словно  охватить  одним  коротким
словом более двухсот миллионов человек было для нее так же  легко,  как  и
дышать. - Он приехал в самый трудный период гражданской войны и с тех  пор
всегда оставался с нами, и, если нужно было поднять голос, он  никогда  не
отделывался молчанием, чего бы это ему не  стоило,  а  стоило  это  ему  в
трудные времена очень много. Такой деликатный, мягкий человек  -  и  вдруг
столько мужества! Нет, я очень рада, что мы приехали.
   - Я тоже, - сказал наконец Ник.
   - И я рада, что Митя сказал ему, будто вы очень хотели его  видеть.  Вы
не должны сердиться за это на Митю. Он был студентом  Горячева  и  с  него
брал пример, когда с его женой случилось несчастье. - Ник повернул  голову
и  взглянул  на  нее.  -  По-моему,  -  продолжала  Валя,  прижав  руку  с
растопыренными пальцами к шее и этим как бы подчеркивая, что имеет в  виду
только себя. Когда она говорила "по-моему", это означало, что речь идет  о
чем-то глубоко личном. С одинаковой легкостью  она  то  отделяла  себя  от
всех, то как бы отождествляла с двумястами миллионами людей. - По-моему, -
повторяла она, - самое огромное дело в своей  жизни  Митя  совершил  не  в
научных лабораториях, а в маленькой комнатке, за столом, где  он  холодной
ночью писал письма женщине, сидящей в тюрьме. Он  никогда  не  рассказывал
мне об этом, но я себе так это представляю. Он знает, писал он, что она ни
в чем не виновата. Он писал,  что  никогда  не  перестанет  отстаивать  ее
невиновность. И писал, что теперь она должна считать себя его женой, а  он
будет ждать, пока ее освободят.
   - И он ждал?
   - Ждал. Он не переставал писать ей, хотя, наверное, очень боялся.  Ведь
за эти письма его тоже могли арестовать. Но  все  время  он  не  прекращал
работу и все-таки верил в будущее. А когда она вернулась, Горячев дал Мите
свою  машину,  чтобы  встретить  ее,  потому  что  Митя  хотел  сейчас  же
зарегистрировать их брак. Я тогда была еще  девочкой,  но  все  знали  эту
историю, и я считала его героем.
   Ник помолчал. Он впервые почувствовал в Гончарове не ученого, а  просто
человека и гордился им  по-человечески,  но  его  уколол  оттенок  той  же
гордости в голосе Вали, поэтому он не удержался, чтобы спросить:
   - Почему же тогда он не хочет, чтобы вы со мной встречались?
   - А почему вдруг такой вопрос?
   - Потому что я чувствую, что вы с ним говорили об этом.
   Валя посмотрела на него молча, но молчала  она  потому,  что  про  себя
тщательно подбирала слова, чтобы выразить свою мысль.
   - Я интересую его  как  член  руководимой  им  группы,  -  сказала  она
наконец. - Не как женщина.
   - И только? Вы в этом уверены?
   Валя чуть улыбнулась.
   - Вы напрасно думаете, что это пустяки. Быть может,  это  важнее  всего
другого.
   - Правда? Понимаете, ведь если вы интересуете его как женщина, если ему
действительно неприятно, что мы встречаемся... то зачем же  причинять  ему
боль? - Он сказал это очень неохотно, но ведь в  мире  и  без  того  много
страданий, и стоит ли наносить раны намеренно? -  Ответьте  мне  прямо,  -
добавил он.
   - Я уже ответила, - сказала Валя, слегка покраснев.
   - Тогда скажите, что вы с ним говорили о наших с вами встречах?
   Валя вздохнула.
   - Ох, не надо!..
   - Нет, - заупрямился он. - Раз это касается меня, я хочу знать.
   - Да ведь это и так ясно, - беспомощно сказала она.
   - Мне не ясно.
   - Ну хорошо, как бы вы отнеслись  к  тому,  что  американская  девушка,
работающая у вас в лаборатории, и девушка серьезная, начинает  встречаться
с иностранцем...  не  обязательно  с  советским  человеком,  но  вообще  с
иностранцем?
   Ник смотрел на нее с удивлением.
   - Вам было бы все равно? - спросила она.
   Ник даже не знал, что ответить. Он просто покачал головой, не  сводя  с
нее взгляда.
   - Она может делать все, что ей угодно, - сказал он.  -  Иностранец  или
нет - какое это имеет значение? У нас большинство людей выходцы из  других
стран, либо иностранцы по происхождению.  Кроме  индейцев.  Да  и  тех  мы
считаем выходцами из Азии.
   - Видите ли, - сказала Валя тоже упрямо, хотя и с улыбкой, - у  нас  на
это смотрят иначе. Вероятно, мы гораздо  сплоченнее,  чем  вы.  Если  наша
девушка увлечется иностранцем и отношения у них  настолько  серьезны,  что
они намерены пожениться, тогда... быть  может...  это  ничего,  но  друзья
девушки должны наверняка знать, что это - серьезно.  Если,  наоборот,  они
просто дружат, встречаются от случая к случаю, разговаривают - тогда  тоже
ничего, хотя и несколько хуже: ведь всегда найдутся  люди,  которые  будут
думать, что это больше, чем дружба.
   - А если и так? - беспомощно спросил он.
   Валя вздохнула.
   - Вы, наверное, уже заметили, что нам свойственна сплоченность.  Иногда
она проявляется даже чересчур сильно, но что поделать - мы такие.  Русские
мужчины не  испытывают  радости  при  виде  русской  девушки  -  серьезной
девушки, конечно, - с иностранцем. Они просто не могут  этого  переварить.
Им  обидно.  Уж  не  знаю,  что  это   -   чувство   ответственности   или
собственности. Впрочем, сами они не  видят  особого  греха  в  том,  чтобы
поухаживать за иностранками. Но я  же  говорю,  ничего  не  поделаешь,  мы
такие. Да и не только мы, русские. Я думаю, почти везде это так.
   - Значит, вот это и беспокоит Гончарова? -  медленно  спросил  Ник,  не
вполне веря ей.
   - По-моему, да, отчасти, - спокойно сказала Валя.
   - А, черт бы меня взял!
   - Вы сердитесь?
   - Да, пожалуй. Даже смешно, до чего это не похоже на  то,  что  я  себе
представлял. Смешно, но и оскорбительно. Для меня невыносимо, что от  меня
отгораживаются стеной.  Мне  очень  неприятно  чувствовать  себя  каким-то
неполноценным. Послушайте, вот я сижу вмести со всеми...
   - Вы не поняли. Никто ничего не  имеет  против  вас  лично.  Все  очень
хорошо к вам относятся. Митя восхищается вами, я это знаю.  И  вы  знаете,
как я хочу быть вашим другом.
   - Правда? Тогда позвольте задать вам вопрос: можем мы Опять встретиться
вне института? Поедем мы с вами на будущей неделе к Ушакову?
   - Да, мы можем встретиться, - негромко сказала Валя. - И к  Ушакову  мы
поедем. Пусть говорят что  угодно.  Я  сама  знаю,  что  правильно  и  что
неправильно. - Она положила руку на его запястье. - Нам пора возвращаться.
Нас, наверное, уже ждут. И не сердитесь пожалуйста.
   - Постараюсь, - ответил Ник. - Но надеюсь, что все обстоит так, как  вы
говорите.
   В их отсутствие у Горячева появились новые гости.
   Солнце начинало опускаться. Все лениво развалились на лужайке. К  щенку
сеттеру прибежали соседские собаки и, заливаясь лаем,  подняли  в  дальнем
углу  сада  сумасшедшую  возню.  Составилась  партия  в  крокет  -  в  ней
участвовала и Валя, неожиданно  проявившая  упорное  стремление  выиграть.
Звонко стучали  крокетные  шары,  шумно  дышали  запыхавшиеся  собаки,  на
лужайке шел неторопливый, бессвязный разговор.
   Ник полулежал, опершись на локоть, и думал о том, что с первого взгляда
все это ничем не отличается от тихого  воскресного  времяпрепровождения  в
любом другом уголке мира. Но теперь он знал,  что  это  не  так,  хотя  бы
потому, что он и его здешние друзья встретились,  имея  за  плечами  такой
разный жизненный опыт, такие разные исторические  эпохи.  Эти  люди  знали
такое, чего никогда не знал ни один американец его поколения, они пережили
бурные вихри истории, пережили революцию, голод, террор, эпидемию,  войну,
героизм, предательство, репрессии, отчаяние и новые надежды. И возможность
наслаждаться таким безмятежным воскресным днем, который для него был  лишь
повторением того, что он знал всю свою жизнь, они получили всего несколько
лет назад, после  десятилетий  лихорадочных  метаний,  ценою  неисчислимых
потерь.
   Возвращались в Москву уже в темноте.
   - Спасибо, что разрешили использовать вас, - сказал Гончаров, улыбаясь.
- Вы были моим подарком Горячеву, старик очень вам обрадовался. Видите ли,
я ему многим обязан. - Он протянул Нику бутылку, завернутую  в  газету.  -
Возьмите, если желаете. Я не отдал ему, потому что ваш визит  был  гораздо
важнее, чем это. Вот так-то! Будущее воскресенье - целиком ваше.  Еще  раз
спасибо вам.
   Ник не знал, что и думать. Валя, сидевшая позади, молчала.  Искренность
Гончарова не оставляла сомнений.  То,  что  он  говорил,  безусловно  было
правдой, но вполне возможно, что Гончаров  и  не  подозревал,  какую  долю
правды он скрывает даже от самого себя. Ник понимал только одно: незаметно
и неизвестно, когда и как в каждом из них произошла какая-то  перемена,  и
постепенно все трое становились совсем иными, чем прежде.
   И все же, вернувшись в гостиницу,  он  тотчас  справился,  нет  ли  ему
письма из Вены.


   На другое утро в кабинете Гончарова  тоже  ощущалась  перемена:  вместо
прежнего  доверия  воцарилась  заметная  напряженность.   Ни   словом   не
обмолвившись о вчерашней поездке, Гончаров заговорил с Ником точно в таком
же тоне, каким они разговаривали в субботу днем.
   Эта проблема, откровенно объяснил он, относится  не  только  к  области
физики. У его  исследовательской  группы  есть  определенный  план  работ,
который  в  свою  очередь  входит  в  общий  план  работы   института.   А
институтский план входит  в  государственную  программу,  разработанную  и
одобренную  Академией   наук.   Если   работа   над   каким-либо   научным
исследованием не укладывается в примерно намеченный срок, то продлить  его
можно только за счет других исследовательских работ.  И  еще  важнее,  чем
предусмотренные планом сроки  работы  и  использования  лабораторий,  план
снабжения материалами. Все народное хозяйство строится на основе планового
распределения сырья и готовых материалов как для промышленности, так и для
науки.
   - Мы, конечно, стараемся сделать наш годовой план возможно более гибким
и трезво предусмотреть все трудности, но какие-то  просчеты  неизбежны.  У
вас в Америке, насколько я  могу  судить  по  своим  наблюдениям,  главная
проблема - где и  как  достать  денег  для  работы,  так  как  у  вас  нет
централизованной научной организации. Но поскольку в вашей экономике царит
анархия и всегда остаются неиспользованные излишки, то, раздобыв денег, вы
без труда можете купить все, что нужно, вплоть до мельчайшего  винтика.  У
нас же наоборот: ассигнования на научные исследования никогда не  являются
проблемой. Если  мы  докажем,  что  такое-то  исследование  имеет  научную
ценность, то деньги мы можем получить  в  несколько  дней.  Но  деньги  не
решают проблемы материалов. Вот  если,  например,  нужно  построить  сверх
плана циклотрон стоимостью  в  сто  миллионов  рублей  или  закончить  его
досрочно, то дело может затянуться,  потому  что  вся  необходимая  медная
проволока определенного сечения на этот  период  уже  распределена.  Медь,
которая нужна для постройки  циклотрона,  уже  использована,  скажем,  для
генератора в Иркутске, что тоже было необходимо.
   - И что же тогда?
   Гончаров пожал плечами.
   - Вот я и стараюсь найти такой  способ  проверки  нашего  эксперимента,
чтобы не повредить нашему общему плану. Согласно этому плану, Коган сейчас
должен  уже  заниматься  другим  делом.  Согласно  плану,  станция  должна
проводить уже другой эксперимент. Наш тамошний штат уже готов приступить к
новой работе. Аппаратура, которую  должны  закрепить  за  станцией,  будет
использована для этого испытания, потому что у нас нет запасных  приборов,
чтобы одновременно начать совсем другой эксперимент. Разумеется, - добавил
он, - задача, вставшая сейчас перед нами, настолько важна,  что  я  всегда
смогу оправдать невыполнение плана. Этого мне не поставят в вину, скорее с
меня строго спросили бы, если бы я не  принял  все  необходимые  меры  для
решения этой задачи.
   - И что же?
   Гончаров слегка улыбнулся.
   - Дело во мне самом, - сказал он. - Во мне и моем  отношении  ко  всему
этому. Понимаете, мой план для меня всегда очень  важен...  словно  я  дал
кому-то  слово.  И  я  горжусь  тем,  что  всегда  беру  на  себя  большие
обязательства, а не только то, что можно выполнить в срок  наверняка.  Это
многие могут. И вот в первый раз я... - Он нахмурился, и, хотя  голос  его
был спокоен, пальцы выбивали по столу гневную дробь. Положение,  очевидно,
было для него мучительно трудным, но Ник позавидовал накалу его чувств. Он
еще не понимает Гончарова, это ясно. Вот человек,  видевший  и  переживший
огромную   несправедливость,   под   его   внешней   спокойной   мягкостью
беспрестанно бродят отголоски трагедии и горя, и, однако, в нем нет и тени
цинизма, отчаяния или озлобления. Он в самом высоком смысле увлечен  своей
работой. Все это восхищало Ника, даже немножко  пугало  и  казалось  почти
невероятным, - разве только он еще многого не знал.
   - Скажите, могу я вам чем-нибудь помочь? - спросил он.
   Вместо того чтобы сказать хотя бы  "спасибо",  Гончаров  долго  молчал,
потирая подбородок.
   - Когда вы уезжаете? - спросил он наконец, внезапно глянув Нику прямо в
глаза.
   - Моя виза кончается через десять дней. Но если мне ее продлят, я  могу
пробыть здесь значительно дольше.
   - Десять дней, -  задумчиво  повторил  Гончаров,  словно  и  не  слышал
остального. - За это время можно многого добиться.
   - Но не довести до конца, - сказал Ник, пристально глядя на него. - Что
вас беспокоит, Дмитрий?
   Гончаров указал на расчеты и чертежи, лежавшие на столе.
   - Мало ли тут причин для беспокойства!
   - Это беспокойство обычное, - возразил Ник, оставаясь  непреклонным.  -
Одному из нас было, очевидно, суждено пересмотреть свою точку зрения.
   - Тогда давайте сначала займемся этим.
   - А чем мы должны будем заняться после?
   - Вы ставите вопрос ребром?
   - Откровенно говоря - да. Мы с  вами  опять  натолкнулись  на  какой-то
подводный камень, - резко сказал Ник. - И все время говорим не о том.
   Гончаров сжал губы, слегка покраснел и медленно встал.
   - Должно быть, так, - не сразу ответил он. - Вы созвонились с  Ушаковым
насчет воскресенья?
   - Нет еще, - сказал Ник. - Скажите,  может  быть,  мне  почему-либо  не
следует ехать к нему с Валей?
   Гончаров ничего не ответил.
   - Если он был вашим гостем, почему Валя не  может  поехать  в  гости  к
нему? - настаивал Ник.
   - Она взрослый человек и сама должна отвечать за свои поступки.
   -  Но  за  какие  именно  поступки?  Черт  возьми,  дружище,   говорите
по-человечески!
   Гончаров взглянул на него с безмолвным раздражением и отвернулся, потом
опять взглянул точно так же.
   - Да не будьте вы ребенком! - воскликнул он. - Тут уйма проблем и  уйма
риска. Не играйте в наивность, пожалуйста. Какие бы отношения ни сложились
между нашими странами через несколько лет, улучшатся  они  или  ухудшатся,
сейчас они такие, как есть. Мы же не актеры, не балерины и вообще не  люди
нейтральных профессий. Мы - физики.
   - Вы говорите точно так же, как  один  человек  в  Нью-Йорке,  советами
которого я сейчас полностью пренебрегаю.  "Не  оставайтесь  наедине  ни  с
одним из тамошних физиков". Как видите, мы с вами сидим наедине,  и  разве
мы говорим о физике? Мы говорим о девушке. Когда мы с Валей  вчера  сидели
одни на теннисном корте, мы тоже говорили совсем не о физике. Мы  говорили
о вас...
   -  Обо  мне?  -  с  удивлением  протянул  Гончаров  и  опять  чуть-чуть
покраснел.
   - Да, между прочим и о вас. Она, конечно, говорит о вас с  восхищением.
И все же я хочу знать  правду.  Я  не  верю,  что  это  единственное  ваше
возражение. Но не смогу понять, в чем  дело,  пока  вы  мне  не  объясните
толком. Неужели я этого не заслуживаю?
   Гончаров глубоко втянул в себя воздух и  снова  сел,  прижав  стиснутый
кулак ко рту.
   - В физике я разбираюсь, - сказал он наконец.  -  Но  в  остальном  мне
каждый раз нужно учиться заново... Да ну его к черту! -  вдруг  возмутился
он. - Давайте-ка работать!
   День прошел в вычислениях, спорах и сравнении всех  возможных  методов,
и, несмотря на различие темпераментов и на то, что оба сформировались  как
физики  в  таких  различных  традициях,  совместная  работа  шла  довольно
успешно. Но прошлое все время витало над  ними,  и  два  столетия  строгих
европейских  традиций   -   аналитической   точности   французских   школ,
приправленной детальной скрупулезностью позднейших академий  Геттингена  и
Берлина,  -  словом,  все  голоса  европейской  физики  слились  в  голосе
Гончарова, который  то  и  дело  пригвождал  к  земле,  загонял  в  тупик,
выпотрашивал летучие, интуитивные  догадки  Ника,  с  помощью  которых  он
пытался  перепрыгнуть  пропасть,  так  как  Ник  унаследовал  совсем  иные
традиции, уходящие корнями в  темную  комнатку,  где  Ньютон  наблюдал  за
солнечным  лучом,  проникшим  сквозь  крохотную  дырочку  в   ставнях,   в
неопровержимое здравомыслие самой сути полубезумных  теорий  Кэвендиша,  -
традиции,  подкрепленные   прагматизмом   Американского   технологического
института, где, как ни  в  одном  научном  учреждении,  сливаются  воедино
теория и практика.
   Работа шла неплохо, и намечались какие-то  успехи,  но  все  же  Ник  и
Гончаров раздражали друг друга, и  не  только  потому,  что  были  разными
людьми, но и потому, что обоих тяготило многое,  не  имевшее  отношения  к
работе. Иногда в спор по какому-нибудь теоретическому вопросу они  вносили
такую горячность, такое ожесточение, которое вряд ли можно было  объяснить
научной  принципиальностью,  и  тогда  оба  понимали,   что   между   ними
продолжается прежний  разговор,  проникнутый  неприязнью.  Но  оба  крепко
держали себя в руках и  к  концу  дня,  несмотря  на  полное  изнеможение,
значительно продвинулись вперед.
   - Совершенно ясно, что все эти соображения не решают вопроса, -  сказал
Гончаров, вставая из-за стола, заваленного ворохом бумаг. - Пытаясь  найти
способ проверки, который не нарушил  бы  остального  плана,  мы  вынуждены
будем согласиться на способ наименее верный. И в конце концов  будет  одна
только видимость большой работы, а результатов -  никаких.  Это  нечестно.
Конечно, можно легко убедить тех, кто не понимает, как важно  решить  этот
вопрос.  Вы  согласны  со  мной?  Но  что  толку  писать  в  отчетах,  что
произведено такое-то количество опытов, когда самый важный опыт  находится
под сомнением? Нет, -  заявил  Гончаров,  -  паллиативы  тут  не  годятся.
Единственный выход - найти наилучшую методику  постановки  опыта  и  потом
провести его как можно быстрее.
   Ник ничего не ответил.
   - Что, собственно, вы и имели в виду все время, - продолжал Гончаров. -
Верно?
   - Верно.
   - Так почему же вы не  сказали  это  прямо  и  откровенно?  Неужели  я,
по-вашему, настолько слаб, что не снесу правды?  Разумеется,  у  нас  своя
методика, но если мы заслуживаем критики, то надо нас критиковать.
   - Это легко на словах,  а  на  деле  -  стоит  мне  попытаться,  как  я
натыкаюсь на невидимую стену.  Сделаешь  одно  -  оказывается,  я  нарушил
какой-то обычай; сделаешь другое - выясняется, что я  кого-то  обидел  или
оскорбил. Я просто сбит с толку. Не знаю, что от меня здесь требуется.
   - От вас требуется, чтобы вы были самим собой, и больше ничего.
   - Хорошо, - спокойно сказал Ник. - Большего я и не прошу. Но как насчет
последствий?
   - Да ну их к черту! - сказал Гончаров по-русски. - Мы все взрослые.  Вы
заботитесь о себе. А мы сами о себе позаботимся. Мы это умеем. Сколько лет
этим занимались. Будьте самим собою, и все.
   - Ладно, только помните - на вашу ответственность.
   - Ничего, выдержу, - невозмутимо отозвался Гончаров. -  Я  и  не  такое
выдерживал.



10

   Ник чуть не опоздал, добираясь до  театра,  и  все-таки  пришел  раньше
Вали. Он увидел ее в последнюю минуту; она торопливо шла, почти бежала  от
троллейбусной остановки и оглядываясь по сторонам, разыскивая его  глазами
и словно боясь, что он потерял тер