лой скатертью  столе  уже  были  расставлены  бутылки  с  минеральной  и
фруктовой водой и с сухими кавказскими винами, вазы с фруктами, вазочки  с
конфетами и тарелки с пирожными, а также приборы для всех и рядом с ними -
синие стеклянные бокалы и рюмки и изящно сложенные бумажные  салфетки.  На
высоких окнах висели белые занавески и шторы из синего  плюша,  отделанные
пушистыми шариками. Со стен, обшитых светлой карельской березой,  смотрели
портреты Ломоносова, Ньютона, Фарадея, Галилея, Максвелла, Гаусса, Ампера,
Менделеева и Эйнштейна.
   Гончаров усадил Ника во главе стола и протянул ему папку.
   - Тут все сведения о нашем втором эксперименте, - сказал он.  -  Прибор
находится на горной станции, но  здесь  вы  найдете  фотографии,  чертежи,
схемы и сводные таблицы полученных  результатов.  Пожалуй,  целесообразнее
всего будет ознакомить вас с этими материалами сейчас. Вечером  на  досуге
вы сможете заняться ими подробнее. А если  у  вас  останутся  вопросы,  мы
обсудим их рано утром перед вашим докладом.
   - Да, так будет  лучше  всего,  -  согласился  Ник.  Он  был  смущен  и
обезоружен благородством Гончарова,  хотя  и  заметил,  что  тот  все  еще
держится натянуто. Гончаров быстро встал из-за стола и  отодвинул  панели,
закрывавшие черную доску.
   В какой бы форме  не  ставились  эксперименты,  указал.  Гончаров,  все
сводилось к преодолению двух основных трудностей. Во-первых,  элементарные
частицы с максимальной энергией  относительно  редки.  Даже  если  вынести
непрерывно работающий детектор в верхние слои земной  атмосферы,  пришлось
бы ждать несколько месяцев, чтобы накопить количество данных,  достаточное
для статистического анализа. Вторая трудность заключалась в том,  что  все
измерения производились в земных условиях. Наблюдение велось не  за  самой
частицей, а за вызванным ею ливнем. Таким  образом,  необходимо  было  еще
доказать, что все продукты распада порождены  одной  и  той  же  частицей.
Преодолеть  первую  трудность  ни  сейчас,  ни  в  ближайшем  будущем   не
представлялось  возможным,  и  Гончаров  заранее  соглашался,  что  второй
эксперимент пока еще не мог дать убедительных количественных  результатов.
Он отстаивал только его принципиальную ценность.
   После того как Гончаров кратко объяснил суть эксперимента,  у  Ника  не
создалось впечатления, что он строится на совершенно новой основе,  скорее
это был очень остроумный вариант первого советского эксперимента.
   - Все зависит от предпосылки, - возразил ему Гончаров.
   - В таком случае, - заметил Ник, - весьма вероятно, что причина  нашего
расхождения лежит не в полученных данных, а в их обработке. Пожалуй, имеет
смысл обработать ваши данные по моему методу, а мои - по вашему.
   - Да, если ничего другого не останется, -  согласился  Гончаров,  -  но
вычисления потребуют столько времени, что меня это  совсем  не  прельщает.
Целесообразнее будет, как мы и хотели, проверить, не  сводится  ли  все  к
ошибке приборов.
   - Но в Москве  это  сделать  невозможно,  -  заметил  Ник,  после  чего
разговор перешел на горную станцию и только теперь стал общим.
   Оказалось, что все присутствующие то или иное время работали на  горной
станции, хотя и не дольше, чем два-три месяца подряд. Нику объяснили,  что
слишком длительное пребывание на больших высотах  угнетающе  действует  на
психику, если, конечно человек не вырос в горах.
   Не он по-настоящему увлекся, только когда ему  показали  аэрофотоснимки
станции. На первом он сначала увидел лишь цепь снежных вершин  -  суровые,
дикие пики, громоздящиеся к небесам, -  но  потом  разглядел  в  седловине
между двумя вершинами крохотный поселок. На  фотографиях,  снятых  крупным
планом, были видны деревянные  постройки,  сгрудившиеся  вокруг  каменного
здания, странно похожего на средневековый  замок,  затерянный  в  небесных
просторах.  Ник  долго  глядел  на  этот   снимок,   испытывая   радостное
возбуждение, словно перед решительной схваткой: он пытался отгадать, каким
же он станет, попав туда (если ему вообще суждено туда  попасть),  на  эту
гору, от которой его отделяют две тысячи миль, ибо  интуиция  подсказывала
ему: долгожданное преображение может произойти с  ним  только  там.  И  он
глядел на снимок так, словно узнавал давно знакомые места.
   Это волнение не покидало Ника до конца последовавшей затем беседы, и он
заметил, что Гончаров внимательно глядит на него, как будто довольный  его
живым интересом, и в то же время - с  прежней  холодной  настороженностью.
Наконец он сделал знак своим сотрудникам, что пора кончать.  Ник  встал  и
пожал всем на прощание руки, с нетерпением ожидая, когда они с  Гончаровым
снова останутся одни.
   - Нам следует выяснить отношения, - сказал он.
   - Согласен. Садитесь, пожалуйста, - ответил Гончаров  и,  снова  сев  к
столу, взял кисть винограда. Он ел медленно, отщипывая по одной ягодке.
   - Мне надо вам кое-что сказать, - начал он очень серьезно, не глядя  на
Ника. - Я буду говорить откровенно. Мне очень не  хотелось  бы,  чтобы  вы
поняли меня превратно. Видите ли, официально вы  -  гость  Академии  наук;
пока не кончится конференция и еще на неделю,  до  истечения  срока  вашей
теперешней визы. Все это время я не несу за вас  никакой  ответственности.
Но потом, если вам продлят визу  -  я  подчеркиваю  "если",  -  тогда  вся
ответственность падет на меня. - Он в первый раз посмотрел на  Ника.  -  Я
говорю с вами совершенно честно. Все, что вам  захочется  увидеть  в  этом
институте или в любом другом  из  наших  институтов,  вы  увидите.  Я  это
устрою. С моей стороны было бы глупо ожидать, что вы  сообщите  мне  о  не
подлежащих  оглашению  особенностях  вашего  положения  или  о  каких-либо
полученных вами инструкциях. И я ни о чем вас не  спрашиваю.  Но  повторяю
еще  раз:  в  какой-то  мере  являясь  вашим  поручителем,  я  буду  нести
ответственность за...
   - Я не смеюсь над вами только по одной причине, - перебил  его  Ник.  -
Пока мы еще не начали этого разговора, а он, собственно говоря,  длится  с
самого утра, я тоже подозревал вас в скрытности. И, признаться,  это  было
мне крайне неприятно. Вы неправильно истолковали несколько самых  невинных
моих поступков, а я - ваших. Я считал даже, что вы обманули меня, и притом
довольно подло...
   - Я?! - воскликнул Гончаров. - Я?
   - Так мне казалось, - спокойно продолжал Ник. - Разумеется, все  это  -
смехотворное недоразумение, но, к сожалению, так будет повторяться снова и
снова, пока мы не познакомимся  друг  с  другом  по-настоящему.  Мы  дышим
воздухом нашей эпохи: пока мы вот так сидим за одним столом, каждый из нас
видит в другом живого человека, и все же, стоит возникнуть  недоразумению,
пусть самому пустячному и  безобидному,  каждому  начинает  казаться,  что
перед ним символическая фигура. Между нами невидимым барьером  встают  все
пугающие газетные заголовки, и американские и советские, и  распространяют
удушливый газ подозрительности. Я повторяю еще раз:  я  приехал  сюда  без
всяких задних мыслей и без каких-либо обязательств.  И  вы  должны  в  это
поверить. В противном случае я уеду сразу  же  после  моего  доклада  или,
точнее говоря, в понедельник, когда кончится срок моей двухнедельной визы,
чтобы это не вызвало никаких разговоров.  Я  говорю  совершенно  серьезно.
Если вы считаете, что можете попасть из-за меня в  неловкое  положение,  я
уеду и избавлю вас от такой опасности. И я буду рад уехать - ведь в  таком
случае мы все равно не смогли  бы  сотрудничать.  Либо  мы  с  вами  будем
работать над проблемами физики, доверяя друг другу,  либо  распрощаемся  и
снова станем дружески переписываться с безопасного расстояния в пять тысяч
миль. Так решайте же! Говорите прямо, без обиняков, я заранее  согласен  с
любым вашим решением.
   Гончаров впился в него холодным проницательным взглядом, а потом широко
улыбнулся.
   - Будем работать над проблемами физики, - сказал он, протягивая руку. -
О'кей?
   - Карашо! - ответил Ник, пожимая ее. Он тоже улыбнулся и встал. - Когда
будет известно, продлена ли виза?
   - Не позже завтрашнего дня. Когда мы встретимся на приеме в Академии, я
уже буду знать ответ.
   Ник чуть было не спросил, сообщил ли Гончаров  руководителям  Академии,
как  он  истолковал  его  телефонный  звонок  в  посольство,  но   вовремя
удержался. Если да, то он, несомненно, сообщит и о сегодняшнем  разговоре,
а если нет, то тем дело и кончится. И в том и  в  другом  случае  задавать
этот вопрос не имело никакого смысла.
   - Будем надеяться на лучшее, - сказал он  вместо  этого.  -  Мне  очень
хотелось бы остаться.
   - Я сделаю все, что в моих силах, - просто ответил Гончаров. - Если  не
поздно, я еще раз поговорю в Академии.
   - Это то самое "если", которое вы имели в виду тогда? - спросил Ник.
   - Нет, совсем другое. Этих "если" существует немало.
   Ник едва поспел в английское посольство,  устраивавшее  прием  в  честь
своих ученых. Не успел он войти в  зал,  как  увидел  Анни  Робинсон.  Она
стояла  у  окна,  из  которого  видны  были  за  рекой  красные  стены   и
светло-желтые дворцы Кремля. На ней был тот же костюм, что и накануне,  но
если  на  фоне  безупречных  туалетов  американских  дам   она   выглядела
уважаемой, но  бедной  родственницей,  то  здесь  казалась  гораздо  более
элегантной.  С  ней  разговаривал  молодой  англичанин  в  военной  форме,
смотревший на нее с победоносным видом, и только хорошие манеры мешали его
улыбке превратиться в наглую усмешку. И  все  же,  несмотря  на  очевидную
пошлость этого человека, Анни смеялась, слушая его.
   Некоторое время Ник сознательно ее избегал. Он даже обрадовался, увидев
Адамса - корреспондента, первым сообщившего ему о  статье  в  "Правде",  -
который шел к нему с одним из своих коллег.
   - И вы ему поверили? - скептически спросил второй корреспондент,  когда
Ник рассказал им о том, что произошло.
   - Конечно, поверил. И могу только надеяться,  что  он  поверил  мне.  Я
хочу, чтобы мне продлили визу.
   - Продлят, - сказал Адамс, - об этом можете не беспокоиться.
   - А по-моему, не продлят, - возразил его  коллега.  Лицо  у  него  было
надутое и недовольное. - Он верит в то, о чем сказал вам вначале.  А  ваши
объяснения на него никак не подействовали. Я-то знаю здешнюю публику.  Они
говорят вам одно, а сами бегут к телефону и сообщают совсем другое. А  вам
и невдомек, кто вас подвел.
   - Нет, продлят, - настаивал Адамс. - Он  же  ученый,  а  не  журналист.
Почему бы и не разрешить ему провести здесь еще месяц? Чем он им помешает?
Или, по-вашему, их возмутила первая версия, сообщенная Гончаровым,  -  что
иностранный  ученый  приехал  сюда  со  специальным  заданием  от   своего
правительства? Да  ведь  они  ничего  другого  и  не  ждут.  Вам  разрешат
остаться, - обратился он к Нику. -  Но  увидите  вы  только  то,  что  они
захотят, и встречаться будете только с теми, кого  они  выберут.  Об  этом
позаботится ваш переводчик, а вы даже ничего не заметите.
   - Но я обхожусь без переводчика, - возразил Ник.
   - Так вы говорите по-русски? - осведомился Адамс совсем другим тоном.
   - Немножко. Достаточно, чтобы объясниться.
   - И это им известно?
   - Вероятно.
   - Тогда другое дело, - сказал Адамс. - Скорее всего, с продлением  визы
выйдет задержка, и все будут  выражать  искреннейшие  сожаления  по  этому
поводу, а месяца через два-три вы получите письмо - ах, как обидно, что вы
тогда уехали, ведь виза пришла ровно через  двадцать  минут  после  отлета
самолета.
   - Я ставлю на Гончарова, - упорствовал Ник. - Он меня не обманывает.  Я
это знаю.
   - Только не ставьте долларов, - вмешался второй корреспондент, -  тогда
это обойдется вам недорого!
   Они отошли, а у него сразу испортилось настроение. Он был  так  уверен,
что опять нашел общий язык с Гончаровым, -  но  ведь  эти  люди  считались
специалистами по Москве! Анни все еще болтала с  офицером.  Однако,  когда
несколько минут спустя кто-то из сотрудников посольства любезно  предложил
Нику  коктейль,  он  не  удержался  и  ловко  навел   разговор   на   нее,
осведомившись, кто ее собеседник.
   -  Его  фамилия  как  будто  Энрайт.  Он  здесь  проездом,  завтра  или
послезавтра уезжает в Пекин. О нет, он не из наших, не  то  что  Анни.  Вы
ведь с ней знакомы?
   - Из ваших? - удивленно  переспросил  Ник.  -  Как  же  так?  Ведь  она
американка.
   - По рождению, может быть, - ответил молодой человек с тем великолепным
пренебрежением к  американскому  гражданству,  на  какое  способен  только
англичанин. - Но она была замужем за англичанином и столько лет прожила  в
Лондоне, что об этом как-то забываешь. А когда ее муж  был  еще  жив,  они
очень часто бывали здесь.
   - Ах, вот как! - сказал Ник. Ему хотелось прекратить этот разговор,  но
он все-таки не удержался и спросил: - Вы его знали?
   - Робинсона? Ну, конечно. Прекрасный был человек. Удивительно честный и
прямой. И очень  смелый  -  был  готов  поехать  куда  угодно  -  немножко
сумасшедший,  конечно,  но  в  лучшем  смысле  слова.  И  если  так  можно
выразиться о подобном человеке - очень добрый. Необыкновенно  добрый!  Да,
никому не пришло бы в голову спросить: и что она в нем нашла?
   - А она? - спросил Ник.
   - Анни? - удивился его собеседник. - Для  нее  существует  только  одно
определение - чудесная. Правда, она американка, но все равно она  чудесный
человек. А вот с кем она заговорила сейчас,  я  не  знаю.  Судя  по  виду,
кто-то из ваших соотечественников.
   Ник обернулся. Анни была на прежнем месте, но  разговаривала  теперь  с
каким-то штатским,  который  стоял  спиной  к  нему.  Это  был  худощавый,
безупречно одетый человек с седыми, гладко  прилизанными  волосами  вокруг
лысины, придававшей ему еще более  лощенный  вид.  Даже  до  того  как  он
оглянулся и Ник увидел худое лицо и сложенные в иронически любезную улыбку
губы, сердце его упало - он узнал Хэншела.
   Его первым желанием  было  повернуться  и  уйти,  чтобы  избежать  этой
гнетущей встречи. До тех пор пока их отношения с Гончаровым  не  выяснятся
окончательно, говорить о них с Хэншелом  ему  не  хотелось.  Он  ведь  так
настойчиво утверждал, что  его  заветные  желания  непременно  сбудутся  в
Москве! Признаться теперь, что он ошибался, значило бы  поставить  себя  в
глупое положение.
   Ник продолжал наблюдать за Хэншелом и Анни, но смотрел больше  на  нее,
любуясь грациозным движением ее рук, изящными поворотами головы, внезапной
улыбкой  и  неожиданно  пробегавшим  по  лицу  облачком  сочувствия.  Она,
казалось, знала здесь всех, и все, казалось, были рады  ее  видеть.  Жизнь
ее, очевидно, была так полна, что он был бы в  ней  лишним,  для  него  не
нашлось бы даже крохотного местечка. Вчера она ушла, не попрощавшись с ним
только потому, что тут же забыла  о  его  существовании.  Вот  оно,  самое
простое объяснение. А Хэншела она, конечно, не забудет: Ник следил за  его
жестами,  за  быстро  меняющимся  выражением  оживленного  лица,   и   ему
становилось ясно, что Хэншел полностью овладел вниманием своей собеседницы
- если он и не завоевал ее симпатии, то, во всяком случае, ей было  с  ним
интересно.
   Внезапно его захлестнула черная волна одиночества. Гончаров,  наверное,
предаст его. У Руфи будет ее долгожданный ребенок, а потом еще дети,  и  в
конце концов она забудет о том времени, когда они жили вместе. Мэрион тоже
- и даже с большей легкостью - выбросит из головы воспоминания  о  кратких
мгновениях,  которые  делила  с  ним.  Его  леденило  отчаяние:  он   брел
невидимкой в густом черном безмолвии, помощи ждать было неоткуда,  и  лишь
апокалипсическое видение добела раскаленной гибели разрывало мглу,  словно
вспышка молнии. Но он не хотел поддаваться этому  чувству,  как  не  хотел
поддаться  соблазну  и   принять   проповедуемое   Хэншелом   спасительное
отвращение  к  жизни,  пусть  даже  и  отравленной  людской  подлостью   и
лицемерием.
   Он вырвался из этого одиночества и  решительно  пошел  в  другой  конец
комнаты. Первой его увидела Анни. Она  сразу  улыбнулась  ему,  и,  к  его
величайшему изумлению, в ее глазах мелькнул вопрос, как будто она все  еще
пыталась что-то в  нем  разгадать.  Она  хотела  было  познакомить  его  с
Хэншелом, но тот, повернувшись, радостно  и  удивленно  протянул  ему  обе
руки.
   - Наконец-то! - сказал он. - Я приехал только  сегодня  утром  и,  едва
добравшись до посольства, сразу попробовал разыскать вас. Мне сказали, что
я,  вероятно,  встречу  вас  здесь,  и  я  попросил,  чтобы  мне   достали
пригласительный билет. У вас ужасный вид, - добавил он весело - Что вы тут
с собой сделали?
   - У меня прекрасный вид, - возразил Ник.
   - Вы похожи на замученного Христа... кисти  какого-нибудь  шведа.  Ради
бога, что они тут с вами сделали?
   - Как ваши дела? - серьезно спросила Анни. - Что-нибудь выяснилось?
   - Более или менее, - сказал он отрывисто; глаза Хэншела мгновенно стали
совсем непроницаемыми, так  поспешно  он  скрыл  интерес,  вызванный  этим
намеком на катастрофу. - Вы долго здесь пробудете, Леонард?
   - Неделю, самое большее - две. Но  ведь  мы  говорили  о  вас,  Ник,  -
добавил он,  упрямо  возвращаясь  к  своей  теме.  Он  чуть  улыбнулся.  -
Какие-нибудь неприятности в раю?
   - Бюрократические мелочи, только и всего.
   - Понятно. Но,  как  видно,  все  ваши  неприятности  не  помешали  вам
познакомиться с одной из самых очаровательных женщин  Москвы.  По  крайней
мере в этом отношении вы остались  прежним.  -  На  минуту  тон  его  стал
деловым. - Мне надо поговорить с вами. Ник. Я  хотел  бы  спросить  у  вас
совета. Моя первая официальная встреча здесь состоится завтра вечером, и я
хотел бы побеседовать с вами до этого.
   - Невозможно, - ответил Ник. - Завтра мой доклад  на  конференции,  мне
надо к нему подготовиться.
   - Пустяки, - не смущаясь, парировал Хэншел. - Я поеду туда с вами.  Мне
интересно побывать на московской  научной  конференции.  Я  остановился  в
гостинице "Украина". Поедем вместе. - Он повернулся к Анни. - А  теперь  я
должен проститься с вами: меня ждут в посольстве, и, раз я уже поговорил с
Ником, мне пора идти. Только не забудьте вашего обещания.
   Она засмеялась - между ними, несомненно, был какой-то уговор.
   - Но я же вам объяснила, - сказала она, - и вряд ли я передумаю.
   - О, я надеюсь, что вы смягчитесь, - сказал он  весело.  -  Даже  такой
несгибаемый человек, как наш общий друг,  уже  склоняется  к  тому,  чтобы
переменять свое решение, хотя, возможно, сам он об этом не подозревает.  -
Он нагнулся и поцеловал ей руку с изяществом, совсем не похожим на обычную
американскую неуклюжесть. - Как видите, - добродушно сказал он Нику, - мои
поездки  за  границу  меня  кое-чему  научили.  И  ведь  я  проделал   это
безупречно, не правда ли? - спросил он Анни.
   - Да, - засмеялась она. - Никто бы не догадался, что вы калифорниец.
   - Этого я и добиваюсь, - быстро сказал он, обращаясь сразу к  обоим.  -
Десять лет назад я скорее умер бы, чем поцеловал женщине  руку,  но  время
меняет все. Позвените мне. Ник!
   И он отошел от них легким, упругим шагом.
   - А я не знала, что вы как-то связаны с ним, - сказала Анни, помолчав.
   - Я с ним не связан, - ответил он. - Куда вы вчера исчезли? Не успел  я
оглянуться, как вас уже не было. Я искал вас повсюду.
   - Мне пришлось уехать, - ответила она, удивленная его  тоном.  -  Нужно
было закончить одну работу.
   Но тут их  снова  перебили.  С  Ником  сердечно  поздоровался  Яковлев,
знаменитый анестезиолог, высокий, полный  старик,  в  котором  под  тонкой
оболочкой академической важности бурлила жизнерадостная энергия техасца.
   Затем он повернулся к Анни и начал что-то быстро говорить по-русски, но
тут же перешел на английский и объяснил Нику:
   -  Прошу  прощения,  но  я  должен   рассказать   моей   очаровательной
учительнице Анне Томасовне... миссис Робин