ацении пурпурной и отвечал:
  - Точно такими, как до анабиоза. Холод приостанавливает
жизнедеятельность. Для них восьмилетний сон пролетел, как для нас с вами -
одна ночь.
  - И никаких нарушений в психике?
  - Что и подтвердили медики.
  - И у Олега Сильвестрова все хорошо?
  - У третьего помощника штурмана? Все в норме. Весел. Кудряв. Быстроглаз.
Непредсказуем, как все Водолеи. Чем-то похож на меня в молодости. Он
выступал свидетелем на процессе в Сенате. Но от обвинений в мой адрес
воздержался, не в пример кое-кому из экипажа... Почему вы интересуетесь
Сильвестровым? Знакомый?
  Она присела на розовую скамейку, закусила губу, выдохнула:
  - Сын. - И заплакала.
  Данилевский сел рядом с нею. Несколько раз у него непроизвольно дернулось
плечо. После долгого молчания заговорил:
  - Простите меня, Катерина. Тогда должен объяснить поподробней. Клянусь, у
меня не было злого умысла - угонять "Сварог". Это произошло неожиданно для
меня самого... Вы, вероятно, кое-что знаете о том новогоднем штурме Ликерии
десантом с Земли, когда большая часть нападавших, наводивших так называемый
конституционный порядок, была уничтожена - из-за бездарных генералов, из-за
предателей в Сенате и в правительстве. Десантники, уцелевшие в том аду,
попали в плен, среди них и мой сын, Антон. Я долго его искал, слал запросы
во все инстанции. Бесполезно.
  - Но все же нашли? - участливо спросила она.
  - В конце концов, отыскал. Помните, в ту пору торговали из-под полы
видеокассетами со зверствами ликерийцев над землянами: показательные
расстрелы, отрубание рук и голов, сдирание кожи с живых. На одной из таких
пленок однажды мелькнуло лицо Антона - так мне показалось. Нет-нет, его не
пытали и не расстреливали. Лента называлась "Чаша Возмездия", там мой сын
или тот, кто был похож на него, маялся в каком-то странном загоне из
стекла. Знаете, Катерина, как я поступил?
  - Показали пленку в Сенате?
  - Э-э, там все было продано и предано. Слишком много крыс разжирело в ту
пору на военных поставках. Действовать можно было лишь на свой страх и
риск. Отрастив усы и бороду, переодевшись ликерийцем и притворившись то ли
немым, то ли контуженным, я тайно прилетел на Ликерию. И спустя месяц
отыскал-таки сына.
  - Выкупили?
  - Представьте себе загон с футбольное поле. Стены высотою в четыре метра
- из прозрачного стекла, пол тоже стеклянный. Выше трибуны, как на
стадионе. Ликерийцы называли загон "Чашей Возмездия". А в загоне - тысячи
пленников-землян. Со следами пыток и увечий: кто с выколотыми глазами, кто
с отрезанными ушами, кто со вздувшимися струпьями вместо кожи - сожгли,
гады, сигаретами. Там были и старики, и женщины, даже дети - в рубище, в
рванье, а то и обнаженные. Многие сидели на стеклянном загаженном полу, так
они ослабли, но даже лечь было негде из-за тесноты. Мертвых не убирали,
некоторые из них вздулись. А сверху, на трибунах, бесновались ликерийцы.
Швыряли в загон огрызки яблок, кукурузы, обглоданные кости, палки, камни.
Лили из ведер нечистоты, нефть. Смрад. Грязь. Стоны землян. Сытое гоготание
победителей.
  - Боже мой, такое невозможно вынести, - простонала Екатерина. - Какое
зверство!
  - И увидел я моего Антона... Изъязвленного... Окровавленного. Левою рукой
он поддерживал вконец обессиленного паренька, а правую протягивал к
трибунам и повторял разбитыми губами: "Будьте прокляты! Будьте прокляты!
Будьте прокляты!" Должно быть, изуверов озлобили, наконец, эти проклятия, и
несколько выстрелов с трибуны прекратили мучения сына.
  Екатерина содрогнулась.
  - Да как же вы такое вынесли?
  - Вынес. Но за несколько часов поседел... Тогда-то я поклялся Антону и
его собратьям - отомстить. И вскоре хладнокровно расстрелял Ликерию. Другой
возможности, как пустить в ход лазерные орудия "Сварога", у меня не было.
Чтобы экипаж не стал соучастником моей мести, я всех сначала усыпил газом,
а затем погрузил в анабиоз.
  - И зная весь этот ужас с "Чашей Возмездия", Сенат вас не оправдал?
  - Ничего я Сенату не рассказывал - ни о сыне, ни о "Чаше Возмездия".
Сборище плутократов, надменных кретинов и зажравшихся свиней. Это для
Беатрисы, самовлюбленной надзирательницы, Сенат - пуп Земли, только и знает
меня поучать, встряхивая своими локонами. - Тут Данилевский сделал суровое
лицо и заговорил измененным высоким голосом: "Я, Беатриса, запрещаю вам
оценивать действия Сената... Я, Беатриса, запрещаю прибегать к крепким
выражениям... Я, Беатриса, я, Беатриса..."

                                     5

  - Я, Беатриса, к вам нагрянул без предупреждения, потому что в колонии
случилось отвратительное ЧП. - Дан Берсенев, в прошлом сверхзнаменитый
генетик, был непривычно взъерошен и встревожен. - Но сначала, умоляю,
выдайте мне бутылочку джина. Знаю, знаю, вылакал все за этот месяц, умоляю,
зачтите следующим, не то сердце разорвется на куски! - Правою рукою, где на
среднем пальце блестел золотой перстень, он начал массировать себе грудь,
отдуваясь.
  Не знаю, почему я позволяла этому рыхлому говоруну общаться со мною столь
фамильярно - быть может, из уважения к его уму: другого такого аналитика и
быстросчетчика не было среди колонистов... Для начала преподнесла ему бокал
джина с тоником, затем повторила. Руки у генетика тряслись.
  - Какое чрезвычайное происшествие? - спросила я, наконец.
  - Представьте себе: эта стервозница, эта тварь - ушла от меня! И к кому?
К паршивому капитанишке "Сварога", злодею из злодеев, подлейшему убийце и
негодяю!
  - Прикусите язычок, Даниил Берсенев! Вы переходите границы приличий,
позволяя себе сквернословить.
  - Извините, Беатриса, - промямлил он.
  - Чему возмущаетесь? В колонии вольные нравы. Полная свобода выбора
партнера. Вы против свободы?
  - Эту замарашку я сделал доктором наук... Без меня она бы кухарничала у
какого-нибудь инженеришки-ублюдка... ах, извините, вырвалось...
  - Между прочим, несостоявшаяся кухарка добровольно последовала за вами на
Корону. Убедив всех членов Сената разрешить ей скрасить ваше пожизненное
изгнание. И заметьте: она ни в чем не обвинялась, и в деле вашем постыдном
вообще не фигурировала. Не правда ли?
  - Я прикончу изменницу. И его, мерзавца, - как-то уж очень спокойно
провозгласил генетик.
  - Полагаете, после этого Сенат не пригвоздит вас к очищению грехов в
пламени радунита? Тело, распавшееся на атомы, ох как трудно воссоздать, а
тем паче оживить. Чудес не бывает, как вы любите выражаться.
  Берсенев весь обмяк, поник. Чем еще, кроме третьего бокала джина с
тоником, могла скрасить его горе я, Беатриса...
  Пора было прощаться с генетиком. Но я сочла нужным сделать ему внушение.
  - При любых обстоятельствах, Дан, старайтесь судить других - как себя
самого. Это избавит от многих неприятностей.
  - Неприятностей? Да я их без счета схлопотал от злодейки-судьбы.
Барахтаюсь по горло в зловонной жиже бытия, - уныло ответствовал ученый.
  - И еще совет: не будьте столь категоричны. Кому-кому, но уж не вам
аттестовать капитана "Сварога" как злодея, убийцу и негодяя.
  - Я доверяю приговору Сената Планетарной Безопасности...
  - Похвально. Однако вспомним и другой приговор Сената. Ученому-генетику,
который в лаборатории на острове Ямайка при невыясненных обстоятельствах
соединил гены свиньи, крысы и человека. Родившиеся мутанты - их называли
крысвичи, или чексы - вырвались на волю и загрызли чуть ли полмиллиона
островитян. Сам же горе-экспериментатор едва спасся на вертолете Красного
Креста.
  Берсенев поставил на стол пустой бокал и сказал устало:
  - Клянусь, Беатриса, в этой трагедии я не повинен. Чист, как стеклышко.
Лишь теперь осознаю: то была месть небес.
  - Кому?
  - Мне.
  - За что?
  - За непомерное честолюбие. За желание пожимать руки президентам,
раздавать интервью и задирать нос перед коллегами.
  Такого от Берсенева я не ожидала.
  - Что-то не похоже на вас, склонного, скорее, к замкнутой жизни.
Добровольно покинули Оксфорд, почти десять лет провели затворником на
Ямайке...
  - Счастливейшие годы, счастливейшие... Все мои главные открытия... Одна
из лучших лабораторий мира. Эх, Ямайка! До Северной и Южной Америк - рукой
подать, рядом Куба, Антильские и Багамские острова. А природа! Да еще шесть
веков назад старик Колумб назвал Ямайку обителью блаженства. Правда, в
сезон дождей - это май-июнь и ноябрь-декабрь - ливни, как из ведра, но
остальное время - райский уголок. Именно здесь я узнал однажды, что
схлопотал премию Авиценны, многие считают ее престижней Нобелевской. Два
миллиона долларов, прием в Вашингтоне у президента, - кто не мечтает о
такой удаче...
  Помню, улетать в Вашингтон должен был утром 12 сентября. А накануне,
ближе к вечеру, оседлал свой джип и поехал на этюды - по лесной паршивой
дороге, к высохшему озеру. Там скалы - как стадо окаменевших динозавров...
Сижу, стало быть, на стульчике раскладном, малюю пейзаж. И представьте,
Беатриса, провожая взглядом стаю каких-то синекрылых птичек, задрал я свою,
тогда еще кудрявую голову, - и остолбенел. Надо мною объявилась
нежданно-негаданно здоровенная башня, вроде Эйфелевой, но не из металла, а
из оранжево-серебристых молний. Не успел опомниться, а уж материализовалось
внутри этой иллюминированной великанши эдакое колесико, ободочек - в
поперечнике с римский Колизей. Колесо показалось мне раскаленным до
белизны, а внутри его чуть дымилась спиральная туманность:
фиолетово-молочная, с завихрениями и переливающимися огоньками звезд. В
общем, планетарий при дневном свете. И рушится планетарий прямо на меня. И
я вырубаюсь, будто током высокого напряжения ужаленный.
  Очнулся. В ушах гудит, голова раскалывается. Под куполом моего планетария
- тьма-тьмущая. Лишь внизу, по замкнутому кольцу, полоса тусклого света.
Фосфоресцирующий забор для одинокого лауреата... Что делать? Побрел к
забору. Он оказался гладким и холодноватым овалом вышиною с трехэтажный
дом. Двинулся вдоль забора, как зверек в круглой клетке, и вообразите,
Беатриса, подхожу к разлому. Будто лайнер океанский переломлен надвое, а на
срезе торчат трубы, коммуникации, колеса, рычаги.
  Разлом в ширину был метров пять. Я покумекал - вдруг облучусь? - но
рискнул-таки и шагнул в проход. Пробираюсь в полутьме, съежившись от
страха, уже и Луну заметил вроде бы в просвете впереди. Глядь - мертвое
тело. И не просто мертвец, а разрезанный надвое - от плеча до пояса. Как
ударом меча. Да таким лютым ударом, что половинки раскидало к
противоположным стенам разлома.
  Решил миновать мертвеца посередине, от одной фразы волосы встают дыбом,
верно, Беатриса? Внезапно та половина, что с головою, открывает глаза и
начинает бубнить, как заведенная: "Ты должен меня спасти... Ты должен меня
спасти..." Я опять остолбеневаю, глядя на говорящего покойника. "Попытаюсь,
- отвечаю, - помочь, любой врач дает клятву спасать жизнь человека". - "Я
не человек, - изрекает рассеченный надвое. - Белковоподобный
самовоспроизводящийся автомат. Из других миров и времен". Прямо так и
заявил, Беатриса. "Чудесно, - говорю, - за последние полвека мы, земляне,
избалованы визитами небожителей, правда, спасать никого не приходилось".
Попросил он для начала соединить его расчлененный организм. Ухватился я за
нижнюю половину (он был в эластичном комбинезоне и высоких сапогах) и
поволок к верхней, удивляясь легкости плоти. На срезе она была бескровной,
мраморно-белой, а внутри - вместо сердца, легких, кишок и прочей требухи -
фосфоресцировали загадочные кристаллы, трубки, колбочки, соединенные
попарно шарики. Вскоре разглядел и лицо пришельца: удлиненные скулы,
благородной лепки лоб. Особенно выделялись глаза - непомерно большие, как
бы гипнотизирующие. А голову венчал прозрачный изящный колпак, в нем роился
туман, испещренный синеватыми блестками, будто там томился в неволе
заколдованный свод ночных небес. "Теперь проследуй в навигаторскую, -
сказал небожитель, когда тело было соединено. - Задействуй под центральным
экраном вторую плату справа в нижнем ряду, как укажет стрелка. Больше
ничего не трогай". Тут возникла в воздухе светящаяся зеленоватая стрела и
пошел я вслед за нею... Скажу одно: достаточно было взглянуть на плавающие
в пространстве навигаторской разноцветные трехметровые кристаллы, чтобы
убедиться: к Земле-матушке колесообразный корабль не имеет отношения.
  Когда же вернулся, выполнив наказ, пришелец сказал: "Запомни, я на вашей
планете - не по своей воле. Мой светолет потерпел аварию в гравитационном
вихревороте и оказался отброшенным в прошлое на полторы тысячи лет. Не
беспокойся, вреда не принесу. Когда спасешь меня окончательно, я устраню
эти незначительные повреждения, - он указал на разлом, - и отбуду в свои
миры и времена. Если пожелаешь, и тебя приглашаю с собою, - награда за
помощь в беде". Я поблагодарил небожителя из далекого будущего и
поинтересовался, что означает окончательное спасение. Оказалось, я должен
был на протяжении 34 часов время от времени задействовать определенные
приборы в навигаторской. "Теперь отключусь на тридцать семь минут, - сказал
он. - И воссоединюсь с самим собою - адаптационно-регуляторным
тридцатимиллиардновариантным автоматом. Надеюсь, ты не покинешь меня и
выполнишь третий закон вселенского содружества, который гласит: "Разумный,
спаси разумное". И пришелец закрыл глаза.
  Я выбрался из трубы, увидел земные звезды, Луну, черную стену леса
неподалеку. Посмотрел на часы: около четырех утра. До отлета в Вашингтон
оставалось меньше пяти часов, да еще дорога по ночному лесу съест не меньше
часа... Не стану лгать, что я долго терзался, как поступить. Если бы речь
шла о человеке, я, естественно, пренебрег бы приемом в Белом доме. Но
жертвовать славой и престижем ради какой-то белковоподобной говорящей
куклы?.. Она и без меня, небось, самовоспроизведется, подумалось мне, пусть
не за 34 часа, а за 100, какое имеет значение... Завел джип и уехал.
Берсенев замолчал.
  - Занятное приключение, - с трудом вымолвила я. - Хотите чаю?
  Он по-прежнему молчал, блуждая где-то в лабиринте своего прошлого.
Наконец, заговорил:
  - На Ямайку вернулся через месяц - уже с мировою славой. И опять
наведался к окаменевшим динозаврам. В полной уверенности, что пришелец
давно помахал землянам ручкой. И что же обнаружил на месте огромного
корабля? Полуразвалившийся остов. Бурый, трухлявый. Осыпающийся при
малейшем прикосновении, как пепел. На том месте, где я оставил пришельца,
виднелась горка тлена. Зато кругом разросся какой-то невиданный ползучий
кустарник с шипами и жирными листьями, его ветви пронизывали останки
корабля. А когда кончился в декабре сезон дождей - вообще не осталось
следов. Никаких. Стена кустарника соединилась со стеною леса, словно так
было со времен Адама и Евы... Ну а потом эта история с чексами, которая
отняла у меня и славу, и свободу. Хотя как генетик я ни в чем не повинен,
ибо только в безумии можно было затеять такой опыт.
  - Кто же тогда повинен? - вырвалось у меня.
  - Уверен, это месть автомата-пришельца. Или тех, кто за ним стоит в иных
мирах.
  - И кто за ним стоит, по-вашему?
  - Космобоги, создатели пришельца... Хотя нет, не они. Боги, как вы любите
выражаться, Беатриса, не наказывают дважды.
  - А вы думаете, что наказаны дважды?
  - Сначала явились, как из преисподней, чексы. Теперь небеса отняли у меня
Екатерину... Да неужели так уж виноват пред небесами я, Беатриса?

                                     6

  - Я Беатрисе благодарна хотя бы за то, что не вмешивается в личную жизнь
колонистов, не занимается морализаторством, - говорила Екатерина,
прижимаясь к Алану. Они лежали в его постели, истомленные объятиями. -
Господи, ты вернулся на Землю - и возвратил мне сына. Ты вернулся на Землю,
зная, что тебя ждет суд, а мог бы странствовать во Внеземье вечно,
обосноваться на красивой необитаемой планете - и жить, как в раю...
  - Милая, я и здесь с тобою - как в раю. - Он улыбнулся.
  - А Дана прости. Не ведает, что творит. Слишком ревнив. Даже сказал мне
однажды, правда, будучи пьяным, что уничтожит всякого, кто встанет между
ним и мною. Всегда был тираном - тираном, не склонным к раскаянию. Даже из
трагедии на Ямайке, о которой я тебе вчера рассказала, не сделал должных
выводов. Поверь, его ничто не изменит - мания величия неизлечима.
  - Извини, но почему ваш сын носит не его фамилию?
  - У Олега другой отец. Он погиб в автокатастрофе. Это давняя история...
Ты спросишь: любила ли я Берсенева? Положа руку на сердце, нет. Почитала.
Если угодно, боготворила. Я обязана ему многим, если не всем. И когда
разразилась трагедия на Ямайке, и Дана осудили, я добровольно прилетела на
Корону вместе с ним. Законом такое запрещено, но я убедила Сенат сделать
исключение. И вольна вернуться на Землю, когда захочу.
  - Счастливая, - сказал Алан и посмотрел Екатерине в глаза.
  - Нет-нет, милый, я всегда буду с тобою. Я как будто всю жизнь ждала
именно тебя. Ты заметил, нам даже не нужно общение с другими колонистами...
Хочешь, начнем прогулки по другую сторону кратера. Там дивные ущелья,
пещеры, озера, такое чудное русло высохшей речки. Благодать...

  - Русло высохшей реки... - в задумчивости произнес Алан. - Ты хотела,
кажется, знать, где я скитался 8 лет?.. Она кивнула.
  - После акции на Ликерии я направил "Сварог" в туманность Орион - с Земли
она напоминает спящего одноглазого великана.
  - Но для такого перелета нужны сотни, если не тысячи лет, - ужаснулась
Екатерина. - Так учили в школе.
  - Учили, пока не стало ясно: пространство - не разматывающаяся лента или
полотно, а кокон, клубок, рулон. И самый быстрый способ достичь любой точки
во Вселенной - не ползти вдоль ленты, а пронзить клубок. Как спицей.
Впрочем, и такой пример мало что объясняет... Так вот, еще в былые годы
побывал я в тех краях, присмотрел несколько планеток. И оказавшись там
снова, задумал обосноваться на одной из них, а звездолет отправить на
Землю, так чтобы экипаж вышел из анабиоза в пути - уже без капитана. Для
моих спутников и для всех землян я пропал бы бесследно...
  Больше всего приглянулась планета, которую я назвал Аделаида -
благоухающая. Она и впрямь была подобием благоуханного весеннего сада -
например, Ботанического, что на Южном берегу Крыма... Я оставил звездолет
на орбите, а сам в дисколете отправился к Аделаиде. Когда приблизился - не
поверил глазам. Представь, Катерина, что ты приглашаешь друзей в заветное
место на пикник, на прекрасную лесную поляну, где ловила в детстве стрекоз.
Приезжаете - и что же? Лес вырублен, а на месте поляны, полной стрекоз и
кузнечиков, мрачно зияет котлован. Так вот, картина, открывшаяся мне,
оказалась пострашней. На Аделаиде исчезла атмосфера, высохли океаны, реки,
озера, весь почвенный покров. Исчезло все, что питало жизнь. Планета стала
похожа, допустим, на Марс - холодная и мертвая. Да, предо мною был труп
Аделаиды. Причем никаких следов термоядерных бомбардировок или лазерных
орудий. Как будто некие космические громилы-мародеры соскребли немыслимо
мощными механизмами весь плодоносный слой, высосали всю воду и весь воздух
- и скрылись бог весть куда.
  - Куда, например? - спросила Екатерина встревоженно.
  - К себе, в другие миры. Чтобы там воссоздать Аделаиду. Как перевозят
американцы замки, дворцы и древние мосты из Европы - в Новый свет. Но это
лишь мое предположение... Теперь перехожу к главному. Континентов на
Аделаиде - два. Один - невысокая каменистая возвышенность, однообразная,
как пустыня Гоби. Другой - тоже равнинный, но пересекаемый с востока на
запад цепью высоких гор - вроде наших Андов или Гималаев. До катастрофы с
гор, естественно, стекали реки, причем одна была могучая, полноводная,
длиною около пяти тысяч километров. Теперь представь: все русло мертвой
реки - от истоков до устья - было усеяно миллионами каменных изваяний. То
были люди и вьючные животные, как бы перенесенные сюда из глубокой
древности, еще до изобретения пороха, - лошади, верблюды, ослы, ламы, быки,
слоны. Они все будто бы двигались к горам, эдакое вел