вой  те  зигзаги  и  всплески.  А  потом  Пьер
успокоился, и счастье его стало бурно  расти,  дельтянское  общество  тоже
утихомирилось, и к его обычному удовлетворению добавилось новое блаженство
Пьера. Соответственно умножению личного счастья Пьера повысилась  и  сумма
общественного счастья. Так это рисуется мне в первом приближении.
     - Самого важного ты не указал, Генрих.
     - Правильно. Самое важное состоит  в  том,  что  взлет  общественного
счастья значительно превышает ту долю, что вносит в него личное блаженство
Пьера. Чем-то  соединение  Пьера  и  Стеллы  полезно  обществу,  настолько
полезно, что революционизирует устоявшийся уклад дельтян.  По-твоему,  что
может тут таиться?
     - Могу лишь гадать. Возможно, у  них  родится  ребенок,  который  все
перевернет какими-нибудь изобретениями,  либо  Пьер  со  Стеллой  сотворят
что-то полезное...
     - Скажи мне вот что: комбинацию Стелла-Пьер придумала машина?
     - Неужели же я? Когда она обсчитала Пьера, я  снова  задал  программу
усовершенствования, которая до сих пор не удавалась с другими  дельтянами,
и машина указала на Стеллу.
     - Остается одно: осуществить рекомендацию машины.
     - Сделаем это так. Вызываем под любым  предлогом  Пьера  и  Стеллу  и
устраиваем им  свидание,  а  машине  задаем  излучение,  создающее  в  них
взаимное притяжение. Просто, правда?
     - Та самая простота, которая хуже воровства, Рой.
     - Ты разработал проект получше?
     - Никаких  проектов  я  не  разрабатывал.  Надо   бы   посмотреть   в
отдельности на Пьера  и  Стеллу,  прежде  чем  порождать  у  них  взаимное
притяжение.
     Рой думал ровно столько, сколько было  нужно,  чтобы  обойти  опасные
рифы в предложении брата.
     - В тебе чувствуется непонятный холодок, - объявил он. - Не спорь,  я
вижу тебя насквозь. К Пьеру  и  Стелле  пойдешь  ты  сам.  Кстати,  машина
указала на одну опасность. За Стеллой ухаживает превосходный парень,  тоже
из южных дельтян. Если мы в ближайшие дни не познакомим Стеллу  с  Пьером,
она выйдет за того парня,  и  радикальное  усовершенствование  дельтян  не
осуществится.  Я  пробовал  энергетически  заблокировать  парня,  но   он,
понимаешь, слишком ее добивается. Надо заблаговременно создать у Пьера  со
Стеллой взаимную неосознанную тоску друг по другу. - Рой протянул  Генриху
карманный передатчик. - Если они тебе  понравятся,  дай  сигнал  включения
машины. А я пока настрою ее на их взаимную тоску, и тогда предотвратить их
соединение в любящую пару не удастся самым расчудесным южным паренькам.



                                    5


     Мира оправдывала свое имя - она была удивительна.
     Среди медлительных плотных дельтянок  эта  стройная  быстрая  женщина
казалась чужеродной ветвью. Чем-то она напоминала древних земных  цыганок,
какими они  сохранились  в  стереофильмах.  Вероятно,  она  лихо  плясала,
возможно, умела и петь.  Еще  лучше  она,  несомненно,  при  необходимости
ругалась.   Бой-баба   или,   по-научному,   баба-яга,   подумал   Генрих,
представляясь Мире.
     Она небрежно, полуоткинувшись,  сидела  на  почти  невидимом  силовом
диване в пустой - по последней земной моде - комнате.
     На  Дельте-2  земные  интерьерные  поля  были  уже  внедрены:  Генрих
уверенно присел, зная, что под ним развернется удобное кресло. Он  положил
руки на радужные прозрачные подлокотники, полуприкрыл  веки.  У  Миры  был
острый взгляд,  она  слишком  пристально  вглядывалась.  Неприятное  лицо,
размышлял  Генрих,  красивое,  но  неприятное,   -   сочетание,   конечно,
нетривиальное. Вслух он сказал:
     - Да. Некоторые земные дела. Проблемы экспорта.
     - Я не люблю, когда Пьера отрывают даже ради дел. Для экспортных  дел
я не делаю исключения.
     Генрих снисходительно усмехнулся:
     - Сколько я знаю, друг Мира, Земля  не  давала  гарантии,  что  будет
делать лишь то, что вы любите.
     Мира порывисто поднялась, подошла к окну. Генрих спокойно  глядел  на
место, где недавно проступал  силуэт  силового  дивана.  Он  слышал  сзади
шуршание длинного платья - Мира одевалась с изысканностью, давно позабытой
на Земле, это было единственное немодное в ней. Женщина, жертвующая  модой
ради красоты, уже одним этим была необычайна. Шуршание платья  раздавалось
то справа, то слева. Мира, как пленная тигрица, ходила за спиной  Генриха.
Он безмятежно покоился в кресле, снова прикрыв  веки.  Он  и  не  подумает
поворачиваться вслед за каждым движением  сумасбродной  женщины.  Молчание
разорвал резкий голос Миры:
     - Я не хочу вашего свидания с Пьером. Я прошу вас уйти.
     Генрих медленно приподнялся. Кресло исчезло,  чуть  он  оторвался  от
него. Интерьерное поле работало безупречно.
     - Попросить меня уйти вы можете,  но  не  допустить  моей  встречи  с
Пьером не в ваших силах. Мы встретимся с ним завтра  на  космодроме,  если
свидание в вашем доме исключается.
     Мира боролась с собой. В ее черных глазах появились  растерянность  и
мольба.
     - Почему Пьер? Он не  занимается  экспортом  золота.  В  его  ведении
погрузка нерудных ископаемых.
     - Именно нерудные ископаемые меня  и  интересуют.  Золотые  крыши  на
домах давно уже не в моде на Земле и  других  планетах.  Лишь  у  вас  еще
увлекаются этими архитектурными излишествами.
     Мира сделала жест, и в комнате появился диван.
     - Садитесь. Лучше вам встретиться с Пьером в моем присутствии, чем  у
него на работе. Не выношу, когда он делает что-либо без меня!
     Генрих присел и со скукой посмотрел на Миру. Она была  очень  хороша.
Генрих и не подозревал, что глаза, настороженные и тоскующие, вдруг  могут
так увеличиваться. Красота этой женщины тяготила.
     - Мне  кажется,  друг  Мира,  что  вы  и  тут   ошибаетесь.   Да,   я
действительно собираюсь встретиться с Пьером у вас на квартире,  но  вовсе
не в вашем присутствии.
     Только  теперь,  растерянная  и  негодующая,  Мира  стала  похожа  на
дельтянку.
     - Почему вы так неприязненны ко мне, друг Генрих? Я вижу вас впервые,
но знаю, что вы пришли с недоброй целью...
     - Ничего вы не знаете! У вас скверный характер, Мира. На Земле, между
прочим, различают обязанности жен и нянек.  Не  кажется  ли  вам,  что  на
Дельте-2 такого различия не делают?
     Женщина так напряженно раздумывала над словами Генриха, что ему стало
ее жалко. Чувство неведомой опасности у нее было развито отлично.
     Вообще эта Мира предстала неучтенным фактором. И  Машина  Счастья,  и
Генрих с Роем сосредоточились на Пьере со  Стеллой,  Мира  же  осталась  в
стороне. Ей придется  несладко,  думал  Генрих,  те  падения  общественной
кривой, очевидно, вызваны ее реакцией на  потерю  мужа.  Хорошо,  что  они
крохотные, всего лишь маленькое личное горе. Мира сказала очень медленно:
     - Не знаю, что вы подразумеваете, когда говорите о жене и няньках. Я,
возможно, с земной точки зрения плохая жена, тем более  нянька,  но,  смею
надеяться, Пьер мной доволен...
     - Не говори неправды! - раздался громкий мужской голос.
     В комнату вкатился веселый краснолицый человечек, до  того  округлый,
коротконогий, короткорукий,  что  он  походил  скорее  на  шарик,  чем  на
дельтянина. Безбровый, почти безволосый, на голову ниже Миры, к тому же  с
уродливо несимметричным лицом, он разительно отличался от красавицы жены.
     - Что за нелепое слово:  доволен!  Я  не  доволен  -  я  восхищен,  я
очарован, я околдован!
     Лицо Миры  вспыхнуло,  потом  побледнело.  Прилила  и  отлила  кровь,
деловито оценил ее состояние Генрих.
     - Ты опоздал на сорок семь минут, - сказала она. Голос ее  дрожал.  -
Ты опоздал на целых сорок семь минут, Пьер!
     - Я опоздал на сорок семь  минут!  -  пропел  мужчина  фальцетом.  Он
схватил жену за руки и закружился с ней по комнате. - Я опоздал  на  сорок
семь минут! - Он отпустил ее руки и заплясал вокруг нее.
     - Ты  бы  мог  предупредить,  Пьер.   Ты   ведь   знаешь,   что   мой
индивидуальный приемник настроен только на твое излучение! - Она кружилась
с охотой, временами обгоняя мужа, тогда он смешно топотал, догоняя ее.
     - Я ничего не излучал! Я ничего не  излучал!  -  пропел  мужчина  еще
веселее. Он катился  по  большому  кругу  возле  жены.  -  Я  погружал,  я
разгружал, я автоматы снаряжал! Я ничего не излучал! - Внезапно  лицо  его
из  веселого  превратилось  в  озабоченное.  -  Постой!   -   сказал   он,
останавливаясь. - Ты опять не обедала? - Он грозно  насупился.  -  Сколько
говорить, что не надо ждать,  если  я  запаздываю  на  обед!  -  Он  опять
повеселел, закружился и запел, запрокинув голову: - Меня не надо  ждать  к
обеду! Меня не надо ждать к обеду!
     - Перестань! - сказала жена. - У тебя ни голоса, ни слуха, Пьер. Я не
могу больше  слушать  твое  пение.  Лучше  уж  танцуй.  Только  не  упади,
пожалуйста.
     - Я слушать не могу, как ты поешь! -  громко  пропел  мужчина  и  еще
усердней заплясал по комнате. - Я слушать не могу, как ты поешь! - пел  он
с упоением.
     И при каждом обороте вокруг жены взгляд его падал на Генриха.
     Но Генрих знал, что Пьер только  глядит,  но  не  видит  его.  Генрих
вначале опасался, что Пьер в самозабвенном  кружении  налетит  на  стоящее
посреди комнаты кресло, но Мира осмотрительно держалась подальше от гостя,
а Пьер хоть и не сознавал, что в комнате кто-то третий, физически  все  же
ощущал неведомое препятствие.
     - Есть! - закричал Пьер, останавливаясь. - Хорошую порцию тумана. Ты,
я и туман! Живо, Мира, живо!
     - Мы не одни, - сказала Мира. - У нас в гостях землянин.
     Только сейчас Пьер увидел Генриха.
     - Прошу прощения за невнимательность! - сказал он непринужденно. - Мы
с Мирой, когда танцуем, забываем все на свете. - Он  плюхнулся  на  тускло
мерцающий  диван  и  обернул  к  Генриху  радостное   лицо.   -   Счастлив
познакомиться, друг! Пообедаем и поговорим.
     - Раньше поговорим, - предложил Генрих.
     - Можно и так, - быстро для дельтянина согласился Пьер.
     - И разговор в моем присутствии, - предупредила Мира, садясь рядом  с
Пьером.
     Генрих долгую минуту молча смотрел на них.
     На Земле такая пауза была бы  сочтена  за  вызов.  Здесь  можно  было
молчать и дольше, не рискуя вызвать недоумение и обиду.  В  Генрихе  мутно
клубилась злость  на  эту  красивую  и  неприятную  женщину,  так  ревниво
оберегающую своего безобразного и веселого мужа.
     Генрих нащупал в кармане передатчик. Пусковая кнопка  торчала  сбоку,
на нее можно было незаметно надавить пальцем. "Надавлю - и  кончится  твоя
тирания, - думал  он.  -  С  лица  твоего  Пьера  мигом  исчезнет  улыбка.
Пронзенный непонятной тоской, он отвратит от тебя лицо,  твои  заигрывания
станут ему противны, твои настояния - омерзительны.  Вот  как  оно  будет,
стоит мне нажать кнопку. И я ее нажму, можешь не сомневаться в этом!"
     - Я, однако, настаиваю на разговоре наедине.
     - Ничего не выйдет, раз Мира не хочет, - добродушно разъяснил Пьер. -
Ужасная женщина моя Мира, вы такой еще не встречали.
     "Я и такого, как ты, пожалуй, еще не встречал, -  подумал  Генрих.  -
Недаром машина так долго билась с твоей зашифровкой. У тебя, собственно, и
зашифровывать нечего, ты весь на виду".
     Пьер продолжал, шумно засмеявшись:
     - Я открою вам страшную тайну: без  меня  Мира  худеет  за  сутки  на
килограмм.
     - А ты без меня за сутки на килограмм толстеешь, - заметила Мира.
     - Худеет? - переспросил Генрих мрачно.  Он  недоверчиво  поглядел  на
Пьера. - Толстеете?
     - Худеем и толстеем! - воскликнул толстяк. - Она без меня  ничего  не
ест от тоски, а я объедаюсь веселящимся туманом, чтобы  заглушить  скорбь.
Так что не заставляйте нас уединяться друг от друга, а говорите спокойно.
     "Ничего я говорить не буду, - размышлял Генрих. - Вот нажму на кнопку
- и оборвется наша говорильня, и не понадобятся объяснения. Все равно я не
скажу, какую роль ты можешь сыграть в общественном подъеме дельтян, даже о
Стелле я не скажу, к Стелле ты устремишься всей душой, еще не зная  ее,  а
узнаешь - полюбишь без памяти, куда сильнее влюбишься, чем в эту  Миру,  и
не будет больше в твоей жизни Миры, а будет  предназначенная  тебе  высшей
справедливостью Стелла..."
     Он вынул из кармана передатчик и положил на колени кнопкой вверх.
     Всего одно нажатие пальца -  и  будет  поставлена  желанная  точка  в
затянувшемся разговоре.
     - Дело в том, что мое предложение секретное, - начал Генрих.
     Начало было неудачное: секретов Генрих не имел.
     Пьер, подумав, опроверг Генриха:
     - У вас, возможно, есть секреты от меня, но тогда зачем ими  делиться
со мной? А у меня секретов от Миры нет.
     - И не будет, - добавила Мира с вызовом.
     "Нажму кнопку - и точка на объяснении", - вяло  думал  Генрих,  падая
духом.
     На уродливом лице Пьера играла беззаботная улыбка, черные глаза  Миры
впивались в Генриха. Интересно, думал Генрих, как она  почувствовала,  что
над ее головой собралась гроза? Вот же дьявольская настройка души - и  без
специальных излучений ощущает таинственную опасность!
     - Я собирался пригласить  вас  на  Землю  в  командировку,  -  сказал
Генрих. - Но одного...
     - Исключено! - одинаковыми голосами воскликнули Пьер и Мира.
     - Теперь-то я и сам вижу, что исключено, - согласился Генрих.
     Он встал, и передатчик со стуком ударился о пол. Прежде чем он  успел
схватить  его,  передатчиком  завладела  Мира.  Вскрикнув,  Генрих  вырвал
коробочку из ее рук.
     - Что с вами? - спросила Мира с испугом. - Вы так побледнели, друг!
     - Вы не нажали на эту кнопочку? - волнуясь, спросил Генрих. - Вот эту
кнопочку - видите? Вы случайно не  нажали  на  нее?  Только  не  скрывайте
правды!
     - Нет, не нажала! - быстро  ответила  Мира.  Ужас  Генриха  мгновенно
передался ей. - Даже не дотронулась, уверяю вас!
     - А на кнопочку надо нажать? - поинтересовался Пьер. -  Дайте-ка  эту
штучку мне, я отлично нажму.
     Генрих с грустной улыбкой спрятал передатчик в карман.
     - Именно этого и не надо делать. Разрешите пожелать вам долгой жизни,
друзья. Счастья вам не желаю, у вас его, судя по всему, хватает.



                                    6


     - Не мог я этого сделать,  -  оправдывался  через  час  Генрих  перед
братом. - Она так на меня смотрела... Поищем других путей. Впрочем, можешь
назвать меня дураком...
     Рой молча переливал из бутылки в стаканы плотный цветной туман. Когда
синеватый дым заклубился у краев, Рой протянул свой стакан Генриху.
     - Выпьем за дураков! - сказал Рой. - Я имею в виду хороших дураков, -
добавил он педантично.
     - Все-таки лучше было бы специализировать  нашу  машину  для  розыска
преступников и опасностей.  Напрасно  мы  уступили  Боячеку,  -  запоздало
посетовал Генрих после того, как осушил стакан.




                              Сергей СНЕГОВ

                       ОГОНЬ, КОТОРЫЙ ВСЕГДА В ТЕБЕ


                                    1


     Создателем  индивидуальной  музыки  общепризнан  Михаил  Потапов.  На
концерте Потапова  -  он  состоялся  первого  мая  2427  года  по  старому
летосчислению - изумленное человечество познакомилось с новой и такой ныне
популярной  формой  музыкального  самозвучания  (Потапов,  как   известно,
употреблял термин "музыкальное самопознание"). Но  не  стоит  думать,  что
новая форма музыки появилась  сразу,  как  Афродита  из  морской  пены.  У
великого творения Потапова есть не только история, повествующая о том, как
оно заполонило в короткий срок умы и чувства, но  и  предыстория  -  и,  к
сожалению, трагическая.
     Недавно разбирали архив известных физиков  прошлого  века  -  братьев
Генриха и Роя Васильевых. Среди прочих документов нашли в нем и материалы,
которые бросают свет на истоки индивидуальной музыки. Материалы эти  будут
опубликованы в сорок седьмом круге пленок "Классики  науки",  а  здесь  мы
воспроизведем лишь речь  Роя  на  собрании  членов  Общества  классической
музыки. Речь эта никогда  не  передавалась  в  эфир  и  не  печаталась  на
официальных  пленках  общества.  Возможно,  это   объясняется   тем,   что
классическая музыка, сегодня снова имеющая немало поклонников, в  те  годы
была почти полностью позабыта и собрания ее  немногочисленных  адептов  не
привлекали к себе широкого внимания.
     Ниже дан сохранившийся текст речи; начало, к сожалению, утрачено.
     "...Это произошло незадолго перед последней болезнью Генриха. Он  уже
прихварывал: ранения,  полученные  при  загадочной  аварии  звездолета  на
Марсе, - тайна, впоследствии им же с таким  блеском  распутанная,  -  были
залечены, но не преодолены.  Внешне  Генрих  оставался  бодрым,  красивым,
быстрым, но я уже смутно догадывался, куда идет дело, и в  один  нехороший
день - я потом объясню, почему  он  нехорош,  -  силой  вытащил  брата  из
лаборатории.
     - Ты дурак, Генрих, - сказал я. - А я скотина. Не спорь со мной. Я не
терплю преувеличений и если говорю, то объективную истину.
     - Я не спорю, - возразил он кротко. - Но я хотел бы знать,  что  тебе
от меня надо?
     - Сейчас мы выйдем наружу. И будем ходить по  городу.  И  погуляем  в
парке. А возможно, слетаем на авиетках к морю и покувыркаемся на волне.  И
если мы этого не  сделаем,  я  буду  чувствовать  себя  уже  не  скотиной,
равнодушно взирающей, как брат неразумно губит себя, а прямым убийцей.
     Он с минуту  колебался.  Он  глядел  на  приборы  с  грустью,  словно
расставался с ними надолго. Мы в  это  время  исследовали  записи  второго
механика звездолета  "Скорпион",  единственного  человека,  оставшегося  в
живых после посадки галактического корабля на планетку Аид в системе Веги.
Загадок была масса, многие не разъяснены и поныне, а  тогда  все  казалось
чудовищно темным.
     Генриху не хотелось бросать эту работу ради  прогулок,  мне  тоже  не
хотелось, но это было необходимо, так ослабел Генрих. И я  бы  за  шиворот
оттащил его от приборов, если бы он не уступил.
     Но он покорился, и мы вышли за город. Я не буду  описывать  прогулку.
Самым важным в ней, как вскоре выяснилось, было то,  что,  на  общую  нашу
беду, мы повстречали в парке Альберта Симагина.
     Он несся по пустынной аллее, словно  запущенный  в  десять  лошадиных
сил. У него был полубезумный вид, рот перекосился, он молчаливо, без слез,
плакал на бегу. Генрих остановил Альберта.  Генрих  дружил  с  ним  еще  в
школе. Мне же в Альберте  не  нравилась  несдержанность,  слишком  громкий
голос, глаза тоже были нехороши: я не люблю хмурых глаз.
     - Откуда и куда? - добродушно спросил  Генрих.  Я  особо  подчеркиваю
добродушие тона, с Альбертом Генрих всегда разговаривал только  так.  Я  и
сейчас не понимаю, чем этот шальной фантазер привлекал Генриха.
     Альберт закричал, будто о несчастье:
     - Из музея! Откуда же еще?
     - Зачем же бежать из музея?
     Как вы понимаете,  это  спрашивал  Генрих,  а  не  я.  Я  лишь  молча
рассматривал Альберта.
     - Ничего ты не  понимаешь!  -  произнес  Альберт  яростно.  -  Просто
удивительно, как некоторые люди бестолковы!
     - Объясни - пойму.
     Объяснением путаную, шумную речь Альберта  можно  было  назвать  лишь
условно.
     Я понял одно: в музее Альберт рассматривал четверку несущихся коней -
недавно законченную картину Степана Рунга, не то "Фаэтон на взлете", не то
"Тачанки в походе", названия не помню.
     Лихие лошадиные копыта сразили Альберта. Он ошалел от  облика  коней,
его истерзала экспрессия бега,  опьянила  музыка  напрягшихся  мускулов  -
именно такими словами он описал свое состояние. Картина ему звучала, он не
так видел, как слышал ее. Он  сказал:  "Трагическая  симфония  скачки".  С
этого и начался его спор с Генрихом. Генрих удивился:
     - Вещь Степана я знаю, во мне она вызывает иные ассоциации. И если уж
оперировать музыкальными терминами, то я бы  сказал,  что  картина  звучит
весело,