.  Извини  меня,
крошка.
     - Сам ты "крошка". Горбушка. Он еще имеет наглость извиняться.
     - Помнишь, я тебе рассказывал и показывал апокриф? На  данный  момент
почти каждая буква в нем обрела смысл. Мой отец давным-давно все понял. За
исключением одного слова, которое он не учел из-за лакуны в тексте,  ну  и
своей гордыни. Эта лакуна соседствовала с именем Х.Иоанос. Так вот, выпало
из документа слово "fili", то есть, сын.  Выходит,  сынок  вышеупомянутого
персонажа и есть главный герой. Наконец, мой папаша Генри  Джонс  согласно
лингвистике - не кто иной, как Х.Иоанос. Улавливаешь мысль?
     - Надо понимать, этот главный герой - ты,  Инди.  Герой,  на  попе  с
дырой... Еще скажи, что являешься на самом деле не янки  из  Иллинойса,  а
древним греком... Вообще-то, с твоей  трепотней  легче  помирать,  поэтому
говори, я тебя не ограничиваю.
     - Я не древний грек, а тот самый воин-монах  из  апокрифа.  В  полном
соответствии с пророчеством проживаю, то есть имею квартиру,  в  стране  у
пяти великих озер, чей праздник приходится на четверг.
     - Это кто монах? Ну, ты себе льстишь!
     - Десять лет тому назад ты отбила у меня охоту к законному  браку.  В
итоге, ни с одной дамой я больше одного раза в одной кровати не  лежал.  А
вот мой отец  был  официально  женат,  чему  я  свидетель  и  одновременно
вещественное доказательство.
     -  Очень  интересно,  монах  и  прелюбодей  одновременно...   Да   не
прижимайся ко мне так, не щекочи своей дурацкой бескозыркой...  От  папаши
ты, кстати, во всем ума-разума набрался, не научил он  тебя  лишь  детишек
делать.
     - Папаша только подготавливал поиски,  и,  можно  сказать,  руководил
процессом. Но отмечу без ложной скромности: кто, как не я, пер  на  рожон,
когда надо было что-нибудь отнять у немцев - Камень, Чашу или Ковчег?
     - А пока ты "пер" - с упорством, достойным лучшего применения,  -  то
окончательно  сбрендил,  Инди.  Почему  глупость  заразна?  Вначале   твой
одаренный папаша и Урбах, потом ты...
     К лежащим подошел личный археолог фюрера, уже  облаченный  в  одеяние
иудейского священника.
     - О чем вы столь увлеченно шушукаетесь?
     - О своем, личном, мы же собираемся пожениться, - отозвался  Индиана.
- А костюм вам, как ни странно, по фигуре.
     - Спасибо за комплимент, доктор Джонс.  Пожалуй,  ваша  кончина  меня
растрогает. Вы изрядно потерзали мои нервы, но в конце концов все, что  вы
натворили, пошло нам на  пользу.  Вот  почему  я  сохранил  вам  жизнь  на
ближайшие двадцать минут, и  вы  сможете  поприсутствовать  при  том,  что
называется историческим событием.
     - Спасибо за отсрочку, Райнгольд. Тем более, что  у  вас,  в  СС,  не
любят тянуть время.
     Урбах благодушно поморщился.  К  этому  моменту  он  полностью  обрел
экспортный цивилизованный вид.
     - Я не эсэсовец, хотя член партии. Если честно,  мне  не  слишком  по
душе то, что втолковывается рядовым партийцам,  простым  эсэсовцам,  да  и
массам. Мы, ядро  партии,  вовсе  не  считаем,  что  своя  порция  величия
причитается любому толстяку, который имеет немецкую фамилию, пьет  пиво  и
жрет сосиски с капустой. Мы жаждем поворота к чистым истокам  нашей  расы,
мы возвращаем эру богов и героев.
     - Ага, возжаждали после того, как прочитали папин апокриф, - подколол
Индиана.
     - Куда раньше, доктор Джонс, с начала этого века германский дух  стал
ощущать приближающийся излом времени, - немецкий  археолог  явно  вошел  в
роль  Вершителя,  голос  его  был  величав.  -  Апокриф   обрисовал   лишь
конкретику. Излом уже начался, недаром  наши  заклятые  враги  делают  все
необходимое для нашей победы. Мы напортачили лишь в том, что слишком много
времени потратили на старого Джонса. Ведь его отпрыск  носит  то  же  имя,
однако отличается куда большей пронырливостью  и  везением.  А  теперь,  с
вашего позволения, я приступлю.
     И  под  сводами  древнегреческой  пещеры  из  уст  нациста  зазвучала
иудейская молитва. Древние слова, объемно отразившись от каменных  сводов,
поступали в уши эсэсовцев.
     - Шма Исроэйл, Адэйной Элэйхэйну,  Адэйной  Эход.  Борух  Шейм  Квэйд
Малхусэй Лээйлом Воэд...
     Никто  из  немцев,  кроме  личного  археолога  фюрера,   не   понимал
сказанного, да и сам он не вникал сейчас в смысл  молитвы,  хотя  означали
гулкие звуки следующее: "Слушай, Израиль, Господь Бог Наш,  Господь  Един.
Благословенно Имя Твое, Владыка Вселенной..."
     Двое кряжистых эсэсовцев, играя  желваками  на  волевых  физиономиях,
сняли крышку Ковчега. Урбах заглянул  внутрь,  даже  запустил  туда  руку.
Мгновение спустя его ладонь поднялась, однако в ней не  оказалось  ничего,
кроме горстки песка. На  лице  немецкого  археолога  отразилось  тягостное
недоумение.
     - И все? - Хорхер хихикнул, тоже ухватил песок в горсть и сыпанул им.
- Столько усилий потрачено на эту пыль. Мне  даже  совестно  расстреливать
из-за нее доктора Джонса и фройляйн Лилиан.
     - По крайней мере, хорошо,  что  нам  не  придется  тащить  эту  пыль
дальше, - заметил расслабившийся Мюллер.
     Расслабление также прокатилось по толпе солдат  и  матросов,  которые
ничего не понимали, но чутко реагировали на флюиды начальства.
     - Я, кажется, что-то вижу, - вдруг произнес  по-прежнему  напряженный
Урбах, - словно искорки мелькают.
     - Вам явно пора отдохнуть. Мой совет, обратитесь к  врачу,  чтобы  он
погасил все  ваши  искорки,  -  господин  штандартенфюрер  устало  зевнул,
показывая, как намучился с капризным археологом.
     - И в самом деле - какое-то световое  излучение,  -  объявил  Хорхер,
присмотревшийся своим проницательным глазом.
     - Вот зараза, и у меня в глазах какие-то просверки,  -  вынужден  был
признать  Мюллер.  -  Не  хватало  нам  вернуться  в  Берлин  с  диагнозом
"коллективный психоз".
     Потом и связанные пленники,  и  военнослужащие  увидели  переливчатое
облако, поднявшееся из Ковчега и быстро распространившееся по пещере.
     - Я  чувствую  опасность,  -  насторожился  штурмбанфюрер  Хорхер.  -
Наверное, нам лучше сделать отсюда ноги.
     - Счетчик  Гейгера  скромно  помалкивает,  -  откликнулся  Мюллер.  -
Немецкий офицер не должен бояться оптического обмана, миража, игры света и
тени.
     -  Это  не  опасно,  это  -  прекрасно,  -  Урбах  просто  звенел  от
восхищения. - Получилось! Мы будем общаться с Богом,  мы  уже  общаемся  с
Ним! Еврейское колдовское орудие служит и нам!


     Как бы в подтверждение радостных слов по облаку закружились  чарующие
ароматы и чудесные образы. Каждый из присутствующих в пещере  почувствовал
себя на вершине блаженства  или,  по-крайней  мере,  весьма  недурственно.
Сладостное ощущение распространялось из позвоночника на  все  тело.  Потом
наступил  черед  привлекательных  видений.  Кое-кто  узрел   распрекрасные
женские лица и прочие волнующие женские детали, кто-то  разглядел  ажурные
замки, окруженные висячими садами, кому-то привиделось, что  он  принимает
парад  бесконечных  солдатских  шеренг,  отлично  чеканящих  шаг,  кому-то
показалось, что он на горной вершине и все вокруг залито золотом  восхода.
Один Джонс скромно нашел себя во главе  каравана,  уныло  бредущего  через
пустыню. А Лилиан увидела себя на берегу тихой речушки где-то в  Иллинойсе
во время вечернего клева.
     - Какое великолепие... поразительно... ради этого я бы бросил пить...
- звучало то тут, то здесь.
     Индиана первый услышал рокот, далекий, но мощный, быстро  заполняющий
облако.
     И  в  одно  неприятное  мгновение  все  перевернулось.  Женские  лики
обернулись оскаленными черепами, замки и сады превратились в дым  и  смрад
пожарищ, марширующие войска стали грудами  гнилых  облезлых  трупов,  горы
обрушились в бездонные трещины...
     Вопль  прокатился  по  пещере.  А  следом  струи  огня  вылетели   из
залившегося ослепительным светом Ковчега.
     - Не смотри,  Лилиан,  закрой  все  свои  глаза!  -  только  и  успел
выкрикнуть Индиана.
     И они не видели, как Огонь пожирает  немцев,  находящихся  в  пещере.
Матросов он умертвил почти мгновенно, продырявив их  пламенными  стрелами.
Урбаха, Мюллера и  его  эсэсовцев  он  рассек  на  половинки.  Хорхера  он
вскипятил, отчего полопались  глаза,  вылезли  кишки  и  вытекли  мозги...
Насыщенные Огнем трупы светились и потрескивали, превращаясь в пепел.
     Глыба вместе с  Ковчегом  какое-то  время  постояла  спокойно,  потом
пространство  вокруг  нее  сделалось  неустойчивым.  Массивный  камень   и
золоченый ящик, словно потеряв плотность, покрылись рябью, стали  зыбкими,
колеблющимися. Пылевой вихрь очертил границу,  за  которой  исчезала  сила
гравитации. И вот, обратившись в пучок оранжевых лучей, Ковчег и глыба  на
световой скорости исчезли в разломе.
     Когда все стихло, Индиана минутку полежал спокойно, потом спросил:
     - Лилиан?
     - Да, Инди. Что это было?
     Доктор Джонс поднялся, и веревки, прогоревшие  в  нескольких  местах,
свалились сами собой. Вокруг -  пещера  как  пещера.  Никаких  намеков  на
Скрижали Завета. Можно подумать, что ничего особенного не случилось,  если
бы не тридцать четыре немца, вернее, то,  что  от  них  осталось.  Угольки
остались, да и только.
     - Что это было? - переспросил Индиана. - Это  был  Гнев  Божий.  Сила
Заповедей вырвалась в наш мир. Такое происходит не чаще,  чем  раз  в  три
тысячи лет.
     - Давай, мы тоже выскочим отсюда, - предложила Лилиан.  -  Переночуем
где-нибудь на травке...
     - В самом деле, ночи тут  теплые,  дождик  не  капает.  Хотя,  травка
выгорела от солнца пару месяцев назад.
     Они выбрались из пещеры Гнева Господнего и уж  затем  обнялись.  Небо
было огромное, звездное и ясное. Все свидетельствовало о Его величии.  Все
говорило о той свободе и том просторе, которые Он давал Индиане, Лилиан  и
другим людям с Его искрой в душе.



                                  ЭПИЛОГ

     Истории бывают настоящими и вымышленными. Также короткими, чуть ли не
в одно словцо, и длинными, почти вечными. Но  любая  из  них  когда-нибудь
кончается. Рано или поздно они надоедают Сочинителям - и бледным двуногим,
сидящим по пыльным щелям огромного мира, и самой Жизни, держащей весь  мир
на своей ладони. Это так естественно, ведь  Финал  любой  истории  -  есть
начало следующей. Исчезнет сочинитель,  распадется  мир,  а  Закон  Финала
пребудет во веки веков, рождая новое из праха старого...
     Впрочем, город Чикаго  пока  не  собирался  никуда  исчезать.  Город,
похожий на огромную турбину, превращал незначительные усилия  человеческих
частиц в тягу огромной мощности.  И  тяга  эта  уверенно  толкала  мир  по
неизвестному курсу, одновременно  совершенствуя  и  разрушая  его.  Город,
смутивший разум  планеты  странными  железобетонными  миражами,  пока  еще
стоял.
     Была осень - ветреная нездоровая пора. Ветры в  этой  местности  дуют
всегда, весь год напролет. Озеро  Мичиган  то  втягивает  послушные  массы
воздуха, то выплевывает обратно, наполнив их влагой и  тоской.  Но  именно
осенью, когда летняя жара неожиданно сменяется прохладой, ветры становятся
особенно заметными, внедряя  в  бронхи  хрип,  а  в  нос  -  респираторные
заболевания.
     Было начало - опять Начало! - очередного учебного  года.  Впрочем,  с
некоторых пор учеба, как  и  великое  множество  других  вещей,  перестали
играть какую-либо  роль.  Возвышенные  планы  на  будущее  были  отравлены
трупным запахом. Люди окончательно превратились в живую силу, в  черные  и
красные  стрелки  на  военных  картах,  в  колонки   цифр   стратегических
исследований...


     Мужчина и женщина совместно проводили ночь.
     -  Все-таки  ты  недоразвитый.  Тебе  никогда  не  придет  в  голову,
например, взять меня на руки и отнести куда-нибудь, - сказала она,  сладко
потягиваясь. - Зверь ты мой дикий...
     - Зачем тебя нести? Ты и так идешь.
     После недолгой паузы, заполненной чмокающими звуками,  "дикий  зверь"
добавил:
     - И потом, один раз я тебя уже носил на себе - аккуратно, как мешок с
картошкой.
     Женщина проверила ладошкой температуру лба у мужчины.
     - Ты чего, бредишь?
     - Крыс в подземелье было больше, чем квадратных дюймов... -  блаженно
вспоминал он. - Ты испугалась, завизжала мне  в  ухо.  Я  перебросил  тебя
через плечо и потащился по колено в воде - с этаким кулем в руках. У  меня
чуть пупок не надорвался...
     - Точно сбрендил! - возмутилась она. - Я ничего против крыс не  имею.
Да и не было в Танисе никакой  воды!  Много  чего  другого  было  -  змеи,
мертвецы...
     - Я про Венецию.
     - Венеция? Да ты чего, мне твоих фашистов в Германии хватило!..  Вот,
помню, было еще подземелье со  скорпионами,  сколопендрами,  и  этими,  от
которых щекотно...
     - Каракуртами, - услужливо подсказал мужчина.
     -  Ага,  мохнатыми  паучками.  Но  в  Непале  ты  даже   не   пытался
перебрасывать меня через свои плечи!
     Он, помедлив, осознал ошибку:
     - Подожди-ка, это у меня что-то с головой... - и сразу сконфузился. -
Я, наверное, действительно носил какой-нибудь мешок, а не тебя.
     - Кот похотливый, - ласково сказала женщина и потерлась щекой  о  его
волосатую руку. - Знаю я, кого ты таскал.
     - Посмотрел бы я, что осталось в твоей черепной коробке  после  таких
нокдаунов, - начал он защищаться. - У того ганса кулаки  были  размером  с
арбуз и твердые как кирпич...
     - Давай об этом мы с тобой утром потолкуем, - она откинула одеяло.  -
Фу, жарко.
     Коттедж   был   тих   и   уютен,   словно   отделен   от   территории
университетского кампуса незримым колпаком забытости. Именно то, что нужно
уединившимся  любовникам.  Горел  только  китайский  фонарик,  неназойливо
подкрашивая  оголенные  тела  красным  и  желтым.  Радиоприемник  наполнял
комнату приглушенными порциями простенького джаза. Редкие минуты  свободы,
когда делаешь не то, что нужно, а то, что хочется спинному мозгу.
     Двое лежали в постели.
     - Не подошло ли время  вылезти  тебе  из  шляпы?  -  поинтересовалась
ехидная женщина. - Куртку ты уже отдал чучелу  на  чьем-то  огороде.  Кнут
повесил на стенку. Ну, поддайся мне еще разок, и станешь немного похож  на
нормального.
     - Далась вам всем моя шляпа... - недовольно пробурчал мужчина.
     - Целоваться мешает, разве непонятно? В глаза лезет, в рот.
     Нежная рука сделала короткое движение, и головной  убор  покатился  в
угол. Герой на этот раз не успел среагировать, только  дернулся,  сверкнув
от неожиданности глазами.
     - Вот так гораздо лучше! Думаешь, я не понимаю, почему шляпа у  тебя,
как гвоздиком приколоченная? Перестань дурить, мне твоя  проплешинка  даже
нравится. Рядом с ней я выгляжу такой молодой и свежей...
     В порыве радости она притиснула его голову к своему бюсту.
     - Да отвяжись ты с этой проплешинкой! - сердито высвободился мужчина.
- Просто волосы временно поредели из-за истощения сил.
     Впрочем, до семейной ссоры дело не дошло. Уютная обстановка  погасила
стремление к раздору и укрепила тягу к единению. Кто-то  кого-то  случайно
поцеловал, после чего  начались  объятия,  переходящие  в  продолжительные
совместные ласки.
     Когда за окном раздались странные  пронзительные  звуки,  женщина  не
вздрогнула, не забилась от страха обратно под одеяло. Она была  дома  -  в
мирной и совершенно безопасной стране. Лишь спросила  шепотом,  отвлекаясь
от шершавых обветренных губ героя:
     - Что это?
     - Щенок по имени Монтана. Сосед кобелька своего  выпустил  размяться.
Породы такса.
     - Чего он так развизжался?
     - По молодости. Выписывает сейчас круги, за пятки всех хватает, жизни
радуется. Даже завидно иногда...
     - Может, нам тоже кого-нибудь завести со скуки?
     Некоторое время герой отдал размышлению. Затем ответил с сожалением:
     - Не люблю я маленьких собачонок. В детстве я дружил с одной немецкой
овчаркой - совсем другое дело. Вот  такую  можно  бы  завести,  будь  наша
квартирка пообъемнее.
     - Это та самая немецкая овчарка, у которой ты имя "Индиана" украл?
     - Откуда знаешь про имя? - напрягся он.
     - Да кто же этого не знает!
     - Ну, ясно, - догадался человек, носящий имя  собственной  собаки.  -
Папаша треплет языком направо и налево, болтун наш неисправимый... Кстати,
замечательная была овчарка, обожала рукописи отца грызть, особенно статьи.
Если он и ненавидел кого-нибудь в жизни, то  именно  это  животное.  Я  ни
секунды не сомневался, когда имя себе выбирал.
     - Если ты  не  любишь  маленьких  собак,  давай  кого-нибудь  другого
маленького заведем, - этак невзначай предложила женщина.
     - Кого еще?
     - Да ты не волнуйся, пеленки я сама  стирать  буду.  И  кормить  тоже
сама. От тебя ничего и  не  потребуется,  только  домой  иногда  заходить.
Назовем парня Монтаной, в честь собаки нашего соседа...
     - Ты с ума сошла! - испугался он, даже  вскочил,  промахнувшись  мимо
обуви. - Какого "парня", что ты задумала?
     - А что? У всех женщин есть, я тоже хочу. Ты  такой  красивый,  Инди,
когда вылезаешь из своих профессорских тряпок. Особенно  ниже  пояса.  Ну,
чего ты разволновался?
     Индиана  увидел  себя  в  зеркале  шкафа  и  обнаружил,  что  на  нем
действительно нет ни единой тряпки,  даже  самой  маленькой.  Он  мысленно
согласился с тем, что действительно красив, но все же сел,  спрятался  под
одеяло.
     - Пеленки... - с ненавистью выговорил он. Затем осторожно похвалил. -
От твоих шуток, дорогая, вспотеть можно. Значит, говоришь, от меня  ничего
и не потребуется?
     - Иди ко мне, - позвала она, спихнув одеяло на пол. - Я тебе дам  "не
потребуется"!
     - Иду, - вздохнул он.  -  Как-то  странно  Монтана  лает,  ты  права,
Лили...
     В дверь позвонили за несколько  секунд  до  наступления  откровенного
счастья. В очередной раз тонкая  паутинка  духовной  близости  была  грубо
разорвана. Доктор Джонс завернулся в простыню, прошлепал босиком к выходу,
с упреком неизвестно в чей адрес: "Ну почему, почему мне так не везет?"
     - Потому что ты избран судьбой для великих  дел,  -  пошутила  ему  в
спину Лилиан, беззаботно разметавшись горячим телом по постели.
     Постель была, мягко говоря, в беспорядке.
     -  Кто  там?  -  поинтересовалась  женщина,  когда  хозяин   квартиры
вернулся.
     - Посыльный, - удивился тот в ответ.  -  Письмо  принес,  -  в  руках
профессор держал нечто заклеенное, завязанное, бумажное.
     - Может, от Генри? Или от Клопика?
     - Глупости, им сейчас не до нас.  Они  никак  в  школу  поступить  не
могут. Джи моего отца совсем не слушается,  гангстер...  -  профессор  уже
разорвал конверт. - Интересно, кто про меня вспомнил?
     Внутри был листочек бумаги. Записка, просто записка.
     "Я ТЕБЯ ВИЖУ, ДЕМОН. СЕГОДНЯ ТЫ ЕСТЬ, ЗАВТРА ТЕБЯ НЕТ."
     Вместо подписи - напечатанный в уголке вензель,  изображающий  череп,
под которым вместо свастики расползлась руна "Гюфу". Паучья руна "Гюфу"  -
прообраз фашистской свастики...
     - Все-таки это Дорджи, - легкомысленно предположила Лилиан. -  Писать
научился, и теперь развлекается.
     - Тотенкопф, - угрюмо сообщил Индиана,  с  усилием  тыкая  пальцем  в
череп. - Мертвая Голова.
     - Мертвая Голова?..
     Страшное слово мгновенно рассеяло завесу между влюбленной парочкой  и
свихнувшимся миром. Словно вихрь пронесся по комнате.  Ласковая  музыка  в
радиоприемнике,  оказывается,  давно  смолкла,   сменившись   возбужденной
человеческой речью. Репортеры, захлебываясь слюной,  сменяли  друг  друга,
выплескивали в эфир  кипящие  крики  -  о  погибшем  в  одночасье  линкоре
"Индепенденс",  о  кровожадных  японских  субмаринах,  расстреливающих  из
пулеметов экипажи потопленных судов, о раскрытой  и  обезвреженной  группе
вражеских  смертников,  готовивших  покушение  на  Рузвельта...   Вечерние
новости, пропади они пропадом вместе с радиоприемником.
     - Вспомнили, значит, обо мне, - сказал ч