те, что все дело именно в этом?
   - Когда он был в Штатах, он не говорил вам, что собирается  испробовать
новый метод?
   - Тогда он мог и сам об этом ничего не знать.
   -  А  вы  со  своей  стороны   предполагали   провести   дополнительный
эксперимент после его отъезда?
   - Нет, - медленно произнес Ник. Теперь, оглядываясь назад, он не мог бы
сказать, что именно сделал после  того,  как  Гончаров  весной  побывал  в
Кливленде. Последние несколько месяцев были периодом бесплодия,  духовного
паралича. Он  мог  бы  ответить,  что  полученные  результаты  вполне  его
удовлетворяли, однако честность требовала признать, что  логично  было  бы
провести контрольный эксперимент так же, как сделал  Гончаров.  -  Нет,  -
повторил он резко, - не предполагал.
   - Так что же теперь?
   - Я все еще не знаю, что конкретно сделал Гончаров. Да и как бы  то  ни
было, это не президентские выборы и не конкурс красоты. Я уверен  в  своем
эксперименте.  Я  знаю  пределы  возможной  ошибки  моего   прибора.   Мои
результаты  не  опровергнуты.   Гончаров   по-прежнему   не   обнаруживает
элементарных частиц с таким  высоким  уровнем  энергии,  как  те,  которые
обнаружил я. Следовательно, ничто не изменилось и не  изменится,  пока  не
будет найдена ошибка либо в его методе, либо в моем или пока не  возникнет
новая теория, которая каким-то образом  докажет,  что  это  расхождение  в
наших результатах не столь важно по сравнению с тем, что у нас совпадает.
   -  Значит,  я  могу  написать  только  о  нарушении   частного   случая
неофициального советско-американского научного сотрудничества. О нарушении
его советской стороной, - добавил Адамс  спокойно  и  многозначительно.  -
Просто для характеристики конференции.
   Ник покачал головой.
   - Не пишите об этом. Подождите хотя бы, пока я не поговорю с Гончаровым
и не спрошу его прямо,  в  чем  дело.  Может  быть,  тут  просто  какое-то
недоразумение.
   - А может  быть,  ему  рекомендовали  больше  не  обмениваться  с  вами
информацией...
   - Во всяком случае, пока ничего не пишите, - повторил Ник. - Если уж  я
готов ждать, чтобы выяснить истину, то ваши читатели тем более подождут. В
конце концов, для меня это гораздо важнее, чем для них.


   На следующее утро в половине девятого позвонил Гончаров и, сказав,  что
подъедет к гостинице ровно через  полчаса,  попросил  Ника  подождать  его
внизу. В это время уличное движение очень интенсивно, объяснил он,  и  ему
негде будет поставить  машину.  Он  говорил  вежливо,  казалось,  был  рад
предстоящей встрече с Ником, и тот при всем старании не мог уловить в  его
голосе никакого смущения. Ник отвечал так  же  любезно,  подавляя  досаду,
которая при обычных обстоятельствах заставила бы его говорить сухо и  зло.
Накануне он до двух часов ночи работал над докладом и встал в шесть, чтобы
как-то его закончить. Он  изложил  свои  теоретические  положения,  описал
эксперимент и сформулировал выводы. Закончить доклад следовало бы анализом
противоречий в полученных данных, но провести такой анализ он мог бы  лишь
в том случае, если бы Гончаров был с ним откровенен. С точки зрения  Ника,
этот дружеский телефонный разговор был  только  маленькой  дипломатической
комедией.
   Пагода стояла удивительно ясная - на солнечной стороне, у  Дома  Совета
Министров, было  уже  жарко  и  душно,  но  в  тени  около  гостиницы  еще
чувствовалась утренняя прохлада.  На  темно-зеленых  листьях  молодых  лип
блестели капли воды - улицу недавно  поливали.  По  тротуару  уже  сновали
прохожие - два встречных потока, которым  предстояло  иссякнуть  только  в
первом часу ночи; по обе стороны от Ника колыхалось море непокрытых  голов
- они смыкались в небольшие гроздья около киосков с газированной водой,  и
сквозь этот живой барьер лишь изредка удавалось увидеть белую шапочку  или
халат продавщицы.
   Пересекая залитую солнцем улицу Горького, непрерывной  лавиной  неслись
такси: коричневые, зеленые и серые "Победы" в клетчатых ожерельях. Попадая
в тень Охотного ряда, все они  мгновенно  становились  темными.  Некоторые
останавливались  у  подъезда  гостиницы,  чтобы  высадить  пассажиров;  но
зеленый огонек за ветровым стеклом успевал вспыхнуть только на  тот  срок,
который  требовался,  чтобы  заплатить  за  проезд:  в  машину  немедленно
садились новые пассажиры, счетчик включался, и она отъезжала.
   По улице, кроме такси, мчались и другие машины -  двухцветные  "Волги",
большие черные "Зимы" и изредка "Зилы", которые  были  еще  больше  и  еще
чернее. Однако "Побед" - такси и собственных - было больше всего. Не  было
видно ни других иностранцев, ни иностранных машин, и в глазах  Ника  ничто
не нарушало своеобразного, неповторимого облика Москвы.
   Наконец синяя "Победа",  отделившись  от  общего  потока,  подкатила  к
тротуару, и сидевший за рулем Гончаров в тенниске с  расстегнутым  воротом
приветственно помахал Нику рукой. Ник сел, машина снова  нырнула  в  общий
поток  и,  обогнув  угол,  оказалась  на  залитой  ярким  светом   площади
Свердлова, где всюду пестрели цветы - на клумбах сквера у Большого  театра
и в пышных букетах перед шеренгой  продавщиц  на  противоположной  стороне
площади. Первые несколько минут они ехали молча.
   Гончаров вел машину очень уверенно, но совершенно не  обращал  внимания
на окружающее. Водители соседних машин бросали на него яростные взгляды, а
какой-то шофер такси злобно его обругал.
   - Теперь я расскажу вам о наших планах на будущее, - сказал он как ни в
чем ни бывало, не замечая ни сердитых лиц кругом,  ни  холодного  молчания
Ника.  -  Конференция  кончится  в  пятницу.  Тогда,  собственно   говоря,
по-настоящему и начнется ваш визит. В пятницу вечером Академия  устраивает
большой прием и банкет. Все будет сугубо официально. - Он  резко  повернул
руль  и  проскочил  в  нескольких  сантиметрах  от  грузовика.  Побелевший
водитель крепко выругался,  и  Гончаров  бросил  на  него  взгляд,  полный
ледяного терпения, словно человек,  уговаривающий  сумасшедшего.  -  Но  в
субботу вечером я думаю пригласить к себе кое-кого из моих друзей  и  буду
очень рад, если и вы придете. Мы  соберемся  совсем  по-домашнему,  и  мне
кажется, вам будет интересно познакомиться с  моими  друзьями:  среди  них
есть не только ученые, но и писатели, и актеры. А в понедельник мы  начнем
по-настоящему работать в институте над нашими данными. - Крепко сжав руль,
он обогнал автобус справа - Я думаю, мы с вами меньше чем за две недели не
управимся, а если вы захотите посмотреть и другие институты, вам  придется
задержаться в Москве еще на неделю. Возможно, вы решите съездить  в  Дубну
посмотреть  циклотроны.  А  потом,  если  вас  это   еще   не   перестанет
интересовать, мы слетаем на юг, на нашу станцию, и  пробудем  там  столько
времени, сколько вам потребуется, чтобы ознакомиться с работой прибора  на
месте. Мне было очень жаль, что вы  уже  демонтировали  свою  установку  в
пустыне.  Мне  очень  хотелось  ее  осмотреть,  самому  увидеть,  как  она
действует...
   - Это там, на юге, вы провели второй эксперимент, который упоминался  в
"Правде"? - негромко спросил Ник.
   Гончаров  резко  затормозил  перед  красным   сигналом   светофора,   и
регулировщик  вперил  в   него   изумленный   взгляд:   машина   Гончарова
остановилась как раз поперек пешеходной дорожки.
   - Да, - сказал Гончаров, глядя прямо перед собой и не замечая, с  какой
злостью смотрят на него люди, обходящие машину спереди  и  сзади.  -  Этот
прибор вы тоже увидите.  Знаете,  я  испытываю  эстетическое  наслаждение,
занимаясь исследованием космических лучей на открытом воздухе - в  пустыне
или в горах...
   Раздался сердитый свисток милиционера.
   - Это вам, - сказал Ник спокойно.
   - Мне? Почему?
   - Посмотрите, где вы остановились! Либо проезжайте дальше,  либо  дайте
задний ход.
   - И правда, - сказал Гончаров, удивленно оглядываясь по сторонам. - Ну,
теперь уже ничего не поделаешь. Сейчас дадут зеленый свет.
   Раздался новый свисток, еще более сердитый.
   - Берегитесь! - сказал Ник. Его бесило, что  Гончаров  так  невозмутимо
уклоняется  от  разговора  о  втором  эксперименте  даже   после   прямого
упоминания о нем. Однако он твердо решил быть  таким  же  непроницаемым  и
уклончивым, как его собеседник. - Через десять секунд этот фараон подойдет
к нам...
   - Фараон? - переспросил  Гончаров,  оглядываясь.  -  Если  уж  вам  так
хочется употреблять жаргон, то у нас существуют более новые эквиваленты  -
"мильтон" или "крючок", однако культурные люди...
   - Ну, пусть мильтон или мент, - сказал Ник, - а вы все равно угодите  в
тюрьму. Дайте задний ход.
   Гончаров невольно рассмеялся.
   - Критика критикой, но у вас есть пословица: "Не чайнику  перед  котлом
хвалиться". Видите ли, дорогой мистер Чайник, мне как-то довелось ехать  с
вами...
   - Ну и?..
   - У меня все время душа в пятки уходила. Скорость сто километров в час,
а  машина  вензеля  выписывает...  -  Зажегся  зеленый  сигнал,  и  машина
Гончарова прыгнула вперед, как заяц. - О чем я говорил? Ах да... Нам нужно
добраться до станции прежде,  чем  начнутся  снегопады.  Иначе  это  может
оказаться не слишком простым делом. На этой горе метели иногда  начинаются
уже в сентябре, хотя в долинах еще стоит летняя погода...
   - Самосвал... - пробормотал Ник, изо всех сил нажимая  на  воображаемые
педали.
   - Конечно, если начнутся снегопады, - продолжал Гончаров, на скорости в
шестьдесят пять километров пуская машину накатом, чтобы сэкономить бензин,
-  можно  будет  взять  наш  трактор-вездеход.  Раньше   нам   приходилось
перевозить оборудование  самим  на  лыжах.  Как-то  раз  мы  подняли  туда
несколько тонн оборудования. Но теперь мы... -  Он  опять  включил  третью
скорость, чтобы обогнать еще одну  машину,  -  мы  строим  дорогу.  Я  уже
говорил в Академии о продлении  вашей  визы  и  думаю,  что  все  будет  в
порядке.
   - Так, значит, точно это пока неизвестно?
   - Пока нет. Но если визу продлят, сможете  вы  задержаться  в  СССР  на
такой срок? Вы уладили свои дела?
   - Но я же писал вам, что рассчитываю пробыть здесь довольно долго.
   - Я знаю. Но когда вы приехали, вам по-видимому, надо было уладить  еще
какие-то дела. Какие-то дополнительные дела. Так, значит, они улажены?
   - Я не понимаю, о чем вы говорите, - сказал Ник. - Я  с  самого  начала
ехал сюда с тем, чтобы сделать доклад, а потом совместно с вами попытаться
установить   причину    несоответствия    наших    результатов.    Никаких
дополнительных дел у меня не было.
   - Понятно, - отозвался  Гончаров.  -  Следовательно,  вопрос  только  в
продлении визы. Но это решаю не я.
   - А если ее не продлят? Мне придется уехать в конце недели?
   - Нет никаких оснований  предполагать,  что  ее  не  продлят,  -  пожал
плечами Гончаров.
   - Как я уже говорил, - продолжал Ник, - дополнительных дел  у  меня  не
было,  но  мне  кажется,  что  у  нас  появились  какие-то  дополнительные
несоответствия.
   Гончаров сперва ничего не ответил, потому что разворачивал машину перед
входом в институт, затем, открыв свою дверцу, он сказал:
   - Да, я как раз собирался поговорить с вами об этом. Я не стал посылать
вам сообщение о наших новых данных, зная, что вы уже уехали и письмо  едва
ли вас догонит.
   - Ах, вот как, - сказал Ник огорченно:  его  расстроило,  что  Гончаров
сослался на столь малоубедительный предлог.
   - А когда вы приехали и я хотел  рассказать  вам,  оказалось,  что  это
невозможно, - продолжал Гончаров.
   Ник удивленно посмотрел на него, и Гончаров слегка развел руками.
   - И только из-за вас, - закончил он со сдержанным гневом, хотя тон  его
оставался любезным. - Пойдемте.
   В своем институте, в своих лабораториях, в окружении своих  сотрудников
Гончаров был гораздо более  уверен  в  себе  и  спокоен,  чем  Гончаров  -
легкомысленный шофер или Гончаров - гость в чужой  стране,  язык  которой,
как бы хорошо он его ни знал, все-таки не был для него родным. Теперь  Ник
понял, что в Кливленде Гончаров  -  хотя  он  ничем  этого  не  выдавал  -
испытывал, вероятно, большую робость. Кроме  того,  он,  наверное,  ни  на
секунду не  забывал  о  напряженных  отношениях,  существующих  между  его
страной и страной, в которой он  находился.  Теперь  Ник  по  собственному
опыту знал это ощущение, хотя, если не считать статьи в "Правде", никто не
сказал и не сделал ничего, что могло бы ему быть неприятно. До сих пор  он
встречал только самое любезное и дружеское внимание и  от  души  надеялся,
что все люди, с которыми Гончаров сталкивался в Америке, относились к нему
точно так же. Тем не менее ему было теперь мучительно ясно, что человек не
может отделить себя от истории своей эпохи, как бы страстно он  ни  желал,
чтобы все сложилось по-иному.
   Обходя лаборатории и знакомясь с сотрудниками, Ник видел, что  Гончаров
до мельчайших деталей знает все работы, ведущиеся в  институте.  Некоторые
эксперименты  ставились  непосредственно  здесь,  но  главным  образом   в
институте разрабатывались  планы  экспериментов,  проводившихся  затем  по
указанной схеме на горной станции.
   Большинство сотрудников были очень молоды, гораздо моложе Гончарова,  -
кроме разве начальника механической мастерской, худого человека  с  совсем
седой головой, с чутким и нервным морщинистым  лицом  труженика.  Гончаров
рассказал Нику, что этот инженер вырос в деревне и впервые познакомился со
сложными механизмами только во  время  войны,  когда  стал  летчиком.  Ник
решил, что ему лет шестьдесят.
   - Как он мог стать летчиком? - спросил Ник. - Ведь  он  тогда  уже  был
слишком стар.
   - Стар? - переспросил Гончаров. - Он на год моложе меня. Просто ему  на
войне пришлось трудно.
   Станки  в  мастерской,  за  исключением  швейцарского  винторезного   и
чешского фрезерного, были советского  производства  и  довольно  старые  -
непритязательные, некрасивые и такие массивные, словно запас прочности для
них рассчитывал чрезвычайно консервативный человек, а затем его цифры были
еще увеличены  вдвое.  Но  детали,  как  Ник  увидел  с  первого  взгляда,
обрабатывались превосходно. Большая часть станков работала, что  указывало
на хорошее планирование. Выключенные станки  были  смазаны,  вычищены,  их
можно было пустить в ход в любую минуту,  -  это  означало,  что  культура
труда  здесь  очень  высока.  Ник  мысленно  подсчитал  число  рабочих   и
количество оборудования, и оказалось, что здесь людей на станок приходится
больше, чем в кливлендских мастерских. Либо производительность труда  была
здесь ниже, либо велась широкая подготовка новых рабочих.
   И в  мастерской  и  в  лабораториях  его  то  и  дело  поражали  резкие
контрасты. Новейшие счетчики,  осциллографы,  электрические  приборы  были
почти такие же, как у него, но, кроме них, использовалось много  приборов,
изготовленных лет двадцать пять, а  то  и  тридцать  назад.  Промежуточных
ступеней не имелось совсем.  В  здании  института  даже  не  было  скрытой
проводки:  электрический  ток,  используемый  для  освещения   и   питания
экспериментов, настолько новых, что они  говорили  уже  о  завтрашнем  дне
науки, бежал по проводам, подвешенным на огромных фарфоровых изоляторах, к
громоздким выключателям,  которые  устарели  уже  ко  времени  Октябрьской
революции.   Создавалось    впечатление,    что    определенные    отрасли
электропромышленности сорок  лет  следовали  одним  и  тем  же  неизменным
шаблонам,  а  затем  все  массовое  производство  одним  скачком  достигло
современного  уровня.  От  дальнейших  выводов  Ник  решил   воздержаться.
Привычные для него нормы были здесь неприменимы.
   Но пока ему еще не показали никаких новых экспериментов. И когда они  с
Гончаровым на несколько минут остались одни, он спросил:
   - Выходя из машины, вы сказали очень  странную  вещь  -  что  не  могли
сообщить мне о вашей новой работе из-за меня. Какие у  вас  основания  так
говорить?
   - В аэропорту, едва я сказал, что у меня есть для вас  важные  новости,
вы заявили, что вам строжайше приказано позвонить в посольство, прежде чем
начинать какие бы  то  ни  было  разговоры,  -  холодно  и  резко  ответил
Гончаров, как человек, который слишком долго вынуждал себя сдерживаться. -
Из этих слов и из того, что вы говорили потом, мне пришлось заключить, что
вы обязаны были обратиться в посольство за  последними  политическими  или
секретными инструкциями. Я не знаю, в чем дело, и ни о чем  не  спрашиваю.
Вы, конечно, прямо так не говорили, но ведь и я  не  совсем  дурак.  После
этого с моей стороны было бы бестактно заводить разговоры,  которые  могли
поставить вас в неловкое положение.
   Ник ничего не понимал.
   - Но я же просто звонил одному посольскому служащему по  поручению  его
сестры - он уезжал в  отпуск,  и  она  просила  передать,  что  не  сможет
встретиться с ним там, где они условились, - сказал он наконец  растерянно
и сердито. - Неужели это можно  назвать  политической  инструкцией?  Такой
невинный пустяк?
   - А когда вы кончили говорить по телефону, я снова коснулся этой  темы,
- настаивал Гончаров, - и вы сказали, что  не  можете  обсуждать  со  мной
проблемы космических лучей, пока  не  сориентируетесь.  Я  понял,  что  вы
подчиняетесь какому-то приказу, хотя это показалось мне очень странным,  -
ведь в космических лучах нет  ничего  секретного.  Мне  оставалось  только
предположить, что со времени нашей последней встречи вы  сделали  какое-то
открытие, которое было засекречено, или что вы вообще  заняты  работой,  о
которой даже не намекнули мне. Мы живем в фантастическое время, Реннет, но
я считаю, что ради решения нашей проблемы мы все-таки  должны  попробовать
работать вместе, не переступая границ возможного.
   - И в этом вся тайна вашей скрытности? - спросил Ник.
   - Моей скрытности! - возмутился Гончаров. - А кто с таинственным  видом
торопился звонить в посольство? И кто порывался рассказать  свои  новости,
пока ему не заткнули рот? Скрытность! - снова вспыхнул Гончаров. - Это мне
нравится! Когда мои сотрудники спросили  меня,  что  вы  сказали  о  новом
эксперименте, мне пришлось объяснить им, что нам не удалось его  обсудить.
Когда корреспондент "Правды" спросил меня, что вы сказали...
   Дверь отворилась, и Гончарову доложили, что в  конференц-зале  все  уже
собрались.
   - Нельзя заставлять их ждать, - сказал Гончаров. - Поговорим позднее.
   - Хорошо, - ответил Ник. - Давно пора все это выяснить.
   Вслед за Гончаровым он  вошел  в  комнату,  где  стоял  стол,  покрытый
зеленым сукном.  Увидев  всех  сотрудников  института  вместе,  Ник  очень
удивился.  История  мировой  науки  насчитывает  лишь  пять-шесть   видных
женщин-физиков. Этому можно найти множество объяснений, но как  бы  то  ни
было, факт остается фактом: и теперь,  когда  женщины  получают  такое  же
образование, как мужчины,  женский  ум,  по-прежнему  мало  восприимчив  к
физике. На родине Ника даже в самых крупных лабораториях не так  уж  часто
можно встретить женщину-физика, способную к творческой работе. А здесь  из
двадцати восьми человек, ожидавших его за длинным  зеленым  столом,  шесть
были женщины - процент  необыкновенно  высокий.  Когда  Ник  выразил  свое
изумление вслух, молоденькие сотрудницы дружно рассмеялись.
   - Мы здесь еще не в полном составе, - сказала одна из них по-английски.
- К сожалению, не смогла прийти Валя... Валентина Евгеньевна. А то  бы  вы
еще больше удивились!
   - Она действительно так талантлива? - спросил Ник у Гончарова.
   - О ее способностях как физика пока судить рано, она очень молода.  Они
имели в виду ее личные качества. - Гончаров улыбнулся, но,  казалось,  эта
тема была ему неприятна, и он внезапно (слишком внезапно, как впоследствии
вспомнил Ник) заговорил о другом и повел всех в соседнюю комнату - большой
зал со стенками, обшитыми деревом, где на длинном, покрытом накрахмаленной
бе