шись лишь через несколько минут, Колдун осторожно подошел к краю тропы. Но около общих костров никого не было; люди скрывались в тени, за жилищами, и, похоже, никто не заметил... Где же он?.. А, вон он, уже перевалил за ручей - светящаяся точка в темноте низины, ползущая вверх, к покинутому стойбищу детей Серой Совы...
     Через какое-то время там, на склоне, раздался глухой удар. Покачнулась и рухнула сосна - не разобрать какая... Уж не та ли, что росла рядом с жилищем Киику?

     А ночью неимоверная духота этого дня разразилась страшной грозой. Молнии полыхали почти непрерывно, разгоняя тьму, превращая глухую ночь в какой-то неестественно ослепительный, колеблющийся день. Грохотало так, что можно было подумать: раскалываются и земля и небо, смешиваются воедино все три Мира. Дождевые потоки неслись вниз по склону к ручью, унося с собой не только шишки и ветки, но даже сдвигая с мест большие коряги. Общие очаги залило и размыло мгновенно, пострадали и многие жилища, несмотря на все отводные канавы. Никто не спал в эту страшную ночь. Плакали дети - и матери тщетно пытались их успокоить; они и сами тряслись от страха и холода, сами ощущали на щеках не только дождевую, но и соленую влагу. Самые храбрые мужчины, шепча заклинания, тщетно пытались бороться с потоками. Было ясно: нужно только ждать, пока все кончится.
     К счастью, такие грозы длятся недолго. Тучи вместе с дождем ушли куда-то на северо-восток, за Большую воду. Зарницы полыхали всю ночь, но это уже были ночные зарницы, а не тот белый слепящий свет, не дающий теней, вздрагивающий вместе с сердцами. Можно заняться самым необходимым: постелями, домашними очагами... Остальное - уже потом, уже наутро.

     Место, где находится Потаенный дом, туча задела лишь краем, и мальчикам досталось не так сильно, но все же досталось: и гром был слышен, и сполохи пугали, Да и воду пришлось отводить. Они не помнили таких сильных гроз и втайне собой гордились: конечно, это Великий Мамонт испытывает своих будущих охотников! Что ж, испытание выдержано с честью: никто не выказал страха, и сейчас, среди ночи, они работают молча, но слаженно. Отведут воду, отрясут, сколько возможно, свою жесткую "постель" - и снова спать, до утра! Холодно и сыро? Ничего, на то они и мужчины!

     В покинутом стойбище детей Серой Совы, на подмытой могиле заживо погребенного, прикрытой ветвями рухнувшей сосны, сидела громадная черная летучая мышь. Ее шерсть радостно топорщилась, ноздри с наслаждением втягивали послегрозовой воздух, смешанный здесь, на могиле, с запахом свежей земли. И гнили. Отдохнув, тварь расправила перепончатые крылья и испустила крик, неслышный для человеческого уха. Для человеческого - да, но на крик этот отозвались испуганным писком многочисленные ее сородичи, гнездящиеся в норах на склоне. И в их ответе звучало не приветствие - панический страх.

Часть 2

НЕБЕСНАЯ КАРА

Глава 9

ПОСВЯЩЕНИЕ

     Пятеро нагих подростков лежали на жестких ветвях, покрывающих пол Потаенного дома. Говорить было запрещено, да уже и не хотелось - привыкли. Нагу смотрел в щель сквозь разошедшийся лапник кровли на кусочек неба. Ночь за ночью он следил через эту щель, как постепенно закрывается единственный глаз Небесной Старухи. Скоро она совсем заснет - и тогда наступит самое страшное и самое восхитительное, то, после чего он перестанет быть Нагу: малышом Нагу, баловником Нагу, смышленым Нагу, ловкачом Нагу... Он получит имя мужчины: охотника, защитника... А Нагу? Нагу умрет... Послышался шорох - и лежащий рядом Туули вздрогнул, совсем чуть-чуть, Нагу и не заметил бы, не будь его собственные нервы напряжены до предела. Он улыбнулся. Нет, духи не приходят засветло. Это, конечно, старый Гор принес пищу.
     Это действительно был старый Гор. Мальчики приподнимались на своем жестком ложе, по очереди протягивали правую руку. Из белого замшевого мешочка на ладонь Нагу бережно высыпалась горсточка темного крошева. Сушеная черника, смешанная с какими-то горьковатыми корешками. Потом - глоток вяжущей жидкости из кожаной баклаги. Гор исчез.
     Нагу следил, как небо теряет голубизну, становится особенно прозрачным и светлым, перед тем как погаснуть... Таким же было небо, и тем же светом светился снег, когда отец откинул полог их жилища и сказал: "Идем, Нагу!" Тогда сердце его дрогнуло от долгожданной радости: он идет к охотникам! Мать сама накрыла его плечи меховым плащом и на миг - в последний раз! - прижала его, такого большого и сильного, к своей груди. И, оторвавшись, он увидел в ее глазах слезы. А сестра Айрис весело улыбалась и махала ему рукой.
     (Айрис! Почему он вспоминает свою сестру с какой-то болью, с какой-то тревогой? Ничего! Скоро он навестит их - ее и Киику - как мужчина, как охотник...)

     Как здорово было в мужском доме! Перед Большой охотой мужчины живут отдельно от своих семей, в трех жилищах, расположенных за деревьями, немного в стороне от стойбища. Раньше, бывало, в эту сторону и шага нельзя было сделать: запрет, табу! Теперь же Нагу и старый друг-приятель Туули, как взрослые, уютно устроившись на пахучей лежанке, смотрели на тлеющие угли очага, жадно впитывали вкусный запах поджариваемой лошадиной ноги и бесконечные рассказы молодых охотников. Нагу не отрывал взгляда от смуглого широкоскулого лица Мала - самого удачливого, лучшего из лучших (не считая, конечно, отца - вождя общины и рода). Как благодарен был ему Нагу за то, что вождь поселил их вместе с Туули под одну кровлю с Малом! Мальчик давно заметил, что гордый и неулыбчивый лучший охотник как-то особо его выделяет: то по плечу хлопнет, то волосы мимоходом взъерошит, а то вдруг возьмет да принесет такую биту из лошадиной бабки, что мальчишки только ахнут - бьет без промаха! И в тот зимний вечер, рассказывая о том, как он в одиночку схватился с самым страшным хищником - тигрольвом и вышел победителем, отвечая на вопросы о лашии, Мал время от времени посматривал на Нагу - испытующе и ободряюще.

     Небо неотвратимо гасло. Скоро в щель заглянет Небесная Старуха, посмотрит, может быть, последний раз на Нагу сквозь закрывающееся веко. А что, если она уже спит? Что, если сегодня?..

     Нагу не боялся боли. Боли не боялся никто, даже тихоня Сэмми, молчун Сэмми, заморыш Сэмми, лягушонок Сэмми... В тот памятный день отец взял его вместе с собой в средний дом. Наверное, присмотреться хотел к молчуну и тихоне... Нагу вспомнил себя, лежащего у Большой воды, под слепящими, но еще почти не греющими лучами весеннего солнца. Поверхность камня, в которую вжимались его лопатки, впитывала, высасывала без остатка тепло его тела, а на обнаженной груди лежал другой камень, величиной с кулак, раскаленный, только что вынутый из костра. Нужно было ждать, пока он остынет. О крике или хотя бы слабом стоне не было и речи. Но мужчины - отец, Гор и еще более старый Колдун - вглядывались внимательно в лицо, следили за мускулами шеи, руками, животом. Учитывалось все: еле заметная дрожь век, чрезмерно стиснутые зубы... Ни слова, ни звука в одобрение или в порицание, но результат записывался на теле - посвятительными рубцами. Чем лучше ты прошел испытание, тем больше рубцов наносил Колдун на твою грудь - это твоя вечная защита и гордость... Сын вождя не подвел своего отца: тройной спиралью опоясала его соски причудливая татуировка. А узор Сэмми оказался лишь немного короче - вот тебе и лягушонок!.. Это уже ушло: заморыш Сэмми скоро умрет, точно так же, как умрет и ловкач Нагу.
     Нагу не боялся боли. Не боялся он и хищников, и свирепого желто-серого тигрольва не испугался бы, особенно после уроков Мала. "Не стискивай металку; кисть, кисть расслабь. И помни: копье - часть тебя самого..." И уроки зря не пропали - как забился в прибрежных кустах олень, пораженный первым же броском Нагу! И как просияло лицо Мала: учитель был рад и горд не меньше, чем ученик. "Твоя добыча! - сказал он, нанося добивающий удар. - Поблагодари того, кто отдал тебе свою жизнь и силу, отвори кровь и пей первым!" Ах, как ударила в горло тугая, горячая и сладковатая струя, как закружилась голова!..
     Что говорить, Нагу не оплошал бы теперь и перед самим вурром - громадным медведем, о котором вполголоса говорили охотники. Кажется, никто из них не видел этого чудовищного зверя - слышали только рассказы, которые старики в юности слышали от своих стариков... Но то, что предстояло, - страшнее боли, страшнее хищника, страшнее самого заклятого врага - лашии... От этого нет ни защиты, ни спасения.
     Полная тьма. Нагу понимал, что срок пришел, что Старуха спит, - и все же надеялся, все же молил: не сегодня, не сейчас! Хотя бы последний ее взгляд, хотя бы на миг она разомкнула единственное веко перед тем, как впасть в свой долгий сон! Но вместо этого в щель заглянула звезда. Красная, словно чей-то страшно далекий, кровавый глаз. И послышалось пение:
     - О-о-о-о-о... А-а-а-а-а...
     Нагу начала пробирать дрожь. Он старался ее унять - и не мог. Он чувствовал, как рядом содрогается Туули, слышал, как стучат его зубы, - и сам трясся все сильнее и сильнее.
     Духи пели все ближе и ближе:
     - О-о-о-о... А-а-а-а...
     Откинулся полог. Черная фигура - чернее ночного мрака - выросла в проеме входа. Нагу рывком сдернули с жесткого ложа. У губ возникла деревянная чаша с дымящимся, странно пахучим отваром. А за ней - два красных круглых глаза, такие же, как тот, что смотрел с неба в щель кровли... Колдун? Да, но не тот, кто лечил малыша Нагу, не тот, кто рассказывал ему про Одноглазую Старуху, кто надел на шею первый, еще детский оберег... Даже не тот, кто вглядывался внимательно в его лицо, пока на груди остывал раскаленный камень, и потом наносил кремневым резцом рубцы на его тело. Теперь это был Некто, связующий Миры, больше принадлежащий тому, чем этому, привычному Миру... Духи пели.

     Пятеро посвящаемых двигались мелким дробным шагом, в такт пению духов, вслед за Тем, кто соединяет Миры. Они не знали этой тропы, уводящей в заповедную часть леса. И сам лес менялся на глазах. Не было больше привычных деревьев, они странно изменили очертания, они двигались, они протягивали навстречу бредущим то мохнатую лапу, то тонкую корявую руку, усыпанную листьями... Нагу успел заметить, как ветвь, упавшая с одного из этих колдовских деревьев и преградившая тропу, внезапно превратилась в какое-то странное существо, метнувшееся в сторону и скрывшееся в чаще.
     И не было так хорошо знакомых шумов ночного леса. Шепталось, бормотало, говорило все вокруг: деревья, кустарники, трава и все то, что в них пряталось, мелькало неуловимыми тенями, высовывало какие-то странные, невиданные и невообразимые морды, личины, чтобы немедленно скрыть их в темноте, прежде чем можно было различить и осмыслить увиденное... Казалось, тропа и камни, сама земля участвуют в этом несмолкаемом говоре - непонятном, но, несомненно, членораздельном. И пели духи...
     Тропа круто повернула налево - и все заслонил собой черный, непроглядный зев - пещера? нора? берлога? утроба?! Утроба, готовая поглотить их, одного за другим... Сейчас Нагу не смог бы ответить, боится он или нет. Это был единственный путь, и он первым шагнул во мрак, равного которому нет и не было. Во мрак смерти. И пение смолкло.

     Исчезло все: тропа, деревья, шумы, слух, зрение, ощущение своего тела, даже время. Нагу летел сквозь какую-то нескончаемую нору, неведомо куда, беспредельно одинокий и беззащитный. В конце появился свет - голубоватое, переливчатое, искрящееся сияние. И в этом сиянии Нагу внезапно увидел свою сестру Айрис. Она смотрела на него и махала рукой - как когда-то в родном жилище. Но теперь ее глаза были заплаканы, а белая одежда невесты разорвана и окровавлена... И вновь бесконечный полет в никуда. И новые образы, новые лица, возникающие и тонущие в сумраке, в переливчатой мгле...

     Жизнь постепенно возвращалась... может быть! Он еще ничего не видел и, кажется, ничего не слышал, но уже ощущал себя - мог ощупать драгоценные рубцы на груди, потрогать лицо, почувствовать спиной что-то мягкое и слегка покалывающее... Кажется, он где-то лежал, в полной тьме, свернувшись в комочек. Но где? На чем? И что ворочалось рядом, сжималось и разжималось, как будто дышало? Ответа не было. И вдруг все его существо пронзила странная мысль: а кто такой он сам?! Нагу? Нет, Нагу был бесконечно далек - мальчик, ковырявший палкой в лужах, ловивший лягушек и кузнечиков, пускавший тонкую палочку в утку... Они были как-то связаны - он, безымянный, лежащий неведомо где, и тот, Нагу. Но он больше не был Нагу. И вот вновь послышалось пение духов. Теперь мелодия изменилась, к ней добавилась ритмичная дробь и какие-то пронзительные и в то же время тягучие, заунывные звуки. Безымянный больше не боялся; он ощущал всем своим существом: пришло спасение! Звуки звали, манили, требовали: иди! И когда невесть где забрезжил красноватый свет, безымянный пополз ему навстречу.

     Раскрывшееся было невообразимо. Само Небо опустилось до стен из белого мягкого камня, и сосны, превышающие своими размерами все земные деревья, подпирали Его, сгибаясь под тяжестью темно-синей, почти черной кровли, испещренной дырами. Пламя гигантского костра неистово плясало, бросая отсветы на белые стены. За костром возвышалась темная фигура, которую нельзя было не узнать: Великий Устроитель, Великий Даритель, принесший огонь, научивший колоть кремень, строить жилища и охотиться, один из двух Первобратьев. Он был неподвижен. Он ждал. А вокруг ликовали духи и предки.
     С появлением безымянных пение стало еще неистовее, казалось, оно взлетело на новую волну. Духи ликовали. Тайны Рода раскрывались в их пении. Сам Великий Мамонт, выступавший из белой стены, благосклонно взирал на своих новых сородичей, только что извергнутых из его лона. Посвящаемые, один за другим, двигались в священном танце по спирали, сужая круги, приближаясь к Священному Камню, перед которым восседал Великий Устроитель. Странные изменения происходили с посвящаемым, все еще безымянным: тело то уменьшалось до размеров полевки - и черная фигура вырастала, как одинокая гора, выше звезд; то вдруг вырастал он сам - так резко, что кружилась голова и приходилось ее пригибать, чтобы не зацепиться за небесную кровлю. И вот он, безымянный, замер перед Первобратом, чем-то напоминающим отца... Левая ладонь бестрепетно легла на черную от засохшей крови поверхность Священного Камня... Две боли - острая и жгучая - слились в одну, наполняющую тело и душу восторгом. И прозвучал голос: "Ты - Дрого, Разящий Олень!" И навечно врезались в память имена его обретенных братьев: Донго - Терпеливый, Аун - Охранитель, Каймо - Любопытный, Вуул - Белый Волк.
     Духи и предки вели вновь рожденных вглубь, туда, где смыкались белые стены, где Соединяющий Миры ждал их, чтобы передать самые глубокие тайны Мироздания, Начало и Конец. Вновь изменилось пение, ритмичный рокот смолк, лишь заунывный, то опадающий, то возвышающийся звук вторил пению и голосу... Дрого замер перед стеной, покрытой множеством кровавых отпечатков левых ладоней - кругами, спиралями... Великий Червь, давший начало Времени, накручивает своим туловом, кольцо за кольцом, гигантскую спираль - и все же вечно кусает собственный хвост!..
     - Дрого, сын Арго!
     Он приблизился, чтобы опустить окровавленную ладонь в плоскую чашу, наполненную густой темной жидкостью, и запечатлеть на стене свой знак. Искалеченный безымянный палец левой руки стиснуло белое кольцо - дар и знак Великого Мамонта, а в ухо, тихо, но отчетливо, прозвучало Тайное имя, имя, которое не должен знать никто, кроме него самого. Осознав, кто он на самом деле, Дрого затрепетал, хотя теперь казалось: он знает это давным-давно, с рождения... того рождения, самого первого!..
     Снова зазвучал ритмичный дробный рокот, зовущий в обратный путь, к костру, к Первобрату и Устроителю, сквозь хаос начала Творения, когда Великий Мамонт разделял своими могучими бивнями воду и сушу... Да, Червь вечно кусает собственный хвост! В этом нет сомнений здесь, где слились воедино прошлое и настоящее, начало и конец, жизнь и смерть. Где духи, первопредки и люди сошлись в одной священной пляске... Все громче, все настойчивее дробь, все пронзительнее звук, все крепче, все быстрее бьют ноги о вытоптанную почву. Пляшут и подтягивают все: духи и предки, живые и мертвые... Вот пляшет молодой веселый Йом, вот старый Гор... А вот, кажется, мелькнуло лицо бедняги Калу, который не сумел вовремя отскочить от разъяренного носорога и был похоронен в своем жилище... А где Maл? Дрого не видел своего наставника, и это смущало. Но думать было не время. Пляска завораживала, соединяла, сливала его, Дрого, в единое целое со всем его Родом детей Мамонта. Бьют пятки в утоптанную землю, и нет боли, и не саднит даже искалеченный палец... Быстрее, сильнее, и еще, и еще, и еще!..

     Дрого очнулся в Потаенном доме, он сразу узнал это место по кровле, изученной, кажется, до последнего сучка... А вот и знакомая щель, теперь в нее пробивался веселый солнечный луч. И лежал он не на жестких колких прутьях, а на свежем, мягком, благоухающем лапнике. Рядом заворочался Каймо. Дрого резко приподнялся и сел. Сладко кружилась голова. Каймо протирал глаза, Аун тормошил Вуула:
     - Вставай, лежебока!
     А Донго, видимо не спавший уже давно, блаженно лежал, закинув за голову руки, смотрел на Дрого своими светлыми глазами и тихо улыбался. Молодые мужчины возбужденно разговаривали, вспоминая Великую ночь. Скоро придут их братья, принесут им белые одежды, надеваемые только в самых торжественных случаях, и они все отправятся домой, в уже почти забытое и тем острее манящее стойбище.
     - А осенью я женюсь! - заявил Каймо. - Мы с Туйей давно решили: и весны не будем ждать!
     - Тяжело придется твоей жене, - притворно вздохнул Вуул, - в жару не раздеться - засмеют!
     Мужчины дружно рассмеялись. Туули еще в прошлом году хвастал, что они с Туйей, веселой черноглазой девочкой из рода Серой Совы, "трахаются, как взрослые". А была верная примета - и мальчики знали о ней не хуже своих сестер: если девчонка всерьез трахается с мальчишкой, то у нее всю жизнь, еще до родов, будут отвислые груди.
     Каймо, однако, смеялся громче всех:
     - А я вам все врал! Мы с Туйей только возились - и ничего больше. А пожениться решили сразу, как я только стану мужчиной.
     Дрого задумался совсем о другом. Он вновь вернулся мыслями к Последней пляске. Что-то там было... странное. Неправильное...
     - Донго, ты вчера видел Мала? Донго помедлил с ответом.
     - Нет.
     - Вот странно, и я его не видел! - задумчиво произнес Вуул.
     - И я.
     - И я.
     - Да ладно вам, - беспечно сказал Каймо, - узнаем, в чем дело. Придет вождь - спросишь. Ведь Мал - твой наставник.

     "Спросишь"... Далеко не на все вопросы можно было получить ответ, и далеко не каждый вопрос можно было задать. Дрого, да и любой из его братьев, хорошо помнил, как ложилась ладонь взрослого на мальчишеские губы, с которых был готов сорваться запретный вопрос. Один такой случай навсегда врезался в память.
     Тогда мужчины в очередной раз покинули стойбище перед Большой охотой, и они втроем - Нагу, Туули и проныра Хайси - построили из прутьев свой мужской дом, под кустом, в двух шагах от жилища Туули. Все было как у больших: и лапник принесли, и костерок сложили - вот только огня добыть не удалось, как ни старались крутить по очереди огневую палочку, только дымок, да и тот слабый... Туули самозабвенно колол кремень, Нагу обтачивал острым осколком ветку ольхи - будущее копье. Завтра они втроем пойдут на охоту, встретят и убьют большо-о-ого бизона... И Хайси вдруг заявил:
     - А я возьму и уйду сегодня во всамделишный мужской дом! И отец возьмет меня на настоящую охоту! И бизона убью не понарошку!
     Ребята над ним посмеялись, а утром Хайси возьми да исчезни! И отец не привел его в стойбище за ухо, как, бывало, не раз извлекал своего пронырливого сынка из разных неподходящих мест! Значит, и в самом деле взял с собой. Теперь уж Хайси посмеется вдосталь над бывшими приятелями, когда вернется с мужчинами, свалит у входа в свое жилье бизо