издевательства, - холодно отпарировал Рой.
     - Буду рад, если вам это удастся, - буркнул Хонда и снова заговорил о
том, как пытались спасти Карла, какие разрушения  вызвал  пожар  и  почему
лабораторию твердого конденсирования энергии быстро не восстановить.
     - В катастрофе погибли все рабочие журналы, все записи  обсуждений  -
словом, весь набор пленок. Они были сложены  в  сейфе,  вот  здесь,  возле
конденсаторной печи, - Хонда нервно водил рукой по стене, усеянной пятнами
ожогов. - Когда я ворвался в лабораторию, сейф пылал костром на ветру,  но
мы все, вы понимаете, пытались спасти Карла... И Эрвина,  естественно,  он
рвал на себе пылающую одежду. В общем,  когда  обратились  к  сейфу,  было
поздно, архив лаборатории погиб. Вряд ли можно его восстановить, даже если
Эрвин  возвратится  в  сознание  и  захочет  это  сделать.  Остатки  сейфа
вынесены. Вообще в лаборатории мало что уцелело.
     - А это что? - Рой показал на шкаф в противоположном углу.
     - Это  холодильник.  Нашей  особой  конструкции,  на   Меркурии   они
совмещены с кондиционерами. Некоторые  хранят  в  них  разные  вещи,  даже
одежду, холод здесь - самая ценимая вещь.
     Рой раскрыл холодильник. На нижних полках  лежали  детали  скафандра,
над ними лабораторные инструменты,  выше  -  съестные  припасы.  На  самой
верхней  полке  покоилась  электрическая  бритва.  Рой  повертел  ее,   но
оледенелый корпус обжигал пальцы. Рой положил бритву на место.
     - Имущество Эрвина, - сказал Хонда.  -  Одно  из  его  чудачеств.  Он
брился, надевая теплые перчатки.  Теплые  перчатки  на  солнечной  стороне
Меркурия! Он говорил, что только ледяной металл приятен его щекам.
     Рой отвернулся от холодильника. В лаборатории, чисто прибранной,  все
носило следы недавней катастрофы, но осматривать  было  нечего.  Да  и  не
затем он сюда приехал, чтобы разыгрывать детектива.
     - Так что успел вам сказать умиравший Карл Ванин, друг Михаил?
     - Ну,  что  он  мог  сказать?  Что  Эрвин  включил  генератор  раньше
времени... Вот, собственно, и все. Он быстро потерял сознание...  А  Эрвин
молчит. У него обожжены губы, руки плохо двигаются  -  вряд  ли  он  скоро
заговорит.
     - Пойдемте  отсюда,  -  сказал  Рой.   -   Единственное,   что   меня
по-настоящему интересует, - сможет ли завод выполнить наш заказ на батарею
твердых конденсаторов энергии?
     - Надежды нет, во всяком случае, в текущем году, - повторил Хонда.  -
Лаборатория твердой конденсации  разрушена,  вы  это  видите.  Возможно  -
где-нибудь, другая лаборатория...
     Рой усмехнулся.
     - Иначе говоря, в собственной неспособности  выполнить  обещанное  вы
уверены.  А  что  до  остального  человечества,   то   гарантировать   его
неспособность отказываетесь. Я правильно вас понял, друг Михаил?
     - Совершенно правильно! - с вызовом отозвался Хонда.  Теперь  он  сам
явно хотел поставить Роя на место. Рой первым вышел из лаборатории.



                                    2


     Он стоял у окна и рассеянно глядел на простиравшиеся вдаль  солнечные
поля. Если что и заслуживало  внимания  на  раскаленной  яростным  Солнцем
планете,  то,  пожалуй,  только  эти  бескрайние  равнины,  покрытые,  как
кустами,   термоэлементами,   преобразовывающими   солнечную   энергию   в
электричество.  "На  Меркурии  выращиваются  термоэлектрические  сады",  -
твердили в стереопередачах, посвященных переоборудованию планеты в главную
энергостанцию  человечества.  Сколько  говорилось  о   том,   что   тысячи
квадратных  километров  "термосадов"  превратят   в   неиссякающий   поток
электричества разницу между температурами  на  разных  сторонах  Меркурия:
солнечной, раскаленной, - и ночной, погруженной в вечный космический холод
и мрак! Рой вспомнил, как глава  Меркурианского  проекта  Альберт  Бычахов
восторженно описывал будущее этой самой маленькой и самой близкой к Солнцу
планеты.
     - Человечество получит источник  энергии,  действующий  непрерывно  и
вечно, во всяком случае до тех  пор,  пока  солнце  пылает,  а  в  мировом
пространстве  космическая  стужа,  -  говорил  он,  вдохновенно  сияя   на
стереоэкранах круглым добрым лицом. - А  Меркурий  превратится  в  райский
уголок, ибо оборудуем на нем заводы, создающие вполне приличную атмосферу.
Тогда и на солнечной, и на ночной стороне будут гулять  в  теннисках  и  с
непокрытой головой, термоэлементные сады поглотят и неистовую  жару  одной
половины планеты и столь же  неистовый  мороз  второй  ее  половины.  И  я
приглашаю тех, кто сегодня ходит в  детские  сады,  начать  свою  трудовую
жизнь на благословенных равнинах еще  недавно  столь  страшного  Меркурия.
Приглашаю от всей души, со всей ответственностью -  работы  хватит  не  на
одно человеческое поколение.
     Да, именно так  вещал  на  всю  Солнечную  систему  Альберт  Бычахов,
главный инженер Меркурианского проекта. Сколько раз  с  замиранием  сердца
слушал Рой его прекрасные речи. Тридцать лет прошло с того времени, многое
осуществилось, многое  так  и  не  стало  реальностью.  Обещанная  энергия
получена, и на равнинах - и на раскаленных солнечных, и на  погруженных  в
абсолютный  холод  ночных  -  раскинулись  похожие  на   сиреневые   кусты
термоэлектроды.
     Но только никто не назовет эти чудовищные  чащи  пластин,  прутьев  и
проволок прекрасными садами, и прогуливаться в них  никто  не  решится  не
только в летней одежде, но  и  в  теплопрочных  -  для  огня  и  мороза  -
скафандрах:   Меркурий   -    планета    рабочая,    не    для    веселого
времяпрепровождения. Да, солнечные термоэлектрические  поля  единственное,
что на Меркурии еще можно посмотреть: бросить на  них  взгляд,  промчаться
над ними в планетолете...
     Поездка на Меркурий - неудачна, размышлял Рой.  Генрих  предупреждал,
что она ничего не даст, кроме досады. Отложим конструирование  плазмохода,
говорил он. Мы ведь не виноваты, что твердых  энергоконденсаторов  нам  не
дадут, а без них мы бессильны.  Мало  ли  у  нас  других  интересных  тем,
убеждал он Роя. Генрих ошибался чаще брата,  но  в  данном  случае  он  не
ошибся. Надо возвращаться на Землю.
     В комнате прозвенел сигнал вызова. Рой обернулся.  С  экрана  смотрел
Стоковский. Он негромко сказал:
     - Позвольте вас посетить, друг Рой. Мне кажется, вы  собираетесь  нас
покинуть. Мне хотелось бы поговорить с вами. Я буду через минуту.
     Рой молча показал рукой на  кресло,  сам  сел  напротив.  Стоковский,
похоже, знал, что его улыбка вызывает приязнь, он не убирал ее с лица. Рою
часто  встречались  люди,  превращавшие  свое  лицо  в  подобие   визитной
карточки,    -    демонстрировали    себя    улыбающимися,    хмурящимися,
сосредоточенными, озабоченными, веселыми, каждая мина культивировалась  и,
подобранная заранее, служебно закреплялась. Вероятно, и у Стоковского было
так же, к его улыбке нужно было  отнестись  как  к  представлению  себя  -
вежливо и равнодушно. Но этот человек  нравился  Рою,  в  нем  угадывалась
умная  душевность,  а  не  служебность  демонстрируемого  настроения.  Рой
ответно заулыбался, хотя улыбаться было нечему. И  Стоковский  первыми  же
словами подтвердил, что Рой не ошибается в его характере.
     - Нам не радоваться, а печалиться надо. Сам не  понимаю,  чему  мы  с
вами смеемся. Скажите, что вы собираетесь предпринять?
     - Вы угадали мои намерения: отбываю на Землю.
     - Вы не хотели бы сначала посетить Эрвина Кузьменко?
     - Выспрашивать, как произошла авария? Что это  даст?  Я  приехал  как
заказчик оборудования.
     Стоковский перестал улыбаться.
     - Мы  вас,  конечно,  подвели.  Но  неужели  вы  вообще   прекращаете
разработку плазмохода?
     - Именно это. У нас с братом нет второстепенных тем, которые могли бы
заполнить простой в полгода или год. Если мы отложим плазмоход, то отложим
его надолго, возможно, к нему уже не вернемся.
     - Я догадывался об этом, -  задумчиво  сказал  Стоковский.  -  Эдуард
боится, что вы потребуете срочного восстановления лаборатории Карла,  Миша
заранее выходит  из  себя,  потому  что  понадобится  всячески  обхаживать
Эрвина, когда он встанет.  Вы  сами  могли  заметить:  Миша  Хонда  Эрвина
недолюбливает, это самое мягкое, что можно сказать об их отношениях. А мне
показались важными ваши слова, что вас не интересует, как мы теперь  будем
выполнять ваш заказ.
     - Просто я сразу понял, что выполнять его вы не будете.  Вы  об  этом
хотели спросить?
     - Да, спросить... А еще больше - попросить.
     - Просите. Если смогу, выполню.
     - Уберите Эрвина Кузьменко.
     - Убрать Эрвина? - Рой уставился на Стоковского. Что  разговор  будет
необычный, Рой знал заранее, - обычные разговоры не надо вести наедине. Но
просьба звучала странно. - В каком смысле убрать, друг Клавдий?
     - Не убивать, конечно. - Стоковский любовался недоумением Роя. - Хотя
некоторые порадовались бы... Не убийству, а если бы, скажем, Эрвин и  Карл
в день аварии поменялись судьбами - и не Эрвин, а Карл готовился сегодня к
выздоровлению. Нет, просьба моя не столь ужасна,  пусть  Эрвин  живет.  Но
почему его не отправить на Землю? Он  там  довершил  бы  выздоровление.  И
лабораторию твердой консервации  можно  разместить  на  Земле,  в  твердых
конденсаторах энергия дана в высочайшем сгущении, но запасы ее в них вовсе
не так исполински велики, чтобы производство их можно было вести только на
Меркурии. Вам тоже было бы удобней, если бы нужная лаборатория  находилась
от вас неподалеку.
     - А какое же было бы в этом удобство для вас?
     - Я уже сказал: рядом с нами не будет Эрвина. Сами мы воротить его на
Землю  не  можем,  нет  убедительных  оснований.  А  вам  потребовать  его
возвращения - проще простого.
     Стоковский,  судя  по  всему,  не  находил  в  своей  просьбе  ничего
предосудительного. И он,  казалось,  не  сомневался,  что  Рой  не  найдет
возражений.
     - Понятно, Эрвина рядом с вами не будет, - медленно заговорил Рой.  -
Его  отсутствие  на  Меркурии  желанно,  но  не  может   быть   обосновано
убедительно.  А  какие  основания  -  из  разряда  тех,  что  вы  считаете
неубедительными - заставляют вас ждать его отъезда?
     - Мы не любим Эрвина Кузьменко, друг Рой. Даже  наш  директор  Эдуард
Анадырин, искренне считающий Эрвина гением...  Даже  он  будет  рад  уходу
Эрвина. У Кузьменко дурной характер.
     - Не любим, дурной характер... Аргументы неубедительные, верно.
     - Только в служебном смысле, -  спокойно  поправил  Стоковский.  -  В
психологическом  они  представляются  нам  очень  вескими.  Вы  понимаете,
Меркурий - не Земля с ее миллиардами жителей. Мы  -  маленький  коллектив,
работников энергозавода и сотни не наберется, каждый на виду. Эрвин -  как
заноза в теле. Он ненавидит нас - всех вместе,  каждого  особо.  По-моему,
это достаточное основание, чтобы и мы его недолюбливали.
     - Я все-таки  не  понимаю.  Никакое  штатное  расписание  не  требует
взаимной любви сотрудников. И Меркурий не звездолет, а планета,  здесь  не
требуется экзамена на психологическую совместимость.
     - О чем и речь! Мы не можем требовать от Эрвина, чтобы  он  нам  всем
нравился. Но и работать с человеком, который всем неприятен, трудно. Может
быть,  подробней  рассказать  вам,  друг  Рой,  каким  видится  нам  Эрвин
Кузьменко?
     - Вероятно, так будет лучше.
     - Эрвин Кузьменко появился на  Меркурии  восемь  лет  назад  и  сразу
определился   в   экспериментальные   цехи,   прошел   стажировку,   начал
самостоятельные исследования, - рассказывал главный инженер  энергозавода.
-  Тогда   это   был   молодой   милый   парень,   красивый,   энергичный,
словоохотливый, работоспособный, - в общем, ничем не выделяющийся,  таковы
все, кто добровольно меняет прекрасную Землю на  трудное  существование  в
адской жаре и адском холоде Меркурия.  Таким  он  был,  пока  не  попал  в
лабораторию Карла Ванина.  Не  проработав  у  Карла  и  года,  Эрвин  стал
совершенно  иным.  В  нем  развилось  то,  что  Эдуард  Анадырин  называет
гениальностью, а Михаил Хонда - жульничеством.
     - Сочетание  нетривиальное.  Помнится,   вы   признали   обе   оценки
справедливыми.
     Стоковский  подтвердил  -  да,  именно   так,   и   гениальность,   и
жульничество.  Гениальность  выразилась  в  том,  что  Эрвин  вдруг   стал
генератором интереснейших идей. И не только  тех,  что  относились  к  его
делу, нет, он превратился в знатока всех  работ  во  всех  лабораториях  и
цехах, он словно бы сотрудничал со всеми - и каждому давал очень  дельные,
порой настолько глубокие советы, что все поражались. Эдуард  считает,  что
вмешательство Эрвина в чужие функции стало важнейшим  стимулятором,  очень
многое у очень многих шло бы гораздо хуже, если бы не Эрвин.
     - Вы считаете это недостатком?
     - Я  уже  сказал:   та   особенность   ума,   что   Эдуард   называет
гениальностью, у Эрвина неоспорима. К сожалению, она не единственная.
     Наряду  со  способностью  предлагать  замечательные  идеи,  у  Эрвина
появилось и пренебрежение к товарищам, продолжал Стоковский. Он  высмеивал
тех, кому предлагал мысли и планы: сами они  ни  на  что  значительное  не
способны без его помощи - так он показывал всем своим видом. Впрочем,  это
можно бы стерпеть, да и отпор не труден: на усмешку ответить резкостью, на
пренебрежение  -  презрением.  Все  было  хуже  и  сложней.  Очень   скоро
выяснилось,  что  идеи  и  проекты,  объявляемые  Эрвином,  вовсе  не  его
единоличные. У каждого рождались те самые идеи, что он предлагал, это были
их собственные идеи, только недоработанные, необъявленные, в  правильности
их еще были сомнения. "Да я и сам об этом думал! - с удивлением говорил то
один, то другой. - И вот надо же - Эрвин высказал раньше, а ведь это вовсе
не его область!"
     - Вероятно, ваш Кузьменко - телепат.
     Стоковский покачал головой.
     - Слишком примитивное решение, Рой. Оно способно быть  только  первым
подходом к пониманию. Каждый, естественно, допускал, - кто  с  удивлением,
кто с негодованием, - что Эрвин научился проникать в  чужие  мысли.  Чтобы
выяснить это, я поставил тайный эксперимент, о нем  знал  один  Эдуард.  Я
пытался донести до Эрвина некоторые мысли, очень неприятные для него,  они
сказались бы на его  поведении,  узнай  он  их.  Результат  -  ничего!  Он
неспособен  читать  мысли,  неспособен  даже  постигать,  что   испытывает
говорящий с ним, если тот не хочет показать своих чувств. В этом смысле он
менее проницателен, чем любой из нас, он, я бы  сказал,  даже  туповат.  А
одну мою великолепную идею Эрвин объявил в тот же день,  как  она  у  меня
возникла, - и, поверьте, она была совершенней, чем моя. Я не могу считать,
что он каким-то способом заимствовал ее у меня.  Она  своим  появлением  у
меня возбудила такую же идею у него, вряд ли наоборот, ибо это была все же
моя область работы. И посмотрели бы вы, с каким издевательством  он  кинул
ее мне, как он презирал меня за то, что я не способен сам так дорабатывать
свои мысли. Мне надо было испытать  радость  от  подарка,  а  я  испытывал
унижение от собственного ничтожества. Нет, Эрвин Кузьменко не  телепат.  А
если  это  телепатия,   то   неизвестной   еще   природы,   избирательная,
чувствительная только на значительные мысли - и не  простое  их  чтение  в
головах знакомых, а совершенствование, доведение до конца. Выражусь вашими
словами, Рой: случай нетривиальный.
     - Теперь я понимаю, почему вы так опасаетесь  дальнейшего  общения  с
ним. Эрвин вам полезен, но психологически непереносим.
     - Вы исполните нашу просьбу, Рой? - с  надеждой  осведомился  главный
инженер энергозавода.
     - Пока не обещаю. Но ваш странный гений меня заинтересовал. Я хочу  с
ним побеседовать.



                                    3


     Рой молча глядел на Эрвина Кузьменко, тот отвечал таким же молчаливым
взглядом. Эрвин лежал в отдельной палате - наглухо закрытый ящик, куда  не
мог проникнуть даже отраженный луч яростного меркурианского  солнца.  Врач
предупредил  Роя,  что  больной  разговаривает  с  трудом,  его  лучше  не
беспокоить долгими расспросами.
     Рой пообещал, что долгих расспросов не будет, вошел, сел  у  кровати,
Эрвин повернулся к нему лицом. Ни один не  сказал  ни  слова,  так  прошло
несколько минут - оба молча смотрели друг на друга.
     Если Эрвин когда-то казался милым, красивым, молодым  парнем,  то  от
облика той поры мало что осталось: он не был ни мил, ни красив, ни  молод.
На Роя глядел худой, поседевший мужчина с исполосованным морщинами  желтым
лицом. Лицо было хмурое,  маловыразительное,  неприязненное.  В  небольших
тусклых глазах не светились ни острая мысль, ни  живое  чувство.  И  видно
было, что Рой его не заинтересовал - он глядел на посетителя как на пустое
место, равнодушно,  почти  безучастно.  Неприятный  тип,  подумал  Рой,  и
опасливой мыслью одернул себя: может, Эрвин  все-таки  телепат  и  поймет,
какое чувство вызывает в госте.
     - Здравствуйте, друг Эрвин! - вежливо сказал Рой.
     Приветствие не сразу дошло до больного.  Он  подумал,  тусклые  глаза
стали еще тусклей, потом хрипло отозвался:
     - Не здравствую, как  видите.  -  И  снова  подумав,  добавил:  -  До
здравствования нескоро.
     - Я заказчик твердых конденсаторов, - сообщил Рой. - Вы их делали для
плазмоходов, которые разрабатываются в моей лаборатории.
     - Знаю, вы прилетели с Земли. Как вас зовут?
     - Рой Васильев. По профессии физик.
     Кривая улыбка медленно выступила на хмуром лице Эрвина.
     - А по призванию - детектив. Не так ли? Кто не слышал  о  вас!  -  Он
отдыхал после каждой фразы. В глазах понемногу появилось что-то похожее на
интерес. Рой догадался, о чем Эрвин спросит, и терпеливо ждал. Эрвин снова
заговорил: - И сейчас с этим? Расследование, да?
     - Нет,  не  с  этим.  Выполнение  заказа  -  единственное,  что  меня
интересует. И когда нас уведомили, что на  энергозаводе  авария,  я  решил
слетать на Меркурий, чтобы воочию увидеть, каковы перспективы.
     - И  увидели?  -  Рою  почудилась  насмешка  в  бесстрастном   голосе
больного.
     - Увидел, что перспектив никаких. И с тем возвращаюсь.
     Рой не сомневался, что Эрвину остается равнодушно поблагодарить гостя
за посещение и пожелать доброго пути. Разговор пошел примитивный  -  общие
фразы, ни одной нетривиальной мысли. Все люди, с какими знакомились они  с
Генрихом,  немедленно  сообщали,  что  знают,  какие   братья   знаменитые
дознаватели загадок. Генрих в таких  случаях  нервничал  и  сердился.  Рой
холодно пожимал плечами, хотя и  ему  было  бы  приятней,  если  бы  новые
знакомые показывали знание их научных работ,  а  не  вспоминали,  как  они
распутывали чужие неприятности.
     Эрвин мог бы отойти от шаблона, ведь  если  Рой  явился  расследовать
трагедию на энергозаводе, то главной фигурой  дознания  станет  он,  Эрвин
Кузьменко;   и   ему   не   следовало   бы   забывать   о   личной   своей
заинтересованности в том, как  будет  официально  изображено  несчастье  в
лаборатории твердых конденсаторов  энергии.  Он  попросту  слишком  болен,
сказал себе Рой,  в  его  состоянии  все,  кроме  болезни,  представляется
второстепенным.
     Следующая фраза больного показала Рою, что он ошибается.
     - Итак, вы возвращаетесь, - сказал Эрвин. - И  плазмоход  оставляете.
Чем же вы теперь займетесь, Рой Васильев?
     - Тем у нас много, - заверил Рой. - Пусть это вас не беспокоит,  друг
Эрвин. Подберем что-нибудь стоящее.
     - Может быть, гравитационный генератор проникающих полей? Разве вы не
собираетесь доработать это великое изобретение академика Ивана Томсона?  Я
слышал, Томсон был вашим другом. Верно?
     Хотя Стоковский и предупреждал, что  Эрвин  способен  узнавать  чужие
мысли,  и  сам  Рой  готовился  познакомиться  с  незаурядным   телепатом,
неожиданность была слишком велика. Даже малейшего воспоминания