бавил он с легкой иронией. - В мире, созданном
физиками, мы  -  плененные  волшебники.  Нам  больше  нигде  полностью  не
доверяют. Такова действительность, и  надо  с  этим  мириться.  Во  всяком
случае, вы едете в Москву. Это официальный приказ. Погодите... телеграмма,
паспорт, виза... Что еще осталось?
   Ник весело улыбнулся. Его охватило то же  ощущение,  какое  он  испытал
перед приездом Гончарова, но только  на  этот  раз  оно  было  значительно
сильней. Он миновал поворот в длинном  темном  туннеле,  и  впереди  снова
забрезжил свет.
   - Очевидно, подучиться русскому языку, - сказал он.



4

   Через два дня после заключительного семинара в университете,  в  душный
вечер Нику позвонил Хэншел и, сказав, что был у  знакомого  где-то  рядом,
попросил разрешения зайти выпить чего-нибудь.
   - Я в двух кварталах от  вас,  -  пояснил  он,  и  Нику  было  неудобно
отказаться от встречи, хотя меньше всего на свете  ему  хотелось  провести
вечер с Хэншелом. Тот последнее время действовал на него угнетающе.
   Пять минут спустя в жарком мраке хлопнула  автомобильная  дверца,  и  в
кругу света появился Хэншел, улыбающийся, в безупречном летнем костюме  из
великолепной материи  -  нигде  ни  единой  морщинки;  казалось,  он,  как
ящерица, не только гладок, быстр и скользок, но так же нечувствителен ни к
жаре, ни к холоду. Ник в белой рубашке, серых шортах и сандалиях вышел  на
темную террасу.
   - Давайте останемся здесь, - предложил он. На самом деле он  просто  не
хотел, чтобы этот человек входил в его дом.  -  Здесь  прохладнее.  Лед  и
виски вон там, на столике в углу. Вам видно?
   - Я забежал попрощаться, - сказал Хэншел, неторопливо опускаясь на стул
и наливая себе виски. - Дня через два я еду в  Нью-Йорк,  чтобы  закончить
подготовку к отъезду. Я хочу оставить вам свой адрес на случай,  если  вам
понадобится связаться со мной.
   Ник пожал плечами. Падавший из гостиной свет исчертил тенями его  худое
лицо, и от легкого движения светлые волосы тускло блеснули.
   - Я уезжаю за границу, - сказал Ник.
   - Да, в Москву, - подтвердил Хэншел, - я слышал. Интересная поездка. Но
как у вас здесь мило, - заметил он, оглядываясь. - Одинокие мужчины обычно
превращают свое жилище в благоустроенный хлев.
   - Ну, меня хвалить не за что. Руфь в свое время  все  наладила,  и  мне
остается только следовать заведенному порядку.
   - Разумеется, -  сказал  Хэншел  мягким  извиняющимся  тоном  человека,
который  вдруг  понял,  что   ненароком   напомнил   о   смерти   близкого
родственника. - Ваша жизнь, кажется, полна подобных перемен. Ник. Я как-то
позвонил к вам в институт, когда вас не было, и узнал,  что  у  вас  новая
секретарша. А та очаровательная девушка в отпуске?
   - Она больше у меня  не  работает,  -  отрезал  Ник.  Он  встал,  чтобы
окончить этот разговор. - Чего вам налить?
   - О, я прекрасно устроился. Садитесь, не беспокойтесь обо мне - бутылка
рядом, я сам за собой поухаживаю. Она  действительно  была  очаровательна.
Как жаль, что она от вас ушла!
   - Да. Так куда вы сейчас едете?
   - Я дам  вам  адрес  перед  уходом,  -  благодушно  сказал  Хэншел.  Он
вздохнул. - Она мне очень понравилась. Наверно, в моем  возрасте  человеку
свойственно мечтать о любви  подобной  девушки.  Когда  я  был  моложе,  я
смеялся над романами стариков с  молоденькими,  словно  такой  старик  был
комическим персонажем. Но теперь я вижу, что смеяться  надо  было  не  над
ним. Вы, Ник, еще молоды, вам этого не понять.
   - Она была прекрасной секретаршей, - сказал Ник. Он так  хорошо  держал
себя в руках, что голос его звучал почти небрежно. - Но эта работа ее  "не
удовлетворяла. На телевидении она может добиться гораздо большего. Дело  в
том, что она по образованию журналистка. Работа в институте была  для  нее
просто некоторой передышкой, без всякого будущего.
   Хэншел покосился на него, а потом медленно повернул голову  и  поглядел
ему прямо в глаза. В темноте его лицо казалось бледным пятном.
   - Мне кажется, "будущее" - это ваше любимое слово, - заметил  он.  -  О
чем бы ни шел разговор, вы в конце концов всегда его произносите.  Я  тоже
иначе относился бы к будущему, если бы со мной была девушка вроде этой.  Я
буду говорить с вами прямо. Ник, хотя, конечно, это не мое дело: некоторые
люди обладают роковой способностью проходить  мимо  того,  что  им  больше
всего нужно, когда оно само идет к ним в руки. Вместо того чтобы  покрепче
сжать пальцы, они отдергивают их, словно обжегшись. Она последовала бы  за
вами куда угодно и сделала бы все, чтобы вы были счастливы,  я  это  понял
просто по тому, как она на вас глядела.
   Ник посмотрел на рюмку, которую сжимал в своих  длинных  пальцах.  Нет,
его не спровоцируют на откровенность. Бесцеремонная настойчивость  Хэншела
все больше приводила его в ярость.
   - Это не было ошибкой, - сказал он, сдерживаясь. - Мне пока еще  совсем
не хочется стать пожилым государственным деятелем от науки. Мне  пока  еще
совсем не хочется связывать свою жизнь с молодой женщиной  только  потому,
что она красива и влюблена в меня, или, вернее, в  человека,  за  которого
меня принимает, - я-то хорошо знаю, что совсем на него не похож. Она  меня
не понимала. И  никогда  не  поняла  бы.  Бросим  эту  тему,  Леонард.  Не
заставляйте меня говорить о том, о чем я говорить не хочу.
   - Да, конечно, но ведь вы уже начали, и, здесь я или  нет,  вы  уже  не
остановитесь, так и будете себя терзать. Я вас давно знаю, Ник, и даю  вам
честное слово, что я вовсе не враг вам, как вы думаете.
   - Я не думаю, что вы мне враг, Леонард. Мне трудно объяснить.
   - И к  тому  же  вы  из  тех,  кто  слишком  горд,  чтобы  снизойти  до
объяснений. Бьюсь об заклад, что вы и не пытались  ничего  объяснить  этой
девушке.
   - Я пытался, но ничего не  вышло.  Если  бы  мы  не  расстались,  я  бы
продолжал эти бесполезные объяснения, а потом через некоторое время бросил
бы их, и то  проклятое  одиночество,  которое  так  убийственно  в  браке,
засасывало бы меня все глубже и глубже, - он прямо и безжалостно  поглядел
на Хэншела, - пока в конце концов мною полностью не овладела  бы  злоба  и
ненависть. Но к тому времени уже появились бы  дети,  о  которых  она  так
страстно мечтает. У нас уже был бы дом вроде этого,  где  каждая  комната,
каждый предмет были бы частью нашей совместной жизни, и общие друзья  -  и
все вместе образовало бы такую толстую  стену,  что  единственным  выходом
было бы проломить ее, искалечив всех, кого это коснется.  Или  -  что  еще
хуже -  вовсе  не  пытаться  вырваться  и  копить,  копить  ненависть.  Вы
говорите, я слишком молод, чтобы понять, почему старики ищут  молоденьких?
А я вам  скажу,  я  уже  слишком  стар,  чтобы  поддаваться  романтическим
порывам, но слишком молод - да, еще слишком молод, чтобы хвататься за  что
попало, лишь бы кое-как скрасить несколько оставшихся  лет.  Я  сейчас  на
перевале, и то, что я с собой сделаю, определит всю мою дальнейшую жизнь.
   Хэншел вздохнул.
   - Ну что ж, на это сказать нечего, у вас свой взгляд, и кто возьмет  на
себя смелость утверждать, что вы ошибаетесь?
   - Прав-то я прав. Но сознавать свою правоту - еще не значит  ничего  не
чувствовать, а мне мои чувства приносят страдание. Вот  почему  я  намерен
убраться отсюда как можно скорее, а в Москву ехать кружным путем.  Я  хочу
уехать от самого себя и, если все пойдет, как  надо,  думаю,  что  там,  с
Гончаровым, я вновь обрету себя.
   - А может быть, и меня, - заметил Хэншел  с  легким  смешком  и  встал.
Слова Ника не произвели на него никакого впечатления. - Не исключено,  что
я могу оказаться там примерно к началу вашей конференции, чтобы  прощупать
почву перед главным разговором в Вене. Ничего еще не решено, но как  будет
забавно, если мы вдруг встретимся на улице Горького.
   Ник глубоко вздохнул, глядя  на  Хэншела  с  высоты  своего  роста.  Он
содрогнулся при мысли, что Хэншел будет преследовать его, куда  бы  он  ни
поехал. Присутствие Хэншела давило его, как удушье. Чересчур  сильна  была
уверенность этого человека, что рано или поздно он победит.
   - Я думаю, мы оба будем слишком заняты, - ответил Ник, - и кроме  того,
вы говорите, что это маловероятно.
   - Да, разумеется, - без запинки согласился Хэншел, словно стараясь  его
успокоить. - Но что бы вы ни думали теперь, там вам приятно будет  увидеть
знакомое лицо. - Он протянул руку. - А если мы  не  встретимся  в  Москве,
может быть, вы заедете в Вену на обратном пути. Обещаю, у меня  вы  будете
чувствовать себя как дома.
   - Спасибо, - сказал Ник, провожая его по темной дорожке к автомобилю, -
но ни вы, ни я еще не знаем расписания своей поездки.
   - Совсем как дома, - повторил Хэншел. Он открыл дверцу своей  машины  и
улыбнулся. - Вас охватит блаженное спокойствие от  того,  что  вы  наконец
попали туда, где ваше настоящее место. Знаете, Ник, сказав, что вы один из
тех людей, которые отдергивают руку,  когда  могут  получить  то,  что  им
действительно нужно, я меньше всего имел в виду женщин. Меньше, всего!


   К середине июля почти все сотрудники института  разъехались  в  отпуск.
Лаборатории опустели, даже механическая мастерская работала с  минимальным
штатом. Двери были распахнуты  настежь,  и  теплый  сквозняк,  пропитанный
запахом нагретой солнцем травы и пыльных деревьев, разносил  по  коридорам
отголоски звуков. Ник усиленно занимался русским языком и в начале августа
уехал в Нью-Йорк. Советская виза еще не была получена,  но  разрешение  на
заграничный паспорт ему уже выдали вместе с  письмом,  содержащим  просьбу
явиться за паспортом к работнику службы безопасности.
   Он  приехал  в  Нью-Йорк,  намереваясь  осмотреть  новую  установку   в
Брукхейвене и посетить некоторые лаборатории  Колумбийского  университета,
но в каком-то уголке его сознания все время трепетала мысль, что  Руфь  со
своим новым мужем живет в Нью-Йорке, и он не мог решить,  хочется  ли  ему
случайно встретить ее на улице.
   В первое утро после приезда он  сидел  на  кровати,  держа  на  коленях
телефонную книгу. За закрытым окном грохотала  раскаленная  Мэдисон-авеню.
Хотя кондиционная установка была пущена на полную мощность, в комнате  все
же было жарко. Он позвонил Япхэнку и договорился о поездке  в  Брукхейвен.
Он позвонил в Колумбийский университет. И все это время его пальцы листали
телефонную книгу, отыскивая фамилию женщины,  которая  когда-то  была  его
женой. Нет, он не собирался звонить ей. Ему просто  хотелось  увидеть  имя
Джастин Крейн и убедиться, что миссис Джастин Крейн, хлопочущая в квартире
на 57-ой  Восточной  улице  в  брюках  и  старой  мужской  белой  рубашке,
подхватив волосы черной лентой, на самом деле какая-то другая женщина.  Он
нашел то, что искал, но тут же позвонил в советское посольство в Вашингтон
и спросил, когда будет готова его виза. После некоторого молчания  женский
голос на другом конце провода попросил его пока не вешать трубку. Одна  за
другой шли дорогостоящие минуты, но наконец голос снова заговорил.
   - Доктор Реннет, ваше заявление у нас, но в нем сказано, что  вам  надо
быть в Москве только в конце следующего месяца.
   - Совершенно верно, - ответил он,  а  затем  объяснил,  что  собирается
немедленно отбыть в Лондон и хотел бы получить визу до  отъезда.  -  Может
быть, мне надо приехать в Вашингтон?
   -  Пожалуйста,  погодите  минуточку,  -  еще  раз  сказала   сотрудница
посольства, и опять наступила пауза. Затем она вернулась  с  окончательным
решением: визу он получит в Лондоне, где ему надо будет просто  обратиться
в консульство.
   Телефонная  книга  была  по-прежнему  открыта  на  странице  с  номером
Крейнов, и опять он, преодолев соблазн, позвонил в службу  безопасности  и
договорился, что зайдет за своим паспортом в одиннадцать тридцать. Ему еще
надо было принять душ, побриться, поесть и одеться, так что на разговор  с
Руфью времени не осталось, но, продолжая хвалить себя за выдержку, он  уже
набирал номер Крейнов, словно его руки действовали независимо от  него.  В
квартире Руфи раздавались  звонки  телефона,  а  он  ругал  себя  идиотом,
который гоняется за женщиной, совершенно ясно показавшей, что он ей совсем
не нужен. У него вспотели ладони, пока он мысленно наблюдал  за  тем,  как
она быстро кладет то, что  держит  в  руках.  За  его  окном  по  горячему
подоконнику расхаживали голуби  и  покачивали  головками,  возмущаясь  его
поведением, но он все ждал, пока в трубке не раздалось знакомое торопливое
"Алло!" Руфи, которое  словно  обещало,  что  она  восторженно  вскрикнет,
услышав, кто звонит.
   - Здравствуй, Ру, - сказал он тихо и умолк. Но он совсем не был готов к
долгому и растерянному  молчанию,  за  которым  последовало  недоверчивое,
приглушенное и почти испуганное "Алло?", звучавшее как просьба,  чтобы  на
этот раз ответ был иным. - Ру, это Ник, - сказал он. - Я на несколько дней
в Нью-Йорке.
   - Ник! - воскликнула она. - Ник! - И он ясно увидел, как  сложились  ее
губы, произнося его имя.
   - Как поживаешь, Ру? - спросил он, против воли  говоря  с  ней  прежним
голосом.
   - Ах! - Это был не то вздох, не то стон. Руфь неуверенно засмеялась.  -
Дай мне перевести дух. О господи! Погоди минуту, я сяду.  -  Она  все  еще
смеялась, но голос ее дрожал. - Откуда ты звонишь? -  спросила  она  через
некоторое время. Она действительно отходила от телефона, чтобы взять стул.
Он назвал свой отель. - Но ведь до тебя только три улицы. Ник, только  три
улицы!
   - Я уезжаю за границу и, оказавшись в Нью-Йорке, не  мог  не  позвонить
тебе, просто чтобы узнать, как ты живешь.  Если  я  поступил  неправильно,
бестактно иди некорректно, то прошу прощения.
   - Ник, пожалуйста, не надо! То есть я  хочу  сказать,  если  бы  ты  не
позвонил, а я узнала бы, что ты приезжал, я, наверно, поняла  бы,  но  мне
было бы очень больно - Куда ты едешь? - перебила она себя.
   - В Лондон и, может быть, в Париж, но главным образом я еду  в  Москву.
На конференцию.
   - В Москву?  Ах,  Ник,  -  засмеялась  она,  радуясь  за  него.  -  Как
замечательно! Когда ты едешь?
   - Не знаю. На этой неделе. А может быть, на той. Это зависит от  разных
обстоятельств. Руфь, скажи мне, у тебя все хорошо? Ты работаешь?
   - Этой зимой у меня наконец-то была выставка.
   - Да, я читал. А как ты сама?
   - Прекрасно, -  помолчав,  ответила  она  другим,  немного  растерянным
голосом, тоже вдруг почувствовав, что их разделяют три года. - А как ты?
   - Прекрасно, Ру... - Он помолчал. - Скажи, как полагается по  правилам,
можно мне тебя повидать? Допустим, пригласить тебя позавтракать? Если  это
неудобно, ты так прямо и скажи.
   - Мне бы очень хотелось. Ник, очень, но...
   - Разумеется, - быстро перебил он. - Как чудесно  было  снова  услышать
твой голос! Желаю тебе всего самого лучшего.
   - Ник, подожди.
   - Нет, нет, Ру. Я все понимаю. Я позвоню тебе на обратном  пути.  Через
несколько месяцев. До свидания!
   - До свидания. Ник, - произнесла она еле слышно.
   Он брился и хмурился, стараясь держать свои чувства в  узде.  Когда  он
пил кофе, зазвонил телефон. Это была Руфь.
   - Ник, еще раз пригласи меня позавтракать вместе.
   "Пригласи меня", - сказала она, а когда она говорила таким голосом,  он
чувствовал, что ее миниатюрность - только иллюзия.  Она  всегда  держалась
очень прямо, но не потому, что пыталась казаться повыше ростом, а  потому,
что характер у нее был стальной.
   - Пригласи меня. Ник, потому что я хочу сказать - "хорошо".
   Он улыбнулся.
   - Допустим, в час?
   - Хорошо, - сказала она, и он знал, что  ее  глаза  чуть-чуть  сузились
вызывающе и властно, как бывало прежде, когда его либо смешила такая  сила
воли в такой крохотной  женщине,  либо  он  в  нестерпимом  и  беспомощном
раздражении чувствовал, что готов убить не то ее, не  то  себя.  Она  была
единственной женщиной, которая могла вызвать в нем такую  бурю  чувств,  а
когда она плакала, не опуская головы, -  ощущение  совершенно  невыносимой
вины.
   Она назвала ему ресторан на 54-ой улице и сказала,  что  от  его  имени
закажет там столик.
   - Ты меня, наверно, не узнаешь, - закончила она счастливым голосом, - я
стала совсем-совсем другой.
   - Ну, меня ты узнаешь, - сказал он сухо. - Я - высокий мужчина в  синем
костюме.


   Когда Ник вышел на улицу измученного зноем города, ему показалось,  что
он, задыхаясь, плывет под водой.  Жгучий,  пронизанный  солнечным  блеском
город был неподвижным, жарким, влажным морем, покоящимся над каменным дном
мостовой, усеянным островами высоких зданий из стекла  и  гранита;  а  он,
существо, попавшее в чужие воды, двигался с косяками местных обитателей  в
залитой ярким светом, давящей глубине. Вздохнуть полной  грудью  удавалось
только в искусственно охлажденных сотах учреждений,  где  в  воздухе  была
разлита весенняя горная прохлада. На двадцать  пятом  этаже  в  безличном,
казенно удобном кабинете он встретился с ожидавшим его  работником  службы
безопасности.  Уоррен  Хьятт  оказался   худощавым,   седым,   неприметным
человеком в облегающем сером костюме, который делал его  почти  невидимым.
Но вопреки всем штатским атрибутам  это,  несомненно,  был  полицейский  в
кабинете полицейского  управления.  Как  он  ни  старался  любезным  тоном
замаскировать этот факт - лицо,  глаза,  движения  выдавали  его.  Подобно
энсонам из государственного департамента всего  мира,  хьятты  всего  мира
являли собой еще один послевоенный тип людей, которые занимаются  физикой,
ничего в ней не понимая и совсем  ею  не  интересуясь:  это  были  дальние
родственники, которые после  насильственного  брака  вторгаются  в  прежде
дружную семью и без лишнего шума дают почувствовать свои права.
   Он пододвинул зеленый с золотом паспорт к Нику и жестом  пригласил  его
сесть.
   - Уже все чемоданы уложили, доктор? - спросил он шутливо.
   - Почти, - ответил Ник.
   Хьятт откинулся на спинку стула и улыбнулся.
   - Я и сам был бы не прочь когда-нибудь  получить  туда  приглашение,  -
сказал он. - Ну, как и врачи приглашают наших  врачей,  а  их  писатели  -
наших  писателей.  Мы   обмениваемся   делегациями   фермеров,   артистов,
спортсменов, и, может быть, в один прекрасный день наши  тамошние  коллеги
тоже пригласят нас, чтобы и мы могли посидеть за одним столом,  поговорить
о нашей специальности и обменяться опытом.  -  Он  негромко  засмеялся.  -
Только когда, этот день настанет, мы все уже будем не у дел - и мы, и они.
Нам придется организовать свой международный союз безработных  сотрудников
службы безопасности! Нет, вы подумайте - дожить до такого дня.
   - Я был бы очень рад, - сказал Ник.
   Хьятт пожал плечами.
   - Мечтать мы все умеем. Однако я обязан только предостеречь вас: будьте
осторожны,  общайтесь  с  русскими  исключительно  в  присутствии   других
американцев и, разумеется, представьте отчет, когда вернетесь. На обратном
пути опять загляните ко мне.
   - И это все?
   - Это все.
   - Хорошо, - сказал Ник, вставая. - Но только это ко мне  не  относится.
Все, что я когда-то знал, теперь не только известно  всему  миру,  но  уже
успело устареть на десять с лишним лет. Ну, а что касается того, чтобы  не
оставаться наедине с русскими, то я собираюсь оставаться  с  ними  наедине
ровно  столько,  сколько  мне  заблагорассудится.  Меня  никто  не   будет
похищать.
   - К чему столько слов, - сказал Хьятт, - это  же  просто  обычная  мера
предосторожности. Ведь вы не зубной врач, не балерина,  не  футболист,  не
бизнесмен, даже не обыкновенный преподаватель  физики.  Такие  люди  могут
поступать как им угодно, когда и где  угодно,  и  нас  это  совершенно  не
интересует. Но вы были засекречены и обязаны с этим считаться.
   Ник покачал головой.
   - Я же вам сказал: работа, которой я теперь  занимаюсь,  не  составляет
никакой тайны и никогда не составляла.  Я  занимаюсь  только  космическими
лучами. Он