тушкой.  Помнишь,  что  сказал  о  тебе
Гончаров в тот вечер, когда мы с тобой познакомились?
   Он хотел только пошутить, но шутка не вышла: упоминание имени Гончарова
всегда  действовало  на  Валю  отрезвляюще.  Она  умолкла.   Ник   подумал
растерянно, что он, сам того не  желая,  как  бы  дал  ей  пощечину  своим
напоминанием о том, что этот далекий  внешний  мир  существует.  Последнее
время  Валя  как-то  осунулась,  была  более,  чем  обычно,  задумчива   и
сосредоточена. После разговоров с Гончаровым  по  радио  она  работала  по
нескольку часов подряд, не проронив ни слова.
   - Он влюблен в тебя, - сказал вдруг Ник, не выдержав. - Как  ты  можешь
говорить, что не знаешь этого?
   - Потому что я этого не чувствую.
   "Неужели ты не понимаешь, что это значит для него - то, что мы с  тобой
здесь вместе?" - хотел он было  сказать,  но  вовремя  остановился:  зачем
мучить ее и дразнить себя? И все же спросил:
   - А как ты думаешь, почему он так рвется разговаривать по радио?
   - Это не я, а ты ничего не понимаешь,  -  сказала  Валя  устало.  -  Он
звонит, чтобы убедиться, что ты тут занят, не скучаешь. Дело  не  во  мне.
Ведь не  я,  а  ты  в  чужой  стране,  далеко  от  родины.  Ты  одинок,  и
предполагается, что тебе нужны временные развлечения.
   - И он думает, что это все, что мне требуется?
   - Нет, конечно, он так не думает, он знает, что тебе  нужно  не  только
это, что ты действительно хочешь здесь работать. Ведь он перевернул все на
свете, чтобы добиться для тебя разрешения приехать сюда, и теперь  думает:
"Ты хотел работать? Ладно, так работай же!" Я не намерена говорить о  нем,
- сказала она вдруг отрывисто. - И вообще ни о чем.
   Но это была неправда. Валя хотела все разузнать, выпытать, о чем думает
и что чувствует Ник, а ему именно этого касаться было трудно.
   - Ну объясни, почему тебе это трудно, -  настойчиво  повторяла  она,  в
свою очередь не понимая, что причиняет ему боль.
   - Есть вещи, которых тебе не понять, - сказал он, не зная, как  убедить
ее.
   - Потому  что  я  молода  и  неопытна?  -  спросила  она  преувеличенно
спокойно, и, хотя она сердилась на него, Нику стало искренне жаль ее.
   - Валя, не заняться ли нам работой? - сказал он ласково.
   - А я вовсе на так уж молода и неопытна. Я ведь сразу  сообразила,  кто
подарил тебе маленький глобус.
   - Лучше оставим прошлое в покое.  Я  не  стану  задавать  тебе  никаких
вопросов, и ты тоже меня не спрашивай - хорошо?
   - Ну, разумеется, - ответила  она  кротко.  -  Твоя  жена  была  первой
женщиной, которую ты любил?
   Ник поднял на нее глаза, но Валя в эту минуту смотрела не на него,  она
заглядывала в цилиндр счетчика, проверяя сохранность нити накала.
   - Да, - сказал Ник очень резко, желая показать, что намерен  прекратить
разговор, но Валю это не остановило.
   - А после нее?
   - Что после нее?
   - Был у тебя еще кто-нибудь?
   - Валя, ведь мы, кажется, решили не затрагивать такие темы.
   - Мы никаких  тем  и  не  затрагиваем.  Я  просто  хотела  узнать,  как
американцы относятся к женщинам, только и всего.
   - В Америке семьдесят миллионов мужчин, и все они чуточку  между  собой
различаются. Вообще же мужчины в Америке точно такие, как в России.
   - Так, значит, у тебя был и еще кто-то.
   - Конечно, был и еще кто-то, - сказал он мягко. - Валя, я ведь  у  тебя
ничего не выпытываю.
   - Я знаю. Вы еще любите друг друга, ты и та другая женщина?
   - Я люблю тебя, - проговорил он быстро. - То было давно.
   - Давно? Следовательно, после нее были еще и другие?
   - Знаешь, Валя, когда Мари Кюри работала в лаборатории, она не задавала
Пьеру подобных вопросов. И ее дочь не задавала таких  вопросов  Жолио,  и,
вероятно, Лизе Мейтнер никогда...
   - И много их было, других женщин? - не унималась Валя.
   - Очень много, - сказал Ник раздраженно. - Я не веду  им  счета.  Валя,
прекрати! Зачем ты все это говоришь?
   - Если я так неопытна по сравнению с тобой, так молода...
   - Я об этом ни слова не говорил. Это ты сама сказала.
   - ...вполне естественно, что мне любопытно узнать, откуда у тебя  такое
знание женщин.
   - Никакого знания женщин у меня  нет.  С  теми  немногими,  с  кем  мне
приходилось сталкиваться, я  ухитрился  совершить  все  те  ошибки,  какие
только может совершить мужчина. Поверь мне, у меня нет никакого права... -
Ему пришлось закончить по-английски: - права судить и, осуждать...
   - Судить и осуждать? - повторила она за ним.
   - Да, судить и осуждать, - сказал  он  нетерпеливо.  -  Ну,  понимаешь,
судья судит, осуждает, решает, - пытался он объяснить ей по-русски.
   - Что же ты решил? - спросила она. - И что тебе надо было решать?
   - Ничего, - сказал он беспомощно. - Валя, у нас нет  времени  рыться  в
словаре.
   - Слушай, я хочу, чтобы ты знал, - продолжала она. - Я не так неопытна,
как ты полагаешь.
   И она рассказала ему,  что  в  десятом  классе  один  мальчик  был  так
страстно в нее влюблен, что она боялась, что он и в самом деле застрелится
в  Сокольниках,  как  грозился.  И   потом   в   университете   был   один
студент-химик, из Архангельска. И потом еще один, из Таганрога, его  звали
Володя. Она этого Володю любила, но  когда  она  однажды  вообразила,  что
забеременела, Володя был в такой панике, что ей с тех пор даже смотреть на
него стало противно. Валя стремительно выкладывала ему  все  эти  нехитрые
увлечения, с трудом, сердито, преодолевая неловкость.  Сперва  Ник  и  сам
было рассердился на нее, но тут же его охватило чувство нежности к  ней  и
сострадания. Его тянуло обнять ее  и  утешить,  как  стал  бы  он  утешать
ребенка, который ломает свою гордость, прикидывается не тем, что  он  есть
на самом деле, и  все  для  того,  чтобы  старшие  дети,  нетерпеливо  его
отталкивающие, согласились принять его в игру.
   Между ними то и дело возникали размолвки и недоразумения, и каждый  раз
после этого они смотрели друг на  друга  растерянно,  удивляясь,  как  это
можно не понимать того, что так ясно и очевидно. Валя росла  в  постоянном
общении с людьми, все время чувствовала свою связь с ними - Ник рос  один.
То, что он считал отрадной возможностью побыть наедине, Валя  воспринимала
как тягостное одиночество. У нее была потребность в руководстве хотя бы  в
форме советов - в нем это вызывало инстинктивное недоверие.
   Днем, какие бы длинные разговоры они теперь ни вели, они не  прекращали
работу, и если  даже  иногда  пререкались,  то  всегда  старались  вовремя
остановиться, чтобы дело не дошло до обид, хотя частенько  случалось,  что
спохватывались они слишком поздно.  Ночью  разговоров  не  было  -  только
шепот, отрывочные слова, погружение в жаркую страсть, которая снимала все,
кроме самого ощущения близости. А затем -  неизбежная  разлука,  поспешное
бегство по темному зданию, в котором завывал ветер. Валя считала  это  для
себя унизительным, хотя никогда прямо об этом не говорила, так же как и он
старался не взваливать на нее  лишней  душевной  тяжести,  которую  втайне
чувствовал: ведь он нарушил обещание, данное Гончарову, - обещание, бывшее
условием его поездки сюда.


   Но вот наступило утро, поразившее всех  ослепительным  солнцем.  Солнце
врывалось морем света сквозь  чистые,  незавьюженные  окна,  оно  сверкало
золотыми искрами сквозь лохматую  завесу  снега,  налипшего  к  стеклам  с
наветренной стороны. С нижнего этажа слышался смех, мужские голоса,  топот
ног, обутых в валенки, - это начали разметать сугробы, завалившие  проходы
между строениями. Какая  ирония,  подумал  Ник:  то,  что  для  него  было
безмятежным уединением, уходом от мира, слишком обильного  противоречивыми
требованиями, всем остальным показалось лишь пленом. Да, именно  так:  они
радовались освобождению в той же мере, в какой его это печалило.  Впрочем,
к этому примешивалось и приятное чувство: ведь фактически  вся  аппаратура
смонтирована, теперь можно приниматься за ту наиважнейшую работу,  которую
предстояло проделать уже вне здания.
   Прежняя  жизнь  с  силой  врывалась  в  этот   замкнутый   мирок.   Ник
почувствовал это особенно  остро,  когда,  войдя  в  столовую,  увидел,  к
великому  своему  изумлению,  что   во   главе   стола   сидит   Гончаров,
раскрасневшийся и решительный, и деловое обсуждение уже в полном  разгаре.
Гончаров прошел на лыжах почти пять часов подряд, он вышел в  горы  в  два
часа ночи, как только погода прояснилась. Не рвением к делу,  а  отчаянием
был  продиктован  этот  поступок,  и  Ник  немедленно  прочел  во  взгляде
Гончарова немую  ярость,  хотя  Гончаров  как  будто  вполне  хладнокровно
рассказывал о том, что успел сделать за это время.
   Через несколько минут пришла Валя. При виде Гончарова она на  мгновение
остановилась,  лицо  ее  побледнело,   она   посмотрела   вдруг   каким-то
отрезвленным взглядом. Гончаров  глядел  на  нее  не  улыбаясь,  пока  она
подходила к столу. Пальцы  его,  державшие  забытую  папиросу,  как  будто
оцепенели: дымок от нее тянулся ровной, не прерывающейся  нитью  и  только
потом дрогнул и рассеялся на легком сквозняке.
   - Ну, Валечка? - проговорил Гончаров сухо.
   - Как вы сюда добрались? - спросила  она;  Гончаров  объяснил,  и  Валя
сказала: - Если бы кто другой посмел так сделать, вы бы подняли бог  знает
какой шум. Это было неумно с вашей стороны, это было опасно.
   - Послушайте, - начал он внушительным тоном, как если бы Всякая критика
с ее стороны, будь  то  даже  проявление  заботы  о  нем,  была  для  него
невыносима. - В те дни, когда сюда только и можно было добраться на лыжах,
никаких несчастных случаев не бывало. Поднимались лишь те, кто знал горы и
относился к ним с уважением. А вот  когда  проложили  дороги  и  появились
"джипы" и грузовики, тогда люди стали вести себя  по-идиотски,  вообразив,
что это не горы, а лужайки для пикников. Можете обо мне не беспокоиться, я
в горах не новичок. И я знаю, как они действуют на человека - толкают  его
и на подвиги, и на безумства. Мне это хорошо известно:  то,  что  испытали
другие, в свое время в какой-то мере испытал и я. Нет,  уж  поверьте  мне,
если есть на свете место, хорошо мне известное, так именно эта гора. -  Он
встал, досадуя и сердясь на себя за такую вспышку, и сказал резко: - Пойду
посплю часок, сейчас я никуда не гожусь. А потом соберемся, посмотрим, как
у нас обстоят дела.
   - Так как же у нас обстоят дела? - обратился  Ник  к  Вале,  когда  они
вместе поднялись в лабораторию.
   Чтобы довершить сборку  прибора,  требовалось  всего  несколько  часов.
Геловани со своими помощниками уже  установили  на  первом  этаже  раму  и
теперь располагали на ней счетчики в необходимом порядке. Валя посмотрела,
что еще оставалось сделать.
   - Пожалуй, даже успеем к тому времени, как он проснется, - сказала она.
   - Я не это имел в виду.
   - Гончаров знает, - сказала она тихо. - Он тоже имел в виду не  работу.
И ты прав: он меня любит. И очень страдает.
   - И ты в самом деле никогда не замечала этого прежде?  -  спросил  Ник,
внутренне негодуя,  что  дал  себя  разубедить  в  том,  в  чем  почти  не
сомневался. - Но ты была так уверена, что я ошибаюсь!
   Валя беспомощно покачала головой.
   - Да, верно, но оказалось, что  ошибалась-то  именно  я.  До  недавнего
времени я была совершенно слепа. Ничего не понимала, словно ребенок. Я еще
не была по-настоящему женщиной. Ты на меня сердишься?
   - Нет, я сам отвечаю  за  свои  поступки,  -  сказал  Ник,  вздохнув  и
медленно покачав головой. - Как мужчина, я понимал его лучше,  чем  ты,  и
мне следовало помнить об этом. Я не сержусь, я только очень сожалею.
   - О том, что произошло между нами?
   Она сказала это спокойно,  почти  ласково,  но  ее  пристальный  взгляд
выражал другое.
   - Конечно же нет! - ответил Ник быстро. - А ты?
   Валя покачала головой.
   - Нет, - протянула она, но еще слишком многое осталось недосказанным. -
Так оно должно было случиться. Должно.
   Ник ждал, он угадывал, что Валя недоговаривает что-то очень  важное,  а
сама думает: "Нет, я не сожалею, и все же..." - и не находил, что сказать.
Он терялся с Валей. Отношения их стали  предельно  интимны,  но  настоящей
близости, как и прежде, не было. Они кинулись друг  к  другу,  ничего  не,
видя,  как  слепые,  полагая,  что  интуиция  и  сама  жизнь  помогут   им
сблизиться, но они по-прежнему тщетно тянули один к другому жадные, ищущие
руки - касания были  мимолетны  и  случайны.  Если  одному  из  них  вдруг
хотелось ухватиться крепче и удержать что-то, всегда  оказывалось,  что  в
руках у него пустота. И снова тоска и растерянность, оттого  что  ожидания
непонятно почему опять не оправдались. Ник мог бы убедить  себя,  что  это
только потому, что все делается украдкой, и встречи  всегда  торопливы,  и
обоих угнетает одна и та же мысль: втайне они знали, что впереди на разных
жизненных путях их обоих ждут бури людского осуждения.
   Он мог бы найти десятки причин, чтобы обойти основную  горькую  правду:
они остались чужими, как и прежде, хотя оба всем сердцем  надеялись,  что,
когда будут вдвоем, их озарит солнце и растопит все различия  между  ними.
Мало ли людей начинают жизнь вместе с еще меньшими основаниями, чем у них,
принимая это немногое за самое лучшее, что может предоставить  им  судьба.
Они  чувствовали,  что  в  их  отношениях  чего-то  не  хватает,  и  ждали
невозможного - что все недостающее возместит время. Но Ник  знал,  что  не
хватает слишком многого и что в настоящей любви это приходит уже с  самого
начала. Ни привычка совместной жизни, ни  упорная  воля,  ни  даже  частые
уходы в яростное наслаждение страстью, при которых  акт  любви  становится
скорее дурманом, нежели завершением, не могут создать те нерасторжимые узы
и гармонию, которых не было с самого начала.
   Ник старался не смотреть  в  глаза  этой  правде,  уверенный,  что  она
открыта только ему одному. Пусть она останется в нем, это  самое  меньшее,
что он обязан сделать  для  Вали.  Но  сейчас,  угадав  скрытый  смысл  ее
недосказанного "и все же...", он  видел,  что  и  Валя  поняла:  обещания,
которыми манит нас жизнь,  если  их  принимать  слишком  доверчиво,  могут
жестоко обмануть.
   Но сделанного не воротишь. Не мог же он с безмятежным видом  отойти  от
Вали, спокойно заявив: "Я ведь предупреждал тебя".  Надо  было  щадить  ее
гордость, надо было подумать о ее будущем, и о том, как теперь смотреть  в
глаза Гончарову, и о предстоящей работе. И почему-то вышло  так,  что  эти
проблемы оказались на первом плане,  заслонив  собой  то,  зачем  он  сюда
приехал. Как он сможет обрести свое "я"  во  всей  этой  неразберихе.  Ник
решительно не представлял себе.
   Перед отъездом из Москвы он сказал Анни: "Я все ближе и ближе  к  тому,
что ищу. И на меньшее я не соглашусь". Оглядываясь назад, он понимал,  что
никогда в жизни не произносил ничего глупее этих слов.  Он  видел  теперь,
что готов примириться и со значительно меньшим.
   Ник и Валя работали рядом молча,  раненные  друг  другом,  растерянные,
погрузившись каждый в свои мысли и в то же время сосредоточив  пристальное
внимание на деталях работы, которую оставалось довершить.  Наконец  пришел
Геловани и сказал, что Гончаров проснулся и что через пять минут в комнате
для семинарских занятий состоится собрание.
   - Дайте нам еще десять минут, - сказал Ник. - Тогда  у  нас  все  будет
совершенно готово.
   - Ты можешь идти, - сказала Валя, когда они снова остались  одни.  -  Я
сама закончу.
   - Нет, - сказал Ник спокойно. - То, что сделано, сделано нами вместе. И
пойдем мы тоже вместе.


   Он вошел в комнату следом за Валей. Там их уже ждали Гончаров, Геловани
и двое студентов, оба с сияющими от восторга глазами, потому что оказались
в обществе старших и руководителей. Гончаров был весь поглощен  делом,  он
распорядился с завтрашнего дня приступить к установке аппаратуры на место.
Вопрос заключался в том, каким образом распределить три новых  прибора.  В
конце концов решили, что их следует ставить в непосредственной близости  к
трем прежним и уже действующим, чтобы можно было сверять показания прежних
и новых приборов одновременно. Ник указал на обстоятельство, замеченное им
в  первый  же  день:  быть  может,  охвачено  недостаточное  пространство.
Гончаров метнул на него короткий взгляд, но тут же подошел к доске и начал
вычисления. Рука Гончарова, когда он писал, как будто не дрожала,  но  мел
все время крошился у него в пальцах, он сжимал его слишком крепко.
   -  Опыт  даст  нужные  результаты,  если  у  нас  будут  дополнительные
испытательные приборы, отдаленные друг от  друга  на...  -  говорил  он  и
продолжал быстро исписывать доску, вычисляя  расстояние.  И  вдруг  умолк:
необходимое расстояние оказалось больше поперечника чаши.
   Все молчали, это было крушение. Но  восприняли  его  каждый  по-своему.
Валя задумчиво покусывала губу и смотрела не отрываясь на  роковые  цифры,
Геловани  тихонько  посвистывал  сквозь  стиснутые  зубы,   потом   поймал
арифметическую ошибку в расчетах  Гончарова,  но  это  дало  изменения  на
какие-нибудь десять процентов.
   - Что, если сделать консольную балку и выставить ее за край  обрыва?  -
предложил Ник.
   - Нет, это практически невыполнимо. Но мы упустили из виду  возможность
использовать контейнер по ту сторону южного пика. Если нам доставить  туда
второй монитор, - добавил он спокойно, - этого будет достаточно. Тогда все
в порядке.
   - Но как его туда доставить? Снег очень глубокий! - возразил  Геловани.
- Никакой трактор туда не доберется. Ведь старый прибор доставляли туда по
частям, вручную, и делали это в летнее время.
   - Я могу пройти туда на лыжах, - предложила Валя, - а все  оборудование
перетащу на санках.
   - Вы? Одной вам никоим образом не  справиться,  -  сказал  Гончаров.  -
Потребуется по меньшей мере двое, чтобы по частям все туда  переправить  и
на месте собрать. Кроме того, это слишком большая тяжесть.
   - Я могу помочь, - вызвался Ник. - Вдвоем мы справимся.
   Гончаров  круто  повернулся,  как  будто  его  ударили.  Лицо  у   него
потемнело.
   - Ни в коем случае! -  сказал  он  резко.  -  Абсолютно  исключено.  Вы
недостаточно знакомы с горами. Точно так же, как и Валя, кстати сказать.
   - Совершенно очевидно, Митя, что пойти надо нам  с  тобой,  -  вмешался
Геловани. - Оба мы лучше всех знаем горы, знаем, где стоит контейнер, и мы
с тобой...
   - Нет, - снова упрямо возразил Гончаров, и Ник  тотчас  угадал,  что  у
него на уме: если они с Геловани уйдут, Валя и Ник снова останутся  вдвоем
проверять данные, полученные во время эксперимента. Студентов, разумеется,
посылать было нельзя.
   - Есть еще один вариант, - сказал Ник Гончарову. - Пойдем мы - вы и я.
   Гончаров вскинул на него глаза. Это  было  бы  идеальным  выходом,  но,
подумав, он опять отрицательно замотал головой.
   - Почему же нет? - не сдавался Ник.
   - Из политических соображений, - ответил  Гончаров.  -  Случись  что  с
вами, не оберешься неприятностей.  Ведь  вы  все-таки  гость,  постороннее
лицо. Я несу за вас ответственность.  Вообразите,  что  с  вами  стрясется
серьезная беда  -  вы  понимаете,  какие  заголовки  появятся  в  газетах:
"Американский  физик-атомщик  исчез  в  Советском  Союзе!"   Поверьте,   в
настоящее время это было бы весьма некстати.
   - Что бы там ни говорила пресса, - возразил Ник хладнокровно, - оба  мы
с вами отлично знаем, что это наилучшее решение.
   - Да, будь обстоятельства иными, - согласился Гончаров. - Но опять-таки
разрешите вам напомнить, что мы живем еще  не  в  идеальном  обществе.  Вы
должны понять, как необычен уже тот факт, что вы приехали сюда. В Академии
дали согласие на ваш приезд только после весьма долгих раздумий,  и,  смею
вас уверить, в Москве кое у кого дух захватывает при одной  мысли,  что  с
вами может произойти что-нибудь неладное.  Каждый  благополучно  прошедший
день приносит еще один вздо