по
интонации - именно так все матери на свете увещевают  своих  расшалившихся
детей.
   Ник заметил, что Анни наблюдает за ним.
   - У вас есть дети? - спросила она с улыбкой.
   Вопрос застал его врасплох, и перед глазами у него вдруг  возник  образ
Руфи, такой, как она стояла тогда перед ним, беременная. Он опустил  глаза
и покачал головой.
   - Понятия не имею, что я стал бы с ними делать, - сказал  он.  -  Разве
что играть.
   Она рассмеялась.
   - Ничего другого от вас и не ждут. - Улыбка на ее лице исчезла. - Когда
жив был муж, мы с ним находили  тысячи  доводов,  почему  нам  еще  нельзя
заводить семью. Теперь, когда я перебираю их в памяти, ни один из  них  не
кажется мне достаточно убедительным, и единственное, что я испытываю,  это
горькое сожаление. Да, горькое сожаление, - повторила она взволнованно.
   Он промолчал. Анни будила в нем воспоминания  о  той  поре  его  жизни,
которую он решительно хотел забыть. У него чуть было не сорвалось с языка:
"Все  же  причины  могут  быть  настолько  веские...",  но   тут   автобус
остановился напротив  зеленой  деревянной  ограды,  тянувшейся  по  другой
стороне улицы. На литой чугунной арке  у  входа  горел  яркий  свет.  Мимо
стоявших прямо на земле столиков, за которыми  кассиры  продавали  входные
билеты, двигался живой поток людей, и над их головами Ник увидел  гирлянды
фонарей, уходящих в глубь парка.  Сквозь  гущу  ветвей  и  листвы  высоких
деревьев доносилась музыка, усиленная многочисленными репродукторами.
   Небольшой парк был до отказа наполнен людьми,  павильонами,  маленькими
эстрадами  и  открытыми  кафе,  где  над  столиками  возвышались  крашеные
металлические зонты. На одной из эстрад певица в красном  вечернем  платье
исполняла душераздирающий романс. Ей аккомпанировал стоявший с  ней  рядом
гитарист в эстрадном фраке. Посетители  непринужденно  бродили  по  парку,
слушая пение и поедая эскимо. Молодые парочки шли, держась за руки,  томно
глядя в глаза друг друга. Пожилые, более степенные пары гуляли под руку, и
от долгой совместной жизни шаги их,  все  их  движения  были  одинаковы  и
слажены. Певица на эстраде кончила петь, и теперь  до  ушей  Ника  и  Анни
доносились банальные напыщенные фразы конферансье, объявлявшего  следующий
номер. Вместе с толпой они молча двигались по извилистым дорожкам сада.
   Внезапно, как если бы их разговор в автобусе не прерывался, Ник сказал,
хмурясь:
   - В нашем браке это не жена, это именно я не хотел иметь детей.
   Анни деликатно промолчала.
   - И не из-за обычных  причин,  на  которые  принято  ссылаться,  -  что
слишком молоды и боимся обузы. В процессе моей работы  мне  пришлось  быть
свидетелем первого атомного взрыва. Это не укладывается в слова.
   К полному своему изумлению, Ник вдруг осознал, что впервые заговорил об
этом с посторонней женщиной прямо,  открыто  и  по-настоящему  объективно.
Сейчас он не испытывал тягостного стеснения, какое у него  бывало  всегда,
когда он пытался говорить на эту тему с Руфью еще  в  пору  их  совместной
жизни. Не было и той  безнадежной  уверенности,  что  тебя  все  равно  не
поймут, которая вообще исключала возможность разговора об этом  с  Мэрион.
От Анни исходило душевное тепло и успокоение, и он вдруг как будто впервые
разобрался в самом себе.
   - Вы понимаете, я даже испытывал радость победы: годы труда не  пропали
даром. Естественное чувство, оно бывало у меня всякий  раз,  когда  удачно
проходил какой-нибудь эксперимент. Только  в  тот  раз  посильнее.  Я  вам
честно признаюсь в этом. И все остальные,  кто  там  тогда  присутствовал,
переживали  то  же  самое.   В   тот   момент   мы   были   прежде   всего
учеными-физиками, и мы  видели  результаты  наших  совместных  напряженных
усилий. Но где-то в уголке моего сознания происходило нечто совсем другое.
Отнюдь не восторг и не чувство удовлетворения. Нет, страх,  совершеннейший
ужас, полное отчаяние, потому что я понял, что в глубине  души  не  хотел,
чтобы опыт удался. И когда я теперь оглядываюсь  назад,  -  проговорил  он
медленно, - я начинаю также понимать, что в тот день во мне что-то умерло.
Не знаю, что именно, не могу определить. Но я не  захотел  иметь  детей  и
даже собственного дома. Я и сейчас не хочу, - добавил он вполголоса.
   - И это сознание вины - оно все еще?..
   - Дело не в том, - сказал Ник терпеливо и устало. - Это было бы просто,
вину можно искупить. Да и почему нам считать себя виноватыми? То,  что  мы
делали, делалось нами в защиту  родины,  мы  были  уверены,  что  Германия
готовит то же самое против нас, против Англии, против России.  Так  оно  и
оказалось, как мы потом выяснили. Только немцы не добились результатов. Не
от гуманности, просто Гитлер допустил тут ошибку Он не очень-то верил, что
эксперименты  ученых  будут  иметь  практическое  значение,  и  не  оказал
необходимой поддержки. Какая тут вина!  Это  научное  открытие,  неизбежно
вытекающее  из  всего  хода  исторического  процесса.  Нет,  дело  гораздо
сложнее. Это мое чувство глубже, сильнее, чем сознание вины.  Знаю  только
одно: жизнь моя раскололась надвое, и я  уже  не  тот,  каким  был,  когда
учился в Кембридже. - Чтобы переменить тему, он  заговорил  более  легким,
спокойным тоном: - Да, выходит, я жил и работал почти в том  самом  месте,
где вы родились, нас разделяла только река. Впрочем,  к  тому  времени  вы
оттуда уже уехали. Скажите, если Москва значит для вас так много,  как  же
тогда Бостон?
   - Бостон? - переспросила она, удивленная неожиданной переменой темы.  -
Да ведь я уже лет двадцать, как не была там.
   - А Лондон?
   Она ответила не сразу. Они все продолжали двигаться по парку  вместе  с
остальными.
   - Лондон - это еще одна полоса моей жизни, - сказала наконец  Анни  еле
слышно. Она глядела вниз, на землю. - Я почти всю войну провела в Лондоне.
Там умерли мои родители. Там я влюбилась и  вышла  замуж.  О  Лондоне  мне
говорить трудно.
   - Нельзя сказать, что сегодня в Москве мы с вами  самые  жизнерадостные
люди, - произнес Ник отрывисто. - Пойдемте смотреть  кукол.  Наверно,  уже
пора.
   Они заняли свои места в маленьком зале. Едва поднялся занавес,  веселое
остроумие и дерзкая сатиричность спектакля рассеяли тяжелое настроение,  и
Ник даже не заметил, как тверды сидения стульев и как узок для его длинных
ног проход между рядами. Диалог  на  сцене  велся  в  таком  стремительном
темпе, что  он  почти  ничего  не  понимал,  но  ему  непременно  хотелось
разобраться во всем самому, без посторонней помощи. Музыка была  задорная,
веселая, и в одном месте джаз  заиграл  так  хорошо,  что  Ника  вдруг,  к
собственному его изумлению, охватила тоска по родине, хотя  он  и  сам  не
знал, о чем он, собственно, тоскует.  По  счастью,  зрители  в  это  время
громко смеялись, и никто не заметил, что глаза у него стали  влажными.  Он
придвинулся поближе к Анни, чтобы коснуться  ее,  почувствовать,  что  она
здесь, рядом, и Анни от него не отстранилась.
   После спектакля они вместе со всеми вышли из зала, но половина  публики
осталась  в  саду.  На  одной  из  небольших  эстрад   под   ослепительным
электрическим  светом  танцевала  молодая  актерская  пара  в   живописных
украинских костюмах: исполнялся  народный  танец,  состоявший  из  сложных
скользящих движений и великолепных прыжков. Уже у ворот Ник оглянулся.
   - Я хочу запомнить все, - сказал он. - Быть может, я  все  это  вижу  в
первый и последний раз.
   Они прошли по освещенной улице мимо здания больницы. На другой  стороне
улицы один за другим уходили вдаль переулки с темными домами  -  свет  там
шел лишь из окон.  На  углу  Страстного  бульвара  толпа  разбилась:  одни
направились дальше полутемной Петровкой, другие свернули к улице Горького,
туда, где мощные потоки света заливали памятник Пушкину. Ник и Анни  дошли
до площади. Над верхушками лип сияли огни фонарей, витрины еще  были  ярко
освещены. Далеко, насколько хватал глаз, Ник  видел  пологий  спуск  улицы
Горького и под ветвями лип густой поток людских голов. Продавцы мороженого
у тележек-холодильников бойко торговали своим товаром.
   Ник проголодался, и Анни предложила ему на выбор несколько  ресторанов.
В конце концов они пересекли площадь, решив зайти в "Арагви".  Им  удалось
разыскать свободный  столик  внизу,  в  заполненном  посетителями  зале  с
мраморными стенами. Но поговорить им больше  не  пришлось.  Едва  официант
принял от них заказ, как тут же еще одна пара заняла свободные места за их
столиком. Молодые люди немедленно без всяких церемоний обратились к  Анни,
и  между  ними  троими  завязался  такой  быстрый,  пересыпанный   шутками
разговор, что Ник  ничего  не  мог  понять.  Его  поразил  контраст  между
вежливой сдержанностью людей,  с  которыми  ему  пришлось  сталкиваться  в
официальной  обстановке,  и  той  свободной  непринужденностью,  с   какой
москвичи общаются между собой. На несколько  минут  он  опять  оказался  в
тоскливом одиночестве, но Анни тут же обернулась к нему, желая втянуть его
в общий разговор.
   - Они не верят, что я не русская, - сказала она, смеясь. - Думают,  что
я ваша переводчица из Интуриста и что я их разыгрываю. Скажите им!
   - Они говорят по-английски?
   - Нет, но ведь вы-то говорите по-русски! Скажите же им что-нибудь!
   - Я вдруг позабыл все русские слова, решительно ничего не помню.
   - Ну, бросьте, - сказала  Анни.  -  Ведь  вы  сами  хотели  общаться  с
москвичами.
   - Но вы же знаете, как плохо я говорю по-русски. В десять раз хуже, чем
ваш Яковлев по-английски.
   - О чем это он? - спросил молодой человек, улыбаясь.
   Ник оказался в неловком положении - ему пришлось  объяснять  по-русски,
что он забыл русский язык, но стоило ему заговорить - и слова сами  начали
приходить на  память,  все  быстрее  и  легче.  Молодой  человек  оказался
инженером-металлургом, его спутница -  библиотекарем.  Она  слушала  Ника,
лукаво блестя глазами, и потом  сказала  Анни,  что  произношение  у  Ника
"просто прелесть". Ник ответил девушке, что она  сама  "просто  прелесть".
Всех их вдруг охватило чувство взаимной симпатии. Они ужинали вместе, пили
вино из общих бутылок, произносили тосты за Америку и за  Советский  Союз,
тосты за дам, за науку, за мир во всем мире, а потом уже пили, позабыв про
всякие тосты. Через полтора часа они проделали все это  по  второму  разу,
обменялись адресами, уплатили каждый по  своему  счету,  наверху  у  входа
пожали друг другу руки и разошлись, снова став посторонними людьми.
   Было уже двенадцать часов. Толпы на улице  Горького  поредели.  Широкая
мостовая блестела, словно черное зеркало, после того как по  ней  проехали
механические мойки, похожие на чудовищ с водяными бородами, - они медленно
плыли, как будто паслись на этом асфальтовом море.
   - Вы заметили, что ни разу не спросили меня  обо  мне?  -  сказал  Ник,
когда они спускались  к  Красной  площади.  -  Неужели  вам  нисколько  не
любопытно? - Он грустно улыбнулся. - Только что вы подробно  расспрашивали
совершенно незнакомых людей, которых, по всей вероятности, больше  никогда
и не встретите. Вопросы ваши  были,  конечно,  вполне  естественны,  и  вы
получили на них столь же естественные ответы. Но  обо  мне  вы  ничего  не
хотите узнать, даже хотя бы откуда я родом.
   - Да ведь это я уже знаю! - засмеялась Анни. -  Стоило  вам  произнести
слово, и я поняла, что вы из Нью-Йорка.  Иногда  проскальзывает  у  вас  и
западный говор. А как только я слышу ваше "ну ясно", я почти уверена,  что
вам довелось жить в Новой Англии.  Так  что,  видите,  мне  известно,  где
проходила ваша жизнь. Впрочем... - добавила она медленно и как бы  нехотя,
- возможно, это ваша жена уроженка Запада.  -  Анни  вдруг  взглянула  ему
прямо в лицо. - Вы развелись с женой. А женились  вы  очень  рано,  совсем
молодым, - да?
   Его молчание подтверждало, что она не ошиблась, и Анни улыбнулась.
   - То вы были в претензии, что вам не задают вопросов, а теперь, когда я
вас спрашиваю, вы молчите.
   - Неужели так сразу и видно, что я в разводе?
   - Догадаться было нетрудно, вы же понимаете, -  сказала  она  мягко.  -
Кроме того, я думаю, вы разошлись довольно давно: вы уже успели привыкнуть
к тому, что к вам приходят женщины. - Анни заметила, что лицо его застыло,
и добавила: - Но вы не женщину ищете, вы ищете что-то другое.
   Они  вышли  на  огромную,  пустынную  ночью  Красную  площадь,  залитую
потоками света от мощных прожекторов.
   - Вы правы, - сказал  Ник.  -  Какой  смысл  выспрашивать  друг  друга?
Главное то, что сейчас мы вдвоем, вы и я, и пусть все будет сказано в свое
время и в своем месте.
   Они присоединились к тем, кто еще  бродил  по  площади.  Гулявших  было
немного, все больше парочки,  которые  как  будто  и  не  замечали  снопов
прожекторных лучей, падавших  на  них,  на  низкий  мавзолей  из  красного
гранита, на часовых, что стояли  как  вкопанные  в  почетном  карауле,  на
пустые трибуны за низенькой оградой. От электрического  света  деревья  на
фоне старых кирпичных  стен  Кремля  приняли  неестественно  зеленый  цвет
театральных декораций. Но  небо,  в  котором  высоко  над  куполом  дворца
полоскался на ветру алый флаг, было  темным,  и  храм  Василия  Блаженного
окутал мрак, и весь он со  своими  луковицами  и  башенками  вырисовывался
сплошным  черным  силуэтом.   У   кремлевских   ворот   стояло   несколько
милиционеров: они курили и болтали между собой и даже не взглянули на Ника
и Анни, когда те проходили мимо, спускаясь в темноту, к реке.
   Они молча шагали по безлюдной  каменной  набережной  вдоль  неподвижной
черной реки, и Ник наконец взял руку Анни в свою - жест,  показавшийся  ей
настолько естественным, что она даже не подняла голову взглянуть на  Ника.
Так они шли, пока она не остановилась отдохнуть у каменного парапета. Если
бы ей хотелось, чтобы Ник сейчас ее обнял, она стала бы  лицом  к  воде  и
перегнулась через парапет. Но она оперлась спиной о камень, положив  локти
на парапет, - ее поза выражала спокойную  настороженность.  Ник  не  хотел
быть назойливым, и, однако, он был уверен, что в эту минуту Анни тянется к
нему так же, как и он к ней. Она не оскорбится, если  он  вздумает  сейчас
поцеловать ее, но ему нужно было гораздо больше, чем беглый поцелуй. Он не
хотел рисковать, он боялся начать то, чему не будет продолжения. Он  стоял
и смотрел на нее в раздумье. Анни угадала, что происходит  с  ним,  слегка
улыбнулась, отодвинулась от парапета и сказала:
   - Уже очень поздно. Второй час.
   - Куда же мы пойдем теперь?
   - Больше идти некуда, - ответила Анни. - Ночью в Москве все закрыто.
   Он подождал, надеясь, что она предложит пойти к ней, но Анни молчала.
   - А как насчет тех ресторанов, в которые мы не попали сегодня?
   - В другой раз.
   - Но когда же? - Завтра вы заняты, а на субботу Гончаров пригласил меня
к себе, у него собираются друзья.
   - Завидую. Вы проведете интересный вечер.
   - А вы?
   Анни улыбнулась.
   - Буду работать,  только  и  всего,  -  сказала  она  и  засмеялась.  -
Приходится говорить правду, вы ведь не переносите таинственности. Да  я  и
сама терпеть ее не могу. По-моему, это такой дешевый способ вызвать к себе
интерес!
   - Значит, в воскресенье? Если  мне  не  продлят  визу,  это  будет  мой
последний день в Москве.
   Анни кинула на него быстрый взгляд, будто  только  сейчас  осознав  эту
неприятную возможность.
   - Там увидим, - сказала  она.  -  Смотрите,  вон  такси!  Помашите  ему
скорее, другого мы так поздно ни за что не найдем.
   Зеленый огонек, быстро движущийся им навстречу, был  от  них  в  доброй
четверти мили, но уже через несколько секунд  оказался  рядом.  Анни  дала
шоферу адрес гостиницы Ника, но Ник настоял на том, что сперва довезет  ее
до дому: он все еще не терял надежды.  Однако,  когда  такси  остановилось
возле ее дома, старого здания с массивной деревянной  дверью,  Анни  вышла
первой, протянула ему в машину руку, прощаясь по-европейски, поблагодарила
за приятный вечер,  и  Ник  понял,  что  поступил  правильно,  не  проявив
излишней настойчивости.
   - До воскресенья, - сказала Анни. Она послала ему воздушный  поцелуй  и
закрыла дверцу. Потом отошла, но тут же снова  вернулась.  -  Не  забудьте
позвонить мне, как только выяснится относительно визы, - сказала она. -  В
любом случае.
   - Вы думаете, может статься, что я и не получу ее?
   - Ничего я не думаю. Я только хочу, чтобы  вы  мне  позвонили.  Я  хочу
знать.
   Она улыбнулась ему и вошла в дом.



6

   Мысли Ника все еще были заняты ею, когда на следующее утро он проснулся
и встал, чтобы приняться за доклад. Только уже усевшись за  стол  и  начав
приводить в порядок страницы текста, он  усилием  воли  заставил  себя  не
думать об Анни.
   В восемь утра  зазвонил  телефон.  Ник  взял  трубку  и  услышал  голос
Хэншела.
   - Вы обещали позвонить мне, чтобы  вместе  поехать  на  конференцию,  -
сказал Хэншел. - Я звоню вам, пока вы не успели еще предпринять что-либо в
этом направлении. Я не смогу прийти.
   - Очень жаль, - сказал Ник.
   - Дел у меня сегодня по  горло,  но  мне  все-таки  очень  хотелось  бы
повидаться с вами.
   - К сожалению, не выйдет, - сказал Ник.  -  Сегодня  мой  доклад,  и  я
должен на нем присутствовать.
   - Сколько вы еще пробудете в Москве?
   - Неизвестно.
   - То есть как  это  неизвестно?  -  сразу  же  насторожился  Хэншел.  -
Насколько мне помнится,  вы  прямо-таки  жаждали  остаться  здесь  еще  на
некоторое время.
   - Пока все висит в воздухе. Вопрос решается сегодня.
   - Ну и ну! Так  вы  на  это  и  намекали,  когда  говорили  вчера,  что
столкнулись с бюрократической волокитой?
   - Примерно.
   - Весьма странно. За кого они вас, собственно, принимают?
   - Не торопитесь с выводами, Леонард. Пока речь  идет  лишь  об  оттяжке
решения, только и всего.
   - Что ж, интересно, чем это кончится. Да, кстати,  -  продолжал  Хэншел
небрежно, - кто та очаровательная дама, с которой вы видели меня вчера?  Я
бы хотел знать о ней подробнее.
   - Я вам позвоню попозже, - сказал Ник. - Сейчас я страшно занят.
   Хэншел рассмеялся.
   - Бог ты мой, какой вы собственник! Что она делает в Москве? Это и все,
что мне нужно узнать.
   - Я и сам знаю о ней очень мало. Как будто занимается  всем  понемногу:
переводит, пишет в разные газеты и журналы,  даже  выполняет  секретарские
обязанности.
   - По-русски говорит хорошо?
   - Очевидно.
   - Да, кажется, это именно то, что мне нужно, как вы полагаете?
   - Судя по всему, она очень занята. И  затем  я  понятия  не  имею,  что
именно вам нужно.
   - Да-да, было бы неплохо ее заполучить. Знает язык, знакома с  городом,
умна, на нее приятно смотреть,  с  ней  приятно  провести  время...  -  По
ровному, задумчивому голосу, в котором таились насмешливые нотки, Ник ясно
представил себе, какое сейчас у Хэншела выражение лица. - Нет,  вы  только
подумайте,  как  чудесно  иметь  секретаршу   или   ассистентку,   которая
превращает ваш рабочий день в очаровательное содружество. Впрочем, вы сами
отлично это знаете. После Москвы она сможет оказаться  мне  полезной  и  в
Вене. Ну, а завтра есть у меня шансы повидаться с вами?
   - Сомневаюсь. - Ник уже не чаял, как бы поскорее прекратить разговор. -
Многое зависит от исхода сегодняшних дел. Я вам позвоню.
   - Отлично, - сказал Хэншел и  засмеялся.  -  А  если  не  позвоните,  я
позвоню вам сам.
   Ник положил трубку и  попытался  вернуться  к  работе:  еще  оставалось
несколько минут до того, как надо будет спуститься вниз, сесть в машину  и
ехать. Но нервы у него были взвинчены, он злился. Что затеял Хэншел?  Куда
он клонит? Что это - низость, злоба? Или и  в  самом  деле  он  так  нужен
Хэншелу? Может быть, тот просто хочет во что бы то ни  стало  сломить  его
решимость, не дать ему побороть  оцепенение,  чтобы  тем  самым  оправдать
собственную сдачу позиций? Или, может, д