Ты хочешь опять убежать от меня. Валя.
   - Но на этот раз по-другому, - произнесла она с расстановкой. - На этот
раз я действительно хочу уйти. Мы с тобой оба совершили ошибку, вот и все.
- Ей было мучительно трудно произнести это. Лицо ее было бледно.  -  Я  не
знаю, что думаешь ты, но, ко-моему, мы с тобой очень разные люди.  В  тебе
слишком много печали, и слишком часто я ее не понимаю.
   Ник знал, что Валя права, во  был  подавлен  тяжестью  утраты.  Он  мог
только взмолиться.
   - Но этого больше нет! Я изменился.
   Она покачала головой.
   - Ты изменился, это правда, но не в том смысле, как я  говорю.  А  если
даже и так, теперь уж слишком поздно. Все, что ты пытался объяснить мне  и
что я не желала слушать, - все это было правильно.
   Он хотел было возразить, не Валя остановила его.
   - Ах, Ник, прошу тебя! - сказала она умоляюще. -  Мне  и  так  нелегко.
Теперь мне уже безразлично, кто  из  нас  прав,  а  кто  виноват.  С  этим
покончено. Но я рада,  что  это  было.  Иначе  мы  разошлись  бы  с  таким
чувством, будто что-те осталось незавершенным. Мы мучились бы,  тосковали.
Но это ужасно, если мы сейчас начнем ссориться. Лучше давай просто  скажем
друг другу спасибо за то хорошее,  что  у  вас  было.  Я  хочу,  чтобы  мы
сохранили дружбу. Я восхищаюсь, горжусь тобой,  но  мы  не  подходим  друг
другу, нет! В душе у тебя заключено что-то непонятное мне, чего я  еще  не
коснулась, я знаю. И у меня есть  своя  страсть  -  не  раскрытая  еще.  Я
уверена в этом, но уверена также, что ты не тот человек, у  которого  есть
ключ к моей душе. Так лучше нам  расстаться.  Помоги  мае,  Ник.  Если  ты
задумал уезжать - уезжай, а я не поеду. Поверь, это мое искреннее желание.
   - Остаться здесь?
   - Да.
   - С Гончаровым?
   Она промолчала.
   - С Митей? - снова спросил он, уже мягче.
   - Для того, о чем ты думаешь, слишком  поздно,  -  ответила  она.  -  В
глубине души он, вероятно, считает меня...
   Ник не сразу схватил смысл русского слова, но в следующее мгновение  он
уже понял его - она как будто хлестнула его по лицу, и он  даже  не  сумел
ничего ответить.
   - И ты предлагаешь мне уехать и так вот тебя оставить? Разве я могу так
поступить?
   - Теперь ты не в силах что-либо поправить, - мягко настаивала она. - Уж
так сложилось. Я должна жить, работать с ними со всеми, потому что здесь я
проживу всю мою жизнь. Не беспокойся за меня, со мной все будет хорошо,  я
справлюсь.
   - А я?
   - И ты тоже. И что бы Митя ни думал обо мне как о женщине,  он  никогда
не перестанет быть мне другом.
   Как он ни уговаривал.  Валя  была  непоколебима.  В  глубине  души  Ник
понимал, что она права, и Валя знала, что втайне он с  ней  согласен.  Это
была  уже  не  прежняя  девочка,  наивная,  порывистая.  В  ней  появилась
спокойная,  освобожденная  от  иллюзий  уверенность.  Она  стала   мудрее,
терпимее. Разговор их окончился так же сумбурно, как и  начался,  и  после
него осталось сожаление, усталость и растерянность, оттого что облегчение,
которого они ожидали, не наступило. Они не  смогли  найти  слово,  которое
действительно было бы последним, ни поцелуя, который стал  бы  прощальным.
Даже в самый момент отъезда, когда Ник уже усаживался в кабину  вездехода,
а Гончаров, Валя и все остальные, провожая, стояли во дворе, то,  что  еще
хотели сказать друг другу Ник и Валя, потонуло в неожиданном реве  мотора.
Ничто в мире не кончается, подумал Ник, просто переходит во что-то другое.
   Машина рванулась вперед, на секунду Ник потерял равновесие и  качнулся.
Когда он снова  выпрямился  и  оглянулся  назад,  провожавшие  по-прежнему
стояли во дворе, махали ему руками, что-те кричали. Ник  увидел,  как  они
повернулись и направились к дому.  Последними  уходили  Валя  и  Гончаров.
Оставшись одни, они еще долго глядели вслед машине, потом Гончаров положил
руку Вале на плечо. Валя сейчас же повернулась, и оба пошли  к  двери  как
раз в тот момент, когда вездеход начал неуклюже взбираться на край впадины
и на одно мгновение как будто заколебался на этом пороге внешнего мира.  В
последний раз Ник оглянулся, но двор уже опустел. Трактор дал сильный крен
вперед и пустился в трудный путь туда, где оставалась  вся  прежняя  жизнь
Ника.
   Всю дорогу до Тбилиси он не переставал думать  о  Вале,  и  всю  дорогу
дальше, до самой Москвы, сердце у него сжималось  от  не  покидавшего  его
чувства сожаления, хотя он понимал,  что  Валя  поступила  правильно,  так
будет лучше и для него и для нее. Тогда откуда же эта печаль? - недоумевал
Ник. Что пробудила Валя в его душе, если  это  обернулось  такой  щемящей,
невыносимой тоской, которую не выразить словами? Ответ был  где-то  рядом,
но он ускользал, не давался в руки. Если бы только Ник  знал,  где  искать
его!


   Он уже несколько дней, как вернулся в Москву, а  его  все  преследовало
чувство тоскливого недоумения.  Он  никому  не  позвонил,  даже  Анни.  Он
заказал себе место в самолете: через  неделю  он  улетал  домой,  как  раз
накануне  дня,  когда  истекал  срок  его  визы.   Ник   чувствовал   себя
опустошенным, он действовал как автомат. Внешне все шло, как обычно, -  он
был все дни занят, второпях, равнодушно досматривал то, что обычно смотрят
туристы и что он не успел посмотреть. Но он смотрел и не видел. После  юга
Москва показалась по-зимнему тусклой, яркая  летняя  одежда  скрылась  под
черными и коричневыми пальто. В сером воздухе стойко держался острый запах
мокрого снега, такой тяжелый после прозрачной свежести гор. Ночью  лязг  и
грохот  военных  машин  становился  все  громче  и  длился   все   дольше:
заканчивалась подготовка к военному параду. По  всему  городу  уже  начали
развешивать стяги и полотнища в честь годовщины Октябрьской революции. Все
вокруг было в движении, в спешке.
   Ник бродил по музеям, галереям, выставкам, древним  церквам,  по  домам
знаменитых людей, где все осталось таким, каким было при их жизни,  и  где
теперь царила тишина. Но ничто не проникало в глубину его  сознания.  Даже
вновь  обретенная  способность  к  творческому  труду   как   будто   была
парализована в самый момент ее взлета и умерла.  Быть  может,  вдохновение
его было временным, он заразился им  от  Гончарова.  Но  этому  верить  не
хотелось.
   Как-то в метро  Ник  поднимался  на  длинном  эскалаторе  сквозь  строй
холодных мраморных колонн, суровых  статуй,  нарядных  люстр,  сверкающего
красного, черного и зеленого камня. На время  этого  долгого  подъема  Ник
оказался  затерянным  среди  плотной  людской  массы.   На   поднимавшемся
параллельно эскалаторе на одном с ним уровне  стояла  молодая  деревенская
женщина в платке и тесно  облегавшем  ее  поношенном  черном  пальто,  Она
держала плотно закутанного младенца и  новую  сумку  из  блестящей  черной
клеенки. Женщина улыбалась ребенку, личика которого Ник  не  видел,  потом
засмеялась и нежно над ним заворковала. Бормотание  ее  ласкового  голоса,
непонятные Нику слова, в которых сосредоточилась вся материнская любовь  и
нежность, с силой ворвались в замкнутый мир его сознания. В  памяти  вдруг
возникла темная ветреная ночь возле планетария, где  Валя  поцеловала  его
первый  раз...  офицер-грузин,   уткнувший   лицо   в   шейку   сынишки...
коричнево-зеленая  квартира,  казавшаяся  такой  громадной   и   пустынной
мальчику, который так и вырос,  думая,  что  постоянная  тоска  по  любви,
всегдашняя хватающая за горло боль - вечные и неизменные спутники жизни.
   Эти три образа промелькнули у него перед глазами, как ловко стасованные
полупрозрачные карты, сквозь которые  он  продолжал  смотреть,  не  отводя
глаз, на женщину, стоявшую почти рядом с ним  и,  как  и  он,  скользившую
вверх вместе с эскалатором. И внезапно тот самый ответ,  который  Ник  так
жадно искал, открылся ему: ребенок на руках  у  женщины  ощущал  ту  самую
любовь, которую Ник страстно хотел почувствовать в те давние  годы,  когда
слова  воспринимались  как  смутные  звуки  и  правда  любви  могла   быть
воспринята лишь в голосе, в ласке, в милых, обожающих глазах. Это  счастье
не выпало ему на долю, и потому он не мог дать  имени  тому,  к  чему  так
рвался, - Валя своим голосом коснулась заледеневшего сгустка его  тоски  и
пробудила ее от долгих десятилетий оцепенения,  хотя  и  с  опозданием  на
целую жизнь. Он изголодался по любви, он томился по ней всю свою жизнь, он
готов был впивать ее бесконечно и, однако, не  мог,  не  в  состоянии  был
удержать ее, потому что, как это вдруг стало ему ясно, в глубине  души  не
считал себя достойным любви. Где-то во мраке прошлого он все еще оставался
тем человеком, который уничтожил мир и все сущее в нем,  обрушив  на  него
ослепительно-белую гибель. Тот человек втайне нес самим на себя наложенную
печать Каина. Он проехал полсвета в поисках самого  себя,  и  вот  что  он
наконец нашел. Ник не видел больше ни женщины, ни ребенка, они  расплылись
перед ним множеством пятен, и он стиснул зубы, чтобы удержать  слезы.  Как
всегда, пряча чувства, он высоко вскинул голову, и тут его уже сухие глаза
увидели дощечку с надписью. Он ожидал,  что  прочтет  на  ней:  "Выход  на
улицу", - но она сулила большее, на ней стояло: "Выход в  город",  и  Нику
вдруг стало как будто легче - в конце концов ему дается  больше  того,  на
что он чувствовал себя вправе рассчитывать.
   Эскалаторы  вышли  на  поверхность,  выбрасывая  людские  потоки.   Ник
двигался словно во сне. Пройдя несколько шагов, он остановился и стоял как
потерянный. Потом глубоко вздохнул.  Мимо  него,  задевая  и  толкая  его,
двигались люди - целые толпы людей. Глянув поверх их  голов.  Ник  заметил
будку телефона-автомата, и его  охватило  страстное,  неудержимое  желание
кинуться туда, сквозь всю эту  толпу,  чтобы  услышать  голос  человека  -
единственного в этом городе, единственного на всем свете, который радостно
удивится и облегченно вздохнет, узнав о его возвращении и обо всем, что  с
ним произошло. И все поймет.
   Ник  вытащил  из  кармана  пригоршню  мелочи.  Среди  русских   копеек,
американских центов, английских пенсов и  шведских  эре  он  с  удивлением
заметил знакомый голубой шарик. Ник смотрел на  него  и  лукаво  улыбался,
пока набирал номер - единственный во всей Москве, который  знал  наизусть.
Он  прижал  плечом  телефонную  трубку  и  ждал.  Сердце  у  него   бешено
колотилось, пальцы не слушались, а он  все  старался  отпереть  замочек  у
северного полюса крохотного глобуса.  Все  произошло  почти  одновременно:
цепочка отстегнулась, и из телефона послышался теплый,  всегда  как  будто
вопрошающий знакомый голос.
   - Это я! - сказал Ник, и слова его прозвучали как победный  клич.  -  Я
вернулся!