести пришлось, сколько перестрадать!), только улыбалась и кивала: благодарила, как могла.
     Сейчас и не слышно ее. Спит. Пусть спит подольше, от человеческих-то лежанок и отвыкла, поди. За столько лет...

     Вдовы ошибались. Та, кого называли Лашилла, не спала. И она не отвыкла от человеческих лежанок. До этой ночи она их попросту не знала. Никогда.
     Не было детства в человеческой общине, не было женского Посвящения, не было молодого мужа, убитого свирепыми лашии, - все это она начала выдумывать, лежа под кучей хвороста, а главным образом, по дороге в стойбище детей Мамонта. Поданный Арго наконечник видела впервые в жизни и даже не знала, что это такое. Сколько помнит себя, она всегда жила с лашии и была лашии, только не такой, как все. Голой лашии.

     Как появилась она, голая лашии, на свет, откуда взялась? Неизвестно: "свободный народ" не имеет не только закона, памяти у него тоже нет. Быть может, и в самом деле похитили ее, только не молодую женщину, а девочку-кроху, и почему-то не съели, вырастили и воспитали. По-своему. А может, и другое: кто-то из их предков много лет назад "согрешил" с длиннотелым, и спустя поколения более сильное начало прорвалось - от лашии-самки родилась голая девочка. И своя, и в то же время ненавистная длиннотелая!
     Как бы то ни было, это случилось. Голотелая выжила, голотелая вынесла все: щипки, побои, издевательства. И чем больше она подрастала, тем меньше приходилось на ее долю колотушек. Особенно от лашии-ровесников. Даже они замечать стали: беда происходит с теми, кто слишком уж допекает голотелую. Она поскулит-поскулит - и все. А потом - обидчица на острый сук напоролась, и тоже - ВСЕ! А одну из обидчиц и вовсе не нашли... да и кто бы ее искать стал?
     Когда подросла, оказалось: одна она - молодая баба! Сгинули остальные куда-то. Нет их. Тут пошло иное: самцы порычали, потрепали друг друга, а лапу на нее (ну, не лапу конечно, другое) вожак наложил. Хрипун. И тут голотелая себя показала! Вскоре Хрипун вообще отпускать ее от себя перестал, других самцов и близко не подпускал, отгонял своим придыхающим рыком. Мол, вон они, самки, - берите, мне не нужно! А эту не замай! Да только недолго так было. Хрипуну череп камнем проломили во сне. И кто? Молодой совсем, правда, сильный. Только после и его одолели. А потом...
     В конце концов поняли все: с голотелой лучше не связываться! Не перечить! Нахрапом полезешь - кончится одним. А так... Кого она выберет - тому хорошо. Другого выберет - тоже хорошо! А если первый рыпаться не будет, - и ему перепасть может, а то и снова первым станет... И в конце концов стали называть ее уже не Голотелая - ОНА! И знали: как ОНА захочет, так и будет! И не противились...

     Не было никакого убитого мужа. Откуда же взялась ее дочь - голая, как она сама, не похожая на лашии?
     У лашии две главные страсти: еда и похоть, похоть и еда. Но хотя "свободный народ" не стеснен никакими законами, они вечно голодны или полуголодны, а их самки рожают мало, причем слабых детенышей. ОНА же не рожала вообще. Не беременела. Вначале даже радовалась, но потом стала ощущать себя какой-то... неполноценной. Вон, худая, низкорослая самка самым последним самцам достается, а уже снова брюхата! А ОНА... подай она сейчас знак - и самку эту разорвут на клочки вместе с ее отродьем! Да вот только ей-то самой это ничего не прибавит: была порожней, порожней и останется.
     Голая лашии догадалась в конце концов: потому и порожняя, что не похожа на остальных! Найти нужно такого же, как сама. Голого. Длиннотелого.
     Она знала: длиннотелые неподалеку! Тогда они появились и заставили лашии затаиться. Похищать самок или детенышей у них и не собирались: слишком близко, а их - слишком много! За другим отправилась она тогда, на много дней покинув становище лашии.
     Лашии умеют прятаться! Не один и не два дня вылеживала голая лашии рядом со становищем длиннотелых, наблюдая, прикидывая. А потом ушла. За молодым охотником, что любил добывать зверя в одиночестве, жить в лесу в одиночестве... да и среди своих-то жил он в одиночестве!
     Он выслеживал оленя, она - его самого. Знала уже: не скоро вернется. Две-три ночи. Любит один. Так и получилось.
     Охотник, как и все они, длиннотелые, вырастил Жгучий Цветок и долго с ним играл. Ладонями. Поделился мясом, поел сам. Лег на приготовленный лапник...
     Она всегда была умна. И наблюдательна. Пошла бы к нему, да вовремя поняла: даже не прогонит, убьет! Из-за запаха... Весь следующий день, пока он охотился, она телом своим занималась. Чего только не делала: вода, песок, листьями терлась, ветвями - много чего! Она еще и цветы нарвала и в волосы натыкала - не так, как их самки делают, но все равно... А ночью пришла - в самый крепкий его сон. И разбудила...
     О чем он бормотал, не знает. Знает другое: сильные они, длиннотелые! Очень сильные! Умеют... Только она - тоже длиннотелая, хоть и лашии, - умела не хуже... А когда заснул, утомленный, обессиленный, подождала - и его же острой палкой... Иначе искал бы! А ей - ни к чему!
     Вот так и родилась у нее голая девочка.

     Лашилла лежала неподвижно, дышать старалась ровно, но заснуть не могла. Не столько мысли ее мучили, сколько другое: ХОТЕЛОСЬ! Здесь ли, на мягкой их лежанке, там ли, на голых сучьях или на снегу, - а только ХОТЕЛОСЬ! Не с теми, рыжешерстыми, - с НИМ! С Темным, что холоднее льда! С тем единственным, кто заставил ее биться и выть, выть, с кем она узнала, что ЭТО может быть... холодным, как лед, что ЭТИМ можно насыщаться и насыщаться, не насыщаясь...
     Лашилла повернулась и, кажется, застонала вслух... Только бы эти дуры не заметили!.. Постепенно дыхание стало выравниваться, но сон не приходил.

     ...ОН появился внезапно, и то, что сделал с их детенышем, было неожиданно и восхитительно... Вот потому-то она ЕГО и не поняла, решила: от длиннотелых ему нужны такие же... А ОН разозлился, и после ЕГО убили... Как они могли убить ЕГО, СИЛЬНОГО?!
     Но это было: она не видела, но почувствовала, сразу почувствовала, ведь до того все шло хорошо, и ОН летел им на помощь, и они победили бы этих длиннотелых... Но ЕГО больше нет, и, когда она это почувствовала, поняла сразу: все, конец! И еще одно поняла: она сама может спастись! Попытаться может: ведь она - как они... Шел бой, и еще было непонятно, кто кого, а она уже выбрала себе подходящий схорон и забралась под кучу ветвей, боясь лишь одного: убьют прежде, чет захотят узнать, кто она такая, голая лашии. Не драться же ей самой в самом деле, - что за глупость!

     Ее не убили, ей поверили, и теперь главное - не наделать глупостей! Ну да она не дура! Если уж девчонка-заморыш смогла...
     Не зная ничего, не умея ничего, она, непохожая на лашии, сумела стать у лашии первой! Она и здесь будет первой, хотя они - не лашии, совсем не лашии! Намного сильнее, намного! Ведь даже ЕГО смогли убить, - вот уж ни за что бы не поверила, что ЕГО вообще убить можно!
     Ничего! Она будет осторожной, она присмотрится, разберется во всем - и сама станет человеком. Первой, главной женщиной - здесь, у них! Нужно лишь быть осторожной и выжидать, выжидать... И язык их понять, не все же с этой... этим... (она тихонько хихикнула - под шкуру, в темноту). Только не подавать виду, что научилась: в чем-то ошибется, что-то не так сделает - оттого, что не поняла!..

     Лашилла угрелась, размякла. Тепло, уютно, хорошо! Вот если бы еще...