что же? - продолжал настаивать Ник.
   - Ничего.
   - Вы все еще встречаетесь с ним?
   - Нет, - ответила она мягко.
   - Он в Москве?
   - Я же сказала вам - я с ним не встречаюсь.
   Луга отодвинулись, уступив место расширившемуся руслу канала. И вдалеке
Ник увидел множество парусных лодок - там происходили гонки.
   - Он русский, или кто-нибудь из посольства, или корреспондент?
   - Это не имеет значения, -  сказала  Анни  ласково,  но  решительно.  -
Оставьте, прошу вас. Просто жизнь у нас с ним не  сложилась.  Он  чудесный
человек, с тонкой душой, добрый, порядочный. Но ему хотелось одного, а мне
другого, и мы ничего не могли дать друг другу.  Некоторым  мужчинам  нужна
совсем не такая женщина, как я. И хотя  мы  оба  чувствовали,  что  у  нас
что-то не ладится, он долго отказывался признать это. Я видела и понимала,
что не даю ему счастья и никогда не смогу дать. Продолжать отношения  было
бессмысленно.
   Ник молчал. Теплоход обогнал гоночные лодки, берега снова  приблизились
и заскользили мимо.
   - Вы все еще любите его? - спросил наконец Ник.
   - Да, люблю, но не в том смысле, как вы спрашиваете. - Я люблю его  как
хорошего старого друга.
   - И ждете, когда он переменится?
   - Нет, - произнесла Анни все тем же невозмутимым, но  теперь  и  слегка
насмешливым тоном. - Он никогда не переменится. И этого  нелепо  требовать
от него. Уж каков есть человек, таков и есть, иным он стать не  может.  Он
не тот, кто мне нужен. Но, право, трагедии тут нет, - добавила она, слегка
улыбнувшись Нику, как будто это его надо было утешать. - В  свое  время  я
воспринимала наш разрыв трагически, но, разумеется, это не так. Мир  полон
людей, и рано или поздно  каждый  человек,  если  счастье  улыбнется  ему,
обязательно встретит такого, какой ему подходит и нужен.
   - А вы и я?
   Она ничего не ответила и помешивала ложечкой чай с таким  видом,  будто
это занятие целиком поглотило ее внимание.
   - А вы и я? - снова спросил Ник.
   Анни все еще не поднимала на него глаз и только слегка пожала плечами.
   - Как знать, - сказала она наконец  и  улыбнулась.  -  Пока  мы  только
воображаем, что знаем что-то друг о друге.  -  Она  откинулась  на  спинку
стула, покончив с завтраком. - Ну, пожалуйста, не будем говорить об  этом,
- попросила она. - Лучше пойдем на  палубу.  Скоро  мы  уже  доберемся  до
места.
   Голос у нее звучал мягко и задумчиво. Ник понимал, что  она  рассказала
ему далеко не все из того, что могла бы рассказать, и он  не  был  уверен,
что ему приятно будет услышать остальное.


   Теплоход  вошел  в  широкое  гладкое   озеро,   образованное   слиянием
нескольких речек, и даже само небо, казалось, стало  вдруг  выше,  шире  и
спокойнее.  Кругом  расстилалась  зеленая,  слегка  холмистая   местность.
Несколько парусных лодочек на воде чуть накренились от слабого  дуновения,
но в общем воздух был почти неподвижен, и ничто не тревожило ровной  глади
воды; где-то далеко, у противоположного берега, моторная лодка прострочила
воздух треском своего мотора. Остальные теплоходы с экскурсантами скрылись
из виду: некоторые ушли вперед к следующим пристаням на пути к Московскому
морю, другие,  наоборот,  так  отстали,  что  их  уже  не  было  видно  за
поворотом. Теплоход "Иосиф Сталин" переменил курс и медленно направился  к
простому деревянному  причалу  на  краю  пустынного  поля.  Едва  спустили
сходни, как экскурсанты высыпали на берег, торопясь занять  хорошее  место
поближе к воде.
   Оглядевшись по сторонам. Ник с удивлением убедился, что никаких  кабин,
где можно было бы переодеться, нет и в помине. Переодевались  тут  же,  не
сходя с места, скромно потупив взоры.  Каждый,  казалось,  уважал  чувство
стыдливости другого, никто ни на кого не обращал  внимания,  и  Ник  решил
поступить, как и все. Женщины, которых он только что видел в самых что  ни
на есть скромных платьях, теперь облачились  в  такие  купальные  костюмы,
которые  показались  бы  слишком  смелыми  на  каком  угодно  американском
курорте; некоторые были просто в черных  трико  и  бюстгальтерах.  Зеленые
кусты у воды вдруг  расцвели  ярчайшими  тропическими  цветами:  красными,
голубыми, желтыми, сиреневыми - это купающиеся, торопясь  влезть  в  воду,
раскидали на ветках свою одежду.
   Ник оценивающе поглядывал на Анни. На ней был черный купальный  костюм,
почти такой же открытый, как и у других, и ее стройное, но слегка округлое
тело золотилось от загара, еще не сошедшего после отпуска, проведенного  в
начале лета в Крыму. Как и руки, тело ее и все  движения  были  женственно
изящны  и  грациозны.  Точно  с  такой  же  откровенностью,  с  какой   он
рассматривал ее, Анни смотрела на Ника.
   Не сговариваясь, они взялись за руки и  по  твердому  песчаному  грунту
вошли в воду и, так же не  произнеся  ни  слова,  поплыли  рядом,  в  такт
взмахивая руками. Под водой Ник видел,  как  она  отталкивалась  ногами  и
плавно разводила  руки.  Он  слышал  приглушенные  всплески  воды  и  смех
купающихся,  слышал  отдаленное  чавканье  невидимого  пароходного  винта.
Солнце жгло ему шею и спину. Почти  одновременно,  где-то  уже  далеко  от
берега, они приостановились и вдруг улыбнулись друг другу - просто так, от
ощущения здоровья и бодрости, которое словно  прозрачным  маслом  смягчает
застарелые заботы и неприятности.
   Их обоих охватило чувство полного покоя - в этот зеленый солнечный день
их как будто окутала дрема, приподняв  над  реальностью  ровно  настолько,
чтобы можно было свободно парить от мысли к мысли, от встречи  к  встрече,
как будто стерлись все грани и уже не могло быть ничего неожиданного,  как
будто единение со всем, что происходит вокруг, было  так  же  естественно,
как естественно дыхание.
   Ник и Анни лежали рядом на траве,  раскинув  руки,  чуть  касаясь  друг
друга  пальцами.  Не  успели  они  опомниться,  как   уже   беседовали   с
молодоженами - те пришли к ним и сидели на  траве,  поджав  ноги,  пришли,
чтобы попрактиковаться в английском языке, как объяснила жена, молоденькая
женщина, отрекомендовавшаяся школьной учительницей. Муж ее оказался  очень
застенчивым, он произнес всего несколько слов,  но  слушал  внимательно  и
время от времени поднимался во весь свой длинный рост, брел к воде,  нырял
и затем уплывал минут на двадцать. Он работает на  заводе,  он  металлист,
рассказала его жена, и занимается на инженерно-химическом  факультете,  на
вечернем отделении.
   - Пусть поплавает, это ему полезно, у него такая тяжелая вся неделя,  -
говорила жена, провожая его заботливым взглядом. - По  воскресеньям  я  не
даю ему ни о чем думать. Иногда он до того устает, что ему  даже  говорить
трудно.
   Молодая женщина исчезла так же  незаметно,  как  появилась.  И  так  же
незаметно Ник и  Анни  в  самый  разгар  их  завтрака  очутились  в  новой
компании, расположившейся по соседству с ними, - две супружеские пары и их
взрослые дети, все они работали на одной и той же обувной  фабрике.  Мужья
вместе прошли войну, а теперь каждое воскресенье,  рассказывали  они,  обе
семьи отправляются отдыхать, всякий раз в новое место. Они растянулись  на
траве, расположившись, как спицы колеса, и не спеша беседовали о  футболе,
о войне, о надеждах на мир и о предстоящей свадьбе одной из дочерей.  Ник,
приподнявшись на локтях, попросил у них воды и осушил стакан до  половины,
прежде чем сообразил, что его не поняли  и  вместо  воды  дали  водки.  Он
засмеялся и медленно выпил все до дна.
   Потом они с Анни опять лежали, растянувшись на берегу. В воздухе  стоял
запах нагретой солнцем травы, и Ник чувствовал на своей спине и  солнечное
тепло, и прохладное дуновение ветерка.  Они  подремали  немного,  и  опять
пальцы рук их соприкасались; потом встали и еще раз  вместе  поплавали.  В
четыре часа с теплохода послышался гудок, призывающий пассажиров на  борт;
они оделись и пошли к пристани.
   До  самой  Москвы  чувство  приподнятости  не  покидало  их.  На  корме
танцевали под звуки патефона. Ник и Анни смотрели на танцующие пары, и Ник
снова, хотя  с  ним  рядом  стояла  Анни,  почувствовал  себя  вне  жизни,
бесконечно далеко от людей. Эта тоска одиночества была такой  острой,  что
ему пришлось сделать усилие, чтобы не выдать своего состояния. И дело было
вовсе не в том, что он находился в чужой стране. Будь он сейчас не  здесь,
а на пароходе, идущем по Гудзонову заливу, и среди американцев, вот  таких
же, как эти люди - счастливых, отдыхающих  после  трудовой  недели,  -  он
наверняка испытывал бы точно такую же отчужденность. Он почувствовал,  что
Анни наблюдает за ним, понимает, что с ним  происходит,  и  принудил  себя
улыбнуться. Постепенно мрачные мысли его  рассеялись.  Он  взял  Анни  под
руку, они оставили танцующих и медленно зашагали по палубе. Там, где  днем
были состязания парусных лодок, вода теперь казалась  голубым  стеклом,  и
десятка  два  белых   парусов   беспомощно   поникли,   будто   усыпленные
неподвижностью  воздуха.  Песчаные  берега  канала,  совершенно  пустынные
утром, теперь на всем своем протяжении  были  усеяны  небольшими  группами
отдыхающих: они махали руками плывущему мимо теплоходу. Пловцы спешили ему
навстречу, чтобы покачаться на волнах, поднятых винтом.  Впереди  на  пути
теплохода, насколько хватал глаз, черные точки одна за  другой  отрывались
от  берега,  двигались  по  воде,  оставляя  за  собою  треугольный  след:
купающиеся спешили попасть на  середину  канала  к  моменту,  когда  будет
проходить теплоход. И это все тоже было продолжением  медлительного  танца
этого невероятного дня.
   В шесть часов показался Химкинский вокзал - длинный ряд  высоких  белых
шестов  с  красными  флагами,  которые  еле  колыхались  в  легких  струях
вечернего воздуха, еще не достигших земли. Ник и Анни сошли  с  теплохода,
взяли такси и поехали к центру города. Дорогой они почти не разговаривали,
только объясняли  шоферу,  куда  ехать.  По  шоссе  опять  неслись  такси,
легковые    машины,    автобусы,    грузовики,    переполненные    людьми,
возвращавшимися с воскресных прогулок. Одни пели, другие, устав  за  день,
ехали молча. Машины ошалело неслись пестрым потоком, то замедляя, то резко
ускоряя ход, и это по-прежнему казалось Нику сном, чем-то нереальным,  как
все, что было в этот воскресный день, - лодочные гонки, вечернее небо, его
мысли и чувства.
   Уже   стемнело,   когда   они   добрались   до   освещенного   фонарями
ресторана-поплавка на Москве-реке. Вода была  как  жидкий  оникс:  черная,
неподвижная,  сверкающая  отражениями  городских  огней.  Белый  тент  над
столиками ни  разу  не  колыхнулся.  Все  вокруг  замерло.  Они  вышли  из
ресторана и, держась за руки, молча отправились домой к  Анни  и  там,  не
зажигая огня, не произнеся ни слова, обнялись. Только ощутив  ее  в  своих
объятиях. Ник понял, что  с  той  минуты,  как  они  вышли  из  ресторана,
настроение, которое, казалось ему, Анни разделяла, покинуло ее.  Она  была
теперь в каком-то нервном напряжении, дрожала, прижималась к Нику, в то же
время внутренне как бы отстраняясь от него.
   Пораженный такой переменой  в  ней,  Ник  слегка  разжал  объятия:  при
желании она могла бы теперь отойти, но она по-прежнему  стояла,  крепко  к
нему прижавшись. Она дышала часто и неровно,  закрыв  глаза,  плотно  сжав
веки, как будто не хотела чего-то видеть в эту минуту.
   - Что с вами? - прошептал Ник.
   - Со мной ничего, ничего, - сказала она скороговоркой, словно  подгоняя
его. - Ничего!
   Губы ее, в ожидании нового поцелуя, были мягки и податливы. Он старался
нежностью успокоить ее, унять эту нервную дрожь, но в Анни теперь было как
бы два человека, и один из них не хотел сдаваться и не  хотел,  чтобы  его
успокаивали. Она вдруг оттолкнулась от  Ника,  в  темноте  прислонилась  к
столу и, закрыв глаза, стиснула ладонями щеки,  судорожно  глотая  воздух.
Ник подождал минуту, потом снова осторожно привлек ее  к  себе.  Глаза  ее
светились лаской, но тело сотрясалось от нервной дрожи. На  этот  раз  Ник
крепко прижал ее к себе, целуя ее в глаза, ноздри, мягкую округлость возле
губ, ненавидя то, что пыталось отнять ее у него, тогда как сам он  отдавал
любовь и нежность тому второму существу в ней, которое стремилось  к  нему
так же горячо. Но Анни снова вырвалась из его объятий. Ник опять прижал ее
к себе, и она спрятала лицо у него на груди.
   И в этот момент загрохотал гром долго собиравшейся  грозы,  напугав  их
своими мощными раскатами, и они молча, не шелохнувшись, стояли в  темноте,
открыв глаза, боясь хотя бы единым движением нарушить эту минуту близости.
Молния осветила комнату, которую Ник еще и не видел,  мелькнули  очертания
стульев, силуэт вазы с цветами на столе,  голубая  стена...  Тут  раздался
новый удар грома, как будто прямо над головой  -  звук  сокрушающей  силы,
грозно прокатившийся по небу, и наконец они услыхали шум  и  рев  сильного
прямого дождя, падающего с равномерным гулом водопада.
   Беззвучные рыдания сотрясали тело Анни.
   - Что с вами, Анни? Ну скажите же мне!
   - Я сама не знаю. Не надо было приводить вас сюда. Но мне так  хотелось
этого. Ник, правда!
   Он поцеловал ее в глаза, и она, немного успокоившись, прильнула к нему.
Гроза уходила куда-то в сторону, все еще перерезая небо полосами слепящего
света. Дождь не переставал.
   - Тогда почему вы отталкиваете меня?
   - Я ничего не могу с собой поделать. На меня вдруг надвигается мрак,  и
мне кажется,  если  я  не  вырвусь,  я  задохнусь,  -  проговорила  она  с
отчаянием.  -  Или  у  меня  такое  ощущение,  будто  мой  мозг  -  внутри
стеклянного колпака, и это тоже непереносимо.
   Ник помолчал.
   - Вот так же было и с тем... с тем другим?
   Она кивнула.
   - Сегодня на теплоходе я сказала вам, что, встретив  его,  снова  стала
женщиной. Но я сказала неправду, - проговорила Анни. - В конце концов  это
и было одной из причин, почему мы расстались и почему я  была  даже  рада,
что он ушел. - Она отодвинулась от Ника.  -  Дайте  мне  сигарету.  -  Она
вздохнула, словно признаваясь в полном своем бессилии.
   - А с вашим мужем?
   При слабом огоньке спички он увидел, что Анни покачала головой.
   - Тогда было совсем по-другому.
   - Значит, все объясняется просто. - Ник глубоко вдохнул в себя  воздух.
- Мужа вы любили по-настоящему.
   Она снова покачала головой.
   - Конечно, я его любила. Но это не так просто, как вам кажется...  Ник!
- вдруг вскрикнула она, словно моля о помощи. Теперь это была  уже  не  та
уравновешенная, улыбающаяся женщина, какой он видел ее в посольстве, и  не
та будто совсем юная, задумчиво ласковая девушка, какой она была весь этот
день. Сейчас она терзалась мукой.
   - Ник! - снова вскрикнула она, бросившись к нему. От нее  все  еще  шел
еле уловимый запах духов, к которому примешивался теперь и слабый,  нежный
мускусный запах ее кожи и запах волос, и снова она казалась другой, потому
что Ник уже понимал в ней больше того, что было открыто пониманию  других.
Он обнял ее просто и ласково,  касаясь  щекой  ее  щеки,  но,  когда  она,
грустно поцеловав его, отошла в сторону, он не стал ее удерживать.
   - Опять все будет точно так же, - с отчаянием  проговорила  Анни.  -  В
глубине души я с самого начала знала, что  это  случится.  Меня  охватывал
ужас...
   - Потому вы и были со мной так сдержанны?
   - Я не хотела, чтобы это произошло, - продолжала она взволнованно. -  Я
старалась избегать вас. Но когда мы оказались вдруг так близко...  Ник!  -
взмолилась она опять, и в голосе ее была та же мука. В бессильном отчаянии
она барабанила своим маленьким кулаком по его руке, а сама прижалась  лбом
к его плечу. - Не сердитесь на меня. Поймите, меня  никогда  не  оставляет
страх. Мне нужен такой человек, который  избавил  бы  меня  от  страха.  Я
борюсь с этим, но всякий  раз  в  последнюю  минуту  мне  хочется  бежать,
скрыться... Я потеряла слишком много близких, - проговорила она в тоске.
   Ник обнял ее.
   - Анни, дорогая, ну что мне сказать вам?
   - Не знаю, - ответила она печально. Она снова нежно коснулась щекой его
щеки, словно изучая его лицо. - Не знаю, не знаю. Ведь я  отлично  понимаю
это: все, что произошло со мной,  не  страшнее  того,  что  происходит  со
множеством других людей. - Она вся как-то притихла. - В ту ночь,  когда  в
Лондоне погибли мои отец и мать, погибли еще сотни людей. Родители послали
меня в убежище, и я ждала их там, но они так и  не  пришли.  Но  множество
других отцов и матерей тоже не вернулись к своим детям.
   Она помолчала немного, а когда заговорила, голос ее вновь звучал как-то
иначе, она вспомнила иное время.
   - Знаете, Ник, мой отец был замечательный  человек  -  высокого  роста,
рыжеволосый и всегда такой уверенный в себе. Я была с ним, когда он строил
плотину в Сезуми, я была с ним повсюду. И опять-таки: что из того?  -  Она
вздохнула, отодвигаясь от Ника и как бы приходя в  себя.  -  Очень  многие
дочери восхищаются своими отцами.  И  сыновья  тоже.  Разве  вы  своим  не
восхищались?
   - Пожалуй, да, - протянул Ник. - Но у нас дома...
   - А у меня никогда не было дома, - сказала Анни. - Я имею в  виду  один
определенный дом, который остается в памяти на всю жизнь  -  он  стоит  на
такой-то улице, а во дворе растет дерево и висят  качели,  и,  что  бы  ни
случилось,  всегда  можно  вернуться  поглядеть  на  него.  Мы   постоянно
переезжали с места на место. Моим домом были люди. Когда умерли  родители,
всему пришел конец. Но ведь не  у  меня  одной  случилось  такое  горе,  -
продолжала она страстно. - Я это знаю. Тогда я еще не  боялась  любить.  Я
безумно, отчаянно хотела любить  кого-нибудь.  И  я  действительно  любила
Элинор...
   - Но я ведь не знаю, кто такая Элинор, - ласково остановил ее  Ник.  Он
вял ее руки в свои. - Я не знаю никого из тех, кто был в вашей жизни.
   - Я хочу, чтобы вы знали об Элинор, - заговорила Анни настойчиво. - Она
работала буфетчицей в том отряде,  который  пришел  расчистить  дом,  или,
вернее, то, что осталось от нашего дома, и, когда я вернулась из  убежища,
она забрала меня к себе. Полтора года мы жили вместе,  и  мне  кажется,  я
любила ее почти так же, как прежде любила мать, хотя  трудно  найти  людей
более разных. Не могу себе представить, что сказала бы о ней моя мать. Муж
Элинор был морским офицером в Сингапуре, он  погиб  в  начале  войны.  Она
многое повидала в жизни. Может быть,  даже  чересчур  многое,  потому  что
время от времени она напивалась почти до потери сознания. Но по  отношению
ко мне  она  была  замечательная:  добрая,  веселая,  с  ней  всегда  было
интересно.
   - Тогда почему же вы ушли от нее?
   - Я не уходила от нее, - проговорила Анни с резкостью, удивившей  Ника.
- Я бы никогда не оставила ее. Она умерла почти такой же  смертью,  как  и
мои родители. - Анни опять оборвала себя и лишь немного погодя проговорила
машинально: - Тогда вместе с ней погибло еще семьдесят два, человека,  это
было прямое попадание, и всех этих людей оплакивали, наверно,  не  меньше,
чем я Элинор.
   - Вы говорите так, словно запрещаете себе иметь личное горе,  -  сказал
Ник. - Ведь это же  ваши  утраты,  почему  вы  отказываете  себе  в  праве
переживать их?
   - Я уже столько пережила, что стала как деревянная, - ответила Анни.  -
И мне даже чудится иной раз, что я предала своих родных - ведь  я  ушла  в
убежище одна, а они остались дома. Я покинула их  в  такую  минуту,  когда
была особенно нужна им.
   - Но вы же понимаете, что  это  неправда,  ведь  не  умышленно  вы  так
поступили.
   - Нет, все-таки в чем-то я виновата, - настаивала Анни.  -  То,  как  я
вела себя потом, доказывает это.  Почти  полгода  после  смерти  Элинор  я
ходила как потерянная, переезжала с места на место,  занималась  тем,  что
попадало под руку. Работала на фабрике. Но  когда  Оуэн  наконец  разыскал
меня...
   - Я ведь и об Оуэне ничего не знаю.  -  Анни  подняла  на  него  глаз