в задницу "торпеду". Давай ищи нарколога.
  - Да ты никак спятил! - изумился я. - Какая "торпеда"? Когда ты успел
пристраститься к хмельному, если всю жизнь крутишь педали? Ты же мастер
спорта не по шашкам, а по велосипеду, помнишь, как сам пел под гитару про
своих дружков: "Сердце - железное, нервы - стальные, как спицы".
  - Были стальные, да сплыли, - сказал он устало. - А оба велосипедика
своих я давно уж продал, сразу как Зинка с дочкой ушла обратно к своей
мамочке. Последние полтора года вкалываю грузчиком на мясокомбинате. Эх,
подкосила меня любовь! Теперь прозябаю в общаге задрипанной... Ладно,
хватит излагать автобиографию. Ну как ты здесь? Правда, что после юрфака
подался в лягавые?
  - Вместо "лягавых" я предпочитаю говорить "сыщики". Да, распределился в
угрозыск, двадцатого августа выхожу на службу.
  Я тоже не стал пить. Мы отужинали, поговорили еще и легли спать. Под утро
я встал по нужде. Уже светало. Глядь - а бутылка-то пустая. Наклонился к
брату, скорчившемуся на раскладушке: так и есть, вылакал.
  Часам к десяти он пришел в себя и, еще не вставая с постели, взмолился:
  - Ник, подыхаю! Сердце жжет! Принеси опохмелиться! Любой бормотухи.
  Его бил колотун: руки-ноги ходили ходуном, голова дергалась. После двух
стопок портвейна брат малость успокоился, постоял под душем.
  Мы отправились в зоопарк. Возле озера, где плавала стайка лебедей, он
вдруг смертельно побледнел, грохнулся на скамейку, схватился руками за
правый бок.
  -  Андрюша, Андрюша! - заметался я. - Что с тобой?
  - Печ-чень при-хва-тило... - простонал он. - Р-раз-до-будь аллохо-лу!
  Тут я понял: дело нешутейное - и на следующее утро повел его в больницу
на Пироговку, где работала медсестра Таня, моя зазноба.
  Анализы были готовы через два дня. Просмотрев их, врач сказал мне и
Татьяне (брат тем временем дремал на траве в больничном садике):
  - Вот что, голубки. У него цирроз печени. В последней стадии. Ежели не
завяжет со спиртным, больше трех месяцев не протянет.
  -  А если "торпеду" вшить? - спросил я.
  -  Дважды уже вшивали. В Хабаровске. И оба раза он срывался.
  -  Откуда известно?
  -  Он сам рассказал. Алкоголики от врачей секретов не держат.
  - Что же делать, если никакие увещевания не помогают? - вопросил я. - Вот
и вчерашним вечером он клялся: мол, в рот больше спиртного не возьмет, а
ночью, когда я спал, купил две бутылки мадеры у таксиста и вылакал. Он
убивает сам себя.
  -  Могу выписать направление в ЛТП.
  - Благодарю покорно, доктор. В лечебно-трудовом профилактории я
проработал полтора месяца. Преддипломная практика. Правовые аспекты
объегоривания пьянчужек хищными родственниками, жаждущими заполучить
квартиру или дачу. Нет ничего ублюдочнее этих ЛТП. Сплошной мат, рыгаловка,
драки, самогон и прочее.
  - Василий Осипович, полечите, пожалуйста, - заканючила Таня. - Неужели по
всей Москве некому его спасти?
  - Насчет Москвы - дело дохлое. А вот в Японии нащупали одну методику, но
что-то уж больно несуразное. Чертовщиной попахивает. Даже не стоит забивать
ваши светлые головушки такой дребеденью. Все равно не поверите.
  Из танечкиных глаз закапали крупные слезы. Я-то знал, что она
любительница всплакнуть, даже беспричинно, но врач почему-то переполошился,
стал упрекать себя за глупую прямоту и бесцеремонность и наконец сказал:
  - Ради вас, Танечка, я готов нарушить даже клятву Гиппократа. Только
перестаньте плакать. Попробуйте разыскать Гернета. Классный нарколог.
Полгода стажировался в Токио.

  Наконец он показался на высоком крыльце помпезного здания с толстенными
колоннами и начал ослаблять модный галстук, глядя на розоватые облака в
истомленном жарою небе. Тут я вышел из-за колонны и сказал:
  - Доктор Гернет, извините меня, Бога ради. Вы должны спасти моего брата.
  Он тряхнул темно-каштановыми кудрями, скорчил болезненную гримасу:
  - Во-первых, я никому ничего не должен. Во-вторых, почему и от чего нужно
спасать именно вашего брата?
  - Потому что он тоже мастер по велоспорту. Только вы бывший чемпион
Москвы, а он - Хабаровска. А теперь он пьет по-черному.
  - Кто вы такой? Откуда подробности обо мне? - Он сошел с крыльца,
приблизился и впился в меня огромными, вздрагивающими, как ртуть, глазами.
Что-то львиное было в его облике: кольца спутанных волос, пышные усы,
короткий нос, раздвоенный подбородок. Женщины от таких зверей без ума.
  - Вы что, оглохли, молодой человек? Вас спрашивают: откуда подробности
обо мне? И как вы меня нашли? Кто вас рекомендует?
  Он переложил портфель из крокодиловой кожи в левую руку, видимо,
собираясь уходить. И я решил рискнуть: рассказал ему честно все от начала
до конца, даже диплом свой показал, вместе с удостоверением МУРа. Минуту он
колебался, принимая решение. Чтобы перетянуть чашу весов на свою сторону, я
сказал:
  - Доктор, заплачу, сколько бы это ни стоило. Дачу продам родительскую,
только спасите брата.
  Он рубанул рукой воздух и прогудел:
  -  Не валяйте дурака, юноша, и не торгуйте имуществом предков.
  Просмотрел анализы, пожевал губами, подергал носом.
  - Дело почти безнадежное. Почти. - И вдруг переменил тему: - Значит, в
сыщики подались, да? И ведь, глядишь, карьеру сделаете, с таким-то нюхом.
Выведать всю мою подноготную, надо ж так суметь... Кстати, вы небось не
ужинали? Давайте заедемте в Дом художника, тут недалеко, на Гоголевском.
Там подают при свечах, и еда приличная. Угощаю я. А потом, не исключено,
подвезу вас домой, я без машины - ни шагу.
  Непредсказуемый человек! В колеблющемся свете свечей он казался еще
величественней, смахивая на Бетховена. Сидя против меня (столик был на
двоих), он говорил - то громко, то почти шепотом - примерно следующее:
  - Вы никогда не задумывались над связью судьбы личной, индивидуальной - и
всеобщей? Верите ли, что существует машина вселенского воздаяния - и за
грехи, и за благодеяния? Почему древние мудрецы заповедывали не совершать
дурных поступков и не посылать в окружающий нас мир дурных мыслей? Нет,
нет, не отвечайте, это я так, скрипочку настраиваю... Извольте взглянуть. -
Он достал из портфеля цветное фото и, не выпуская из рук, показал портрет
молодой женщины: русые прямые волосы, аквамариновые глаза, высокие скулы,
чувственные припухлые губы, родинка не левой щеке.
  -  Красавица! - наивно и пылко выдохнул я.
  - Теперь представьте себе, что соракалетний преуспевающий джентльмен
влюбляется в нее по уши. И добивается взаимности, и женится, и медовый
месяц они блаженствуют в кругосветном круизе на теплоходе "Шота Руставели".
И она его любит, уточняю: первые полгода, а потом как бы слегка... ну,
охладевает. А если он ревнив, бешено, безотчетно, и готов прикончить
всякого, кто глянул на нее с вожделением? А если она ветрена, шаловлива,
обожает путешествовать, а он вкалывает на трех престижных работах и
добивает докторскую диссертацию? Понимаете, к чему клоню?
  -  Не понимаю, - честно сознался я.
  - Вы должны избавить меня от ужасных подозрений... Ужасных...
Ужасающих... Испепеляющих сердце и душу. Помогите мне, и тогда я попытаюсь
спасти вашего брата. Если, конечно, вы захотите, чтобы я его спас, когда
узнаете, как спасают.
  -  Конечно, я готов помочь вам. Но каким образом?
  - Посмотрите еще разок на фото, внимательней. Это Жанночка, моя третья и
последняя жена. Из первых красавиц Москвы, признаете? Любимое пристрастие -
ловля и коллекционирование бабочек. Училась во ВГИКе, была манекенщицей,
теперь подвизается на студии документально-художественных фильмов, недалеко
от Белорусского вокзала. Последние три месяца она беспрестанно летает на
съемки в Среднюю Азию. Какая-то правительственная халтура о колхозе
коммунистического труда, где в председателях - друг нашего генсека.
Возвращается смурная, опустошенная, как будто... Толи анаши обкурилась, то
ли гашишем там ее потчуют. Сколько я ни пытался отговорить Жанночку от
поездок - и слышать не хочет.
  - Вы хотите, чтобы ее отговорил я, начинающий сыщик? Маловероятно.
  - Не считайте меня идиотом, юноша, да и вы не из слабоумных! - взорвался
Эрик Гернет. - Я хочу, чтобы вы сопровождали ее в очередном вояже и...
  -  И представил отчет?
  - Вы догадливы. Но не только словесный. Я снабжу вас миниатюрной
кинокамерой, она размером с портсигар, из Японии привез. И несколько
кассет. Пленка сверхчувствительная, снимать можно даже в лунную ночь.
  -  Но как я попаду в съемочную группу?
  - Ваша проблема, товарищ сыщик. Диплом с отличием на юрфаке за красивые
глаза не вручают, верно? Внедритесь в киногруппу, удобнее всего помощником
оператора, аппаратуру подтаскивать. В вашем распоряжении шесть-семь дней,
не больше. И командировка займет столько же. На это время я помещу вашего
братца в приличную клинику. Не беспокойтесь, он оттуда не сбежит. Согласны?

  Мы вылетали в Ташанбе душным вечером. Весь день над Москвой собиралась
гроза, но на закате тучи разбросало по горизонту, высыпали первые звезды.
Наш автобус подъехал в "Домодедово" к депутатскому залу, мы начали
выгружать аппаратуру: две кинокамеры, алюминиевые треноги-подставки,
огромные фонари, киношники называют их "дигами". Следом за нами прикатила
знакомая мне гернетова "волга". Краешком глаза я наблюдал, как Жанна
объяснялась с Эриком в машине. Он, судя по всему, предлагал проводить ее до
самого трапа, она же картинно мотала головой, увенчанной золотистым
обручем. Наконец, чмокнув мужа в щеку, она выпорхнула из машины и капризно
пропела:
  -  Родриго!
  К ней подскочил режиссер, чернобородый дагестанец, настоящее имя которого
было Расул.
  - Родриго! - повторила она. - Позаботься о чемоданах, они в багажнике. Да
не забудь мой сачок для ловли бабочек!
  Надвигалась ночь. Натужно ревели двигатели взлетающих и садящихся
самолетов. Объявили наконец посадку нашему рейсу. Все начали было
собираться, но тут же - из-за технической неисправности - вылет отложили аж
на полтора часа.
  Я вышел подышать свежим воздухом. Жанна сидела на ободранной скамеечке,
щурилась на луну. Одета была в блекло-сиреневый сарафан с тонкими
бретельками и в серебристые сандалии.
  - Хэлло, ковбой, - приветливо помахала мне ручкой. - Родриго сказал мне
пару слов о тебе. Ого, какая шляпа, небось с Дикого Запада? Дашь поносить?
  Я протянул ей свою соломенную шляпу, ни с того ни с сего заробев. Еще бы
не заробеть! С такими красавицами-русалками разговаривать еще не
доводилось.
  - Что ли ты студентик? Подкалымиваешь на каникулах? Захотелось Азию
повидать? - тараторила Жанна, не давая мне слова выговорить.
  - Обожаешь подниматься за облака? Трогать веточку персика? Наслаждаться
нектаром? Целовать медузку?
  - Да разве ж их целуют, медуз? - изумился я. - Прошлым летом был в
Тамани, там медузы метровые, с фиолетовыми каемочками, но кто ж их станет
целовать, таких страшилищ!
  Жанна хихикнула.
  - О, да ты совсем сосунок, хотя на вид - прямо Геркулесище, в Голливуде
тебе цены бы не было... Эх, полтора часа еще бить баклуши. - Она
замурлыкала незнакомую мне мелодию, затем сказала: - Хочешь, смотаемся вон
в ту рощицу, к озеру, его отсюда не видно. Прошлый раз там плавали утки.
  По узенькой тропке мы углубились в березовую рощу. Вскоре впереди
заблестела вода, высвечиваемая полной луною. Неожиданно моя спутница
оступилась, вскрикнула и повалилась на траву.
  - Ой, ноженьку вывихнула! Помоги подняться, ковбой! - захныкала она. -
Хватит сил понести меня на руках?
  Наивный вопрос для десятиборца! Как перышко, поднял я ее с травы и уже
было сделал несколько шагов в обратном направлении, но она прошептала,
обхватив мою шею тонкими руками:
  -  Не спеши, Геркулес. Давай полюбуемся на луну.
  И опять я принял все за чистую монету: повернулся боком к озеру, чтобы
постанывающая Жанна созерцала величественно плывущую по небесному морю
царицу ночи.
  - Хочешь, ковбой, узнать великую тайну? - опять зашептала она и
потянулась к моему уху. Я почувствовал на щеке ее горячий язычок, вслед за
тем ее губы впились в мои, и я рухнул с нею на траву.
  О чудо из чудес! По незримому знаку из машины вселенского воздаяния, в
награду за какие-то еще не свершенные мною всеземные подвиги, эта
прелестница, это совершеннейшее создание, предназначенное для услаждения
богов, отдавалась мне. Она стонала в моих объятьях, она искусала мне плечи,
она впивалась ногтями мне в спину, она выдыхала:
  - Еще целуй сосочек, еще. Теперь сожми здесь посильней! Еще сильней! О-о!
Быстрей, еще быст-ре-е-е-е-й!
  Тело ее вытянулось, обмякло, дыхание пресеклось. Я приложил ухо к ее
лунообразной груди: сердце билось еле слышно. Кажется, обморок...
  - Не тревожься миленький! - послышался ее сладострастный смешок.- Я могу
подниматься за облака несколько раз подряд, уяснил намек? Теперь,
Геркулесик, поцелуй мою медузку, я люблю услаждать ее "шанелью", чего
моргаешь глазками, глупыш? Дай-ка твою руку. Вот она, медузка, с которой
слюбился твой гриб-подберезовик. Целуй же ее, целуй! И попробуй моего
нектара. Говорят, он продлевает молодость... О, какой ты способный ученик!
  Ну почему, почему так быстро поднимается луна?
  Придя в себя, я взглянул на часы: до посадки минут двадцать. Мы быстро
искупались в озере, спугнув парочку уток. Я обтер Жанну и себя майкой,
оставив ее на кустике в дар березовой роще. Взявшись за руки, мы побрели по
еле угадываемой тропинке.
  - Ты замечательный наездник, - говорила умиротворенная Жанна. - Истинный
ковбой. Как можешь ты так неутомимо сладострастничать? Раскрой секрет?
  - Этот секрет китайцы знают уже несколько тысячелетий, - отвечал я. -
Слышала что-нибудь про даосизм? Нет. Видишь ли, я провел в юности два года
в Китае, отец там служил. И наблюдал собственными глазами такие супружеские
пары: ему восемьдесят лет, а ей шестнадцать. И они счастливы. Потому что
даос в совершенстве владеет искусством любовного наслаждения. Не веришь?
  - Верю, Геркулесище. А можешь попросить даосских богов, чтобы мы с тобой
любострастничали до твоих восьмидесяти годов? Но чтобы я, чур, оставалась
вечно молодой?
  - Я буду вечно любить тебя, Жанна, - поклялся я, постыдно забыв про
медсестричку Таню.
  Безумная ночь! Оказалось, что самолет задержится еще на два часа. Мы
подкрепились в депутатском буфете и вернулись к озеру, переполненному
лунным сияньем.
  Слегка уже приутомленный ласками красавицы, я пожалел, что нельзя,
допустим, незаметно повесить гернетову кинокамеру на березу, в трех шагах
от нас, и заснять во всех подробностях наше любовное пиршество. Какое,
наверное, утешение в старости показывать самому себе - самого себя: на
вершинах сладострастия...
  Я очнулся от голоса стюардессы, объявлявшей:
  - Температура воздуха в аэропорту Ташанбе тридцать девять градусов.
Местное время одиннадцать двадцать пять.
  Выглянул в иллюминатор. В раскаленном мареве плыл ослепительно-белый
аэровокзал. Вокруг подъехавшего трапа застыли такие же белоснежные "волги".
Я насчитал их семнадцать. Чуть поодаль красовалась правительственная
"чайка".
  Оказалось, весь этот эскорт предназначен для нашей киногруппы. Из женщин
в нее входили, кроме Жанны, три бойкие актрисульки - Стелла, Нонна и
Карина, а также пожилая гримерша. Из мужчин самым главным (и самым старшим
по возрасту) был, конечно, Родриго, беспрестанно взрывающийся по пустякам.
Все подчинялись ему беспрекословно, и лишь Жанна осмеливалась иногда
возражать.
  Нас рассадили по машинам. Родриго воцарился в "чайке", а каждому из нас
досталось по "волге". Не заезжая в столицу, кортеж на бешеной скорости
двинулся к синеющим на юге горам в снежных шапках.
  Часа через полтора свернули с дороги и вскоре оказались среди деревьев с
тускло-серебристыми листьями. Здесь, в чайхане над узенькой речушкой, нас
встретили музыкой и танцами, накинули каждому на плечи пестроцветный халат,
а головы увенчали тюбетейками. Верховодили четверо горбоносых джигитов,
отдававших краткие приказания обслуге. Горбоносые восседали за главным
столом, справа и слева от Родриго.
  - Братья Каскыровы, - заговорщицким шепотом ответил на мой вопрос помреж
Додик, наслаждаясь пловом. - Между прочим, всех братьев - восемь. Самому
старшему - за семьдесят, а может, и за сто семьдесят годочков, но его здесь
нет. Он-то и положил глаз на вертихвостку Жанну. Слышал про Сулеймана
Каскырова? Нет?! Ты что, с Венеры свалился? Да старик богаче Рашидова и
Кунаева, вместе взятых.
  -  Богаче интеллектом? - съязвил я.
  - Запомни: здесь, на Востоке, нет такого слова- интеллект. Аксакал
Сулейман ворочает золотым Эльдорадо. У него рудники прямо во владениях
собственного колхоза "Заря Востока". В допотопные времена в тамошних горах
рабы кайлили золотую жилу, а недавно, лет пятнадцать назад, Каскыров
возобновил промысел на старых отвалах. Он здесь царь и бог. Дважды герой.
Депутат. С нашим бровастым генсеком вась-вась, фрукты-овощи в Кремль
поставляет.
  Завершив трапезу дынями, каких я сроду не едал, мы опять понеслись по
раскаленным пустынным просторам.
  Во владения "Зари Востока" въехали около пяти вечера. Кругом по
предгорьям буйствовали яблоневые сады. Курчавились виноградники.
Переходившая дорогу отара овец растянулась на полкилометра.
  Нас расселили в нескольких обвитых плющом виллах, обставленных
по-восточному, неподалеку от беломраморного дворца - правления колхоза. Мне
достались две комнаты, Додику - аж три. Мы искупались в речке с ледяной
водой, бешено пляшущей на камнях, позагорали, пока не позвали ужинать.
  В зале, где нас потчевали, как небожителей, среди серебра, хрусталя и
ковров, я, к удивлению, не обнаружил ни одного из братьев Каскыровых и
никого из наших девочек. Мрачный Родриго опрокидывал стакан за стаканом.
Шея у него раскраснелась, глаза стали, как буравчики.
  - Переживает старичок, - хохотнул Додик. - Опять у него Стеллочку увели.
Теперь увидит только завтра, на съемках.
  -  Кто увел?
  - Братья Каскыровы, кто ж еще. Гулянка у них, смею предположить, попышней
нашей. И повеселей. Прошлый раз сунулся несчастный Родриго объясниться со
Стеллою, так она ему такое брякнула на ушкоон и заткнулся, как цуцик.
Думаю, пахнет здесь немалыми башлями. Видел у Стеллы золотое ожерельице? На
полкило тянет, плюс пять колечек с бриллиантами, плюс браслет. Думаешь,
Родриго подарил? Кишка тонка. Братья Каскыровы. Каскыр, между прочим,
означает волк.
  Как в воду глядел помреж: девочек мы увидели лишь на другое утро. По
сценарию, они должны были изображать студенток сибирского мединститута,
приехавших на практику в Среднюю Азию. Липовый был сценарий, что уж тут
скажешь.
  ...Улучив минуту, я подошел к Жанне, она сидела в белом платьице под
пирамидальным тополем, возле арыка. Носик у нее был залеплен яблоневым
листиком от солнца. Не тратя время попусту, я предложил:
  -  Русалочка, русалочка, давай повидаемся вечерком.
  -  У нас ужин в лабиринте Сто Пещер.
  -  У кого это "у нас"?
  -  Много будешь знать - скоро состаришься, Геркулес.
  Что-то встревожило меня в ее лице. То ли явно обозначившиеся две
складочки у рта, то ли синева под глазами, а скорее всего сами глаза - с
расширенными зрачками и красноватыми прожилками на белках,- как у
наркоманов. И речь была странно замедлена, точно в полузабытьи. Стало быть,
не зря переполошился Эрик Гернет.
  - Тогда встретимся завтра. Допустим, после девяти. На этом же месте.
  -  И завтра не могу, ковбой. У нас ужин при свечах.
  - Где?
  -  В пещере с подземным озером.
  -  Далеко отсюда?
  -  Вверх по Барсову ущелью... Постой, постой! Тебе-то какое дело?
  -  Можно присоединиться к вашей компании?
  - Ты с ума сошел, что ли? - Она передернула плечами. - Туда по ночам даже
Родриго путь закрыт. Занимайся своими кинокамерами, "дигами" и прочей
мишурой. Обо мне же до Москвы забудь.
  -  А если заявлюсь без приглашения?
  - Во-первых, тебя подстрелят у пещеры, как сурка. Во-вторых, в качестве
кого ты собираешься явиться?
  -  Я люблю тебя, Жанна, - сказал я как можно убедительней.
  Что-то хищное появилось в ее лице. Смахнув листик с носа, она