уществования  Лоренцо?  Дело  в  том,  что   он   добился   своих   на
поверхностный взгляд столь поразительных  успехов  ценой  прогрессирующего
разжижения интеллекта!
     Да, да, события разворачиваются именно такой драмой, продолжал Франц,
выдержав минуту, чтобы до Генриха  дошло  значение  его  слов.  Лоренцо  -
великий  мастер  операций  над  клеткой,  но  плохо  разбирается  в  общей
структуре мозга.
     До  него  не  доходит   высшая   гармония,   подчиняющая   себе   это
величественное соединение пятнадцати миллиардов клеток. Мозг  для  Лоренцо
не более чем одна из тканей организма, орган, равноценный десяткам других.
И,  безмерно  укрепляя  центры  мозга,  ведающие  защитой  организма,   он
одновременно ослаблял интеллектуальное поле. Он нарушил равновесие  в  том
самом, что составляет высшую  функцию  мозга:  его  способность  порождать
мысль. Бессмертный  идиот  -  вот  венец  творения  Лоренцо.  Нечто  всюду
существующее, всеядное, всеустойчивое, но лишенное разума!
     - Ты тоже не остановился перед нарушением  жизненного  равновесия,  -
деликатно  заметил  Генрих.  -  Очевидно,  при  создании  бессмертия   без
нарушения возможностей существования не обойтись. Ты  только  выбрал  иной
путь жизненной диспропорции, если можно так выразиться.
     Да, так выразиться можно! Иной тип жизненной диспропорции, совершенно
правильно! У Франца в лаборатории, под стеклянным  колпаком,  в  условиях,
которые иначе чем  тепличными  не  назвать,  проживает  бессмертный  петух
Кешка. Кешка будет жить тысячелетия, если хоть на часок не выйдут из строя
калориферы,  кондиционеры  и  пекарни,  поставляющие  белый   хлеб.   Зато
интеллект Кешки пронзительно остер. Он уже сегодня свободно  ориентируется
в четырех действиях арифметики, отлично  вычитает  и  множит  и  с  особым
наслаждением, прямо-таки плотским наслаждением,  делит.  Деление  -  хобби
бессмертного петуха Кешки. В программу обучения, составленную  для  Кешки,
вставлены теория многоугольников, логарифмы и бином Ньютона, но  это  дело
будущего. Лет через сто петух  Кешка  станет  выдающимся  математиком,  до
которого  будет  далеко  прославленным  Декартам,  Гауссам  и  Нгоро.  Так
обостряет интеллект бессмертие,  создаваемое  по  методу  сужения  спектра
жизнеобеспечивающих условий.
     - Я предвидел, что ты мне не поверишь, Генрих, - говорил  Франц,  все
более возбуждаясь.  -  И  я  придумал  эксперимент,  который  сможет  тебя
убедить. Дело в том, что не только у петуха Кешки, но и у  самого  себя  я
безмерно  обострил  умственные  способности.  Ты   отлично   знаешь,   что
математику я не терпел.
     - Мало занимался ею - скажем так.
     - Будем говорить точно - ненавидел. А ненавидел потому, что не имел к
ней способностей. И вот, готовясь к разговору с тобой, я просмотрел твой с
Роем отчет о вашей последней работе. Вы под руководством академика Томсона
разрабатываете аккумулятор  гравитационной  энергии,  так?  У  вас  решена
проблема концентрации тяготеющего поля, но  вы  не  можете  найти  способы
постепенного, а  не  взрывного  ее  высвобождения,  правильно?  Постепенно
раскрывающийся кран из гравитационного бассейна - вот что нужно найти,  по
вашим словам. Читая вашу статью, я мигом нашел решение. Запиши его.  Пиши,
пиши.
     Чтобы не спорить с больным, Генрих послушно достал записную книжку.
     - Я высокого мнения о тебе и твоем интеллекте, - сказал Франц,  когда
Генрих рассматривал сделанную запись, - но все же  он  у  тебя  не  таков,
чтобы ты сразу разобрался в моем решении. Потрудишь над ним  мозги  позже.
Дай мне отдохнуть, я устал. И раскрой немного шторы, солнце наконец ушло в
тучи. Я чувствую себя хорошо только в первые минуты после заката, это  так
непривычно, Генрих. Посиди и помолчи, пожалуйста.
     Франц закрыл глаза и минуты три лежал не шевелясь.  Генрих  без  шума
раздвинул шторы, на  цыпочках  возвратился  в  кресло.  Только  теперь  он
разглядел, что комната, в которой лежал Франц, была овальная,  без  острых
граней и углов: полы переходили  в  стены  плавными  изгибами,  такими  же
изгибами со стенами смыкался потолок, а перехода от стены к  стене  вообще
нельзя  было  заметить,  настолько  они  были  мягко   вычерчены.   Мебель
соответствовала комнате  -  округлая,  зализанная,  мягких  кривых  линий.
Франц,  несомненно,  не  выносил   теперь   никакой   прямолинейности.   В
рассуждениях его, впрочем, особой округлости  нет,  с  удивлением  подумал
Генрих. В мыслях он разрешает себе резкость, ставшую ему отвратительной  в
вещах.
     - Ты не забыл, для чего я пригласил тебя? - спросил  Франц,  открывая
глаза.
     - Нет, конечно, - поспешно сказал Генрих.  -  На  твое  существование
замышляется  покушение,  и  ты  просишь  спасти  тебя.  Догадываюсь,   что
опасность исходит от Лоренцо.
     Франц слабо кивнул. В неярком  свете,  лившемся  от  единственного  в
комнате окна, сходство профиля Франца с топориком, установленным  на  шее,
сделалось сильней.  Франц  раскрыл  еще  не  все  тайны,  он  переходит  к
последней.  Расхождение  методов  творения  бессмертия  не   исчерпывается
проблемами устойчивости телесного бытия и остроты интеллекта.  Расхождение
трагически  шагнуло  дальше.  Бессмертные  по  методу   Франца   физически
несовместимы с бессмертными по методу Лоренцо!
     Верней,  не  физически,  а  химически.  Сама  структура   их   клеток
претерпела такие удивительные изменения, что при малейшем  соприкосновении
они вступают в бурные реакции, как натрий с водой или порох с огнем.
     - Это кажется невероятным, но это так, - с волнением продолжал Франц.
- Впервые это стало ясным, когда Лоренцо захотелось получить потомство  от
своего бессмертного петуха Васьки при сочетании его браком  с  бессмертной
курочкой Катенькой, выведенной Францем.  Васька  был  дикарь,  горлопан  и
забияка,  Катенька  -  тоненькая,  нежная  бессмертница  (такой  у  них  в
лаборатории прижился термин для выведенных насекомых и птиц: "бессмертник"
и "бессмертница"). Васька, только его впустили в  прозрачный  баллон,  где
хранила свое бессмертие Катенька, ринулся прямо к ней и мигом  вскочил  ей
на  спину.  Раздался  взрыв,  взвился  столб  пламени,  баллон  разлетелся
вдребезги, а на Франца с Лоренцо просыпалось облачко горячей пыли - ничего
другого не осталось от  испепеленной  бессмертной  пары.  Они  погибли  от
простого соприкосновения.
     - Ты уверен, Франци, что  нет  других  причин,  объясняющих  взаимное
сожжение твоих бессмертников?
     - Абсолютно! Лоренцо с его слабеющим интеллектом не  способен  понять
эту трагическую истину, но для меня  она  очевидна.  Я  бы  подтвердил  ее
новыми опытами, взяв для этого еще одного-двух  бессмертников  у  Лоренцо,
но, скажу откровенно, я боюсь прикоснуться к ним.
     - Надо  бояться,  если  вы   химически   несовместимы,   благодаря...
благодаря...
     - Благодаря разной структуре нашего бессмертия. Теперь я могу наконец
сформулировать свою просьбу. Завтра я выступаю на сессии Академии  наук  с
докладом о наших работах. После меня докладывает Лоренцо - если он сумеет:
говорю тебе, интеллект его с  каждым  днем  деградирует.  Он,  дубина,  не
понимает, насколько опасно для него самого прикосновение ко мне. Я  ужасно
боюсь, что он полезет здороваться рукопожатием или похлопает по плечу,  он
страшно любит такие вульгарные жесты. Охрани  меня  от  него,  Генрих!  Не
позволяй касаться меня! Оттесни,  если  он  станет  приближаться  ко  мне.
Сможешь это сделать?
     - О, несомненно! - сказал Генрих. - Можешь быть уверенным, Франци,  я
раньше всех завтра приду в академию и постараюсь защитить тебя от Лоренцо.
     - "Постараюсь"... Не надо такого слова! Оно угловатое,  такие  резкие
грани... Просто защити, Генрих! Так круглей...



                                    2


     - Я с самого начала был уверен, что Франц не в своем уме, - задумчиво
сказал Рой. - Между прочим, все, кто общался  с  ним  в  последнее  время,
замечали прогрессирующую ненормальность. О Лоренцо  Нгага  и  говорить  не
приходится.  Мне  охарактеризовали  его  как  сумасброда  и  грубияна,  не
лишенного некоторого таланта  экспериментатора,  но  и  не  больше.  Таким
образом, расспросы подтвердили первоначальное впечатление. Но, видишь  ли,
имеется одно смущающее меня обстоятельство.
     - Оно связано с решением гравитационной загадки?
     - Да, Генрих. Я  показал  Томсону  формулу  "гравитационного  крана",
принесенную  тобой  от   Франца.   Томсон   ошеломлен.   Именно   так   он
охарактеризовал свое состояние.
     - Иван очень увлекающийся человек.
     - Но преувеличения его не превосходят определенных границ. Он  назвал
решение Франца гениальным. Он считает, что нам с  тобой  нужно  немедленно
поискать конструктивное оформление идеи Франца. Согласись, такое отношение
многозначительно.
     - Ты будешь завтра на сессии?
     - Я опоздаю к открытию. Но доклада Франца не пропущу.
     Генрих пришел даже раньше, чем обещал.  Приглашенных  было  мало.  Он
прогуливался по  залу  Истории  цивилизации,  это  был  его  любимый  зал,
наполненный статуями и картинами. Генрих словно  бы  здоровался  со  всеми
этими знаменитыми  людьми,  реально  существовавшими  и  вымечтанными  так
рельефно, что  они  стали  реальней  множества  существовавших.  В  уголке
великих путешественников он постоял  перед  статуями  Одиссея,  Колумба  и
Дон-Кихота. Колумб властно показывал вдаль. Одиссей с испугом  и  радостью
озирался, он словно бы увидел что-то восхитительное и страшное.  Дон-Кихот
дружественно протягивал освобожденную от железной  перчатки  руку.  Обычай
требовал,  чтобы  посетители  пожали  руку  благородного  рыцаря,   Генрих
выполнил обычай.
     Мимо несся Томсон, он всегда  мчался  как  на  пожар,  но,  разглядев
Генриха, академик притормозил.
     - Это же черт знает что! - крикнул он возбужденно. - Что до меня,  то
я ночь не  спал!  Такие  открытия,  такие  открытия!..  Ожидаю  и  сегодня
сногсшибательных сообщений!
     Генрих догадался, что Томсон не спал ночью из-за тех открытий,  какие
углядел в гравитационных формулах Франца.
     - Сегодня нас ожидает... - заговорил было Генрих. Но Томсон  умчался:
он больше любил высказываться, чем прислушиваться к чужим высказываниям.
     Встреча с Томсоном напомнила Генриху, что он может пропустить  приезд
Франца. Он поспешил к выходу. На площади одна за другой садились  авиетки,
из кабин вылезали академики и  приглашенные.  В  толпе,  поднимавшейся  по
наружной лестнице, показался президент  академии  Альберт  Боячек.  Генрих
постарался, чтобы старый ученый его не заметил.  Боячек  мог  и  подозвать
Генриха, он с охотой разговаривал  с  ним,  но  разговоры  могли  помешать
наблюдению за входом.
     Франц приехал в старинном электромобиле с  давно  вышедшими  из  моды
удобствами - просторная кабина древней  машины  имела  фильтры  воздуха  и
кондиционеры. Автошофер подкатил электромобиль к самому  входу,  распахнул
дверцы, услужливо протянул рычаги, чтобы помочь  Францу  выбраться.  Франц
кутался в  странный  костюм,  непостижимо  объединявший  в  себе  шубу  со
скафандром.  Из-под  шляпы  наружу  высовывался  лишь  острый  нос,   щеки
прикрывали прозрачные щитки. Франц простонал, подавая Генриху руку:
     - Ох, как трудно было ехать! Ты не заметил, какая температура в зале?
Я просил держать ровно двадцать.
     - Ровно двадцать и держат, - успокоил его Генрих.
     Он помог Францу раздеться, проводил в зал, уселся рядом.  Температура
Франца устраивала, все остальное раздражало. Он жаловался, что его ранят и
невыносимая угловатость помещения, и  еще  более  нестерпимая  угловатость
мебели: всюду ужасающие прямые линии,  которые  к  тому  же  пересекаются,
образуя острые грани. Мучил его и цвет,  слишком  разнообразный:  в  одной
комнате стены были зеленые при  белом  потолке,  желтом  поле  и  кремовых
дверях, в других обнаруживалось еще более хаотическое сочетание красок,  а
в конференц-зале к той сумятице добавлялись малиновые  гардины  и  золотые
светильники.
     Генрих, с сочувствием слушая жалобы, видел, что  больше  всего  Франц
страдал от яркого света, заливавшего зал. Франц надел темные очки,  теперь
он мог свободней смотреть по  сторонам  и  здороваться  со  знакомыми,  но
облегчения не пришло.
     - Я понимаю, тебе смешно, - с безнадежным смирением сказал  он,  и  в
голосе зазвучало такое отчаяние, что Генриху до боли в сердце  стало  жаль
его. - Но меня сводит с ума мысль, что если я сниму очки,  то  меня  снова
ослепит беспощадный свет. Так тяжко сознавать, что всюду подстерегает  это
терзающее сияние!
     На возвышении,  за  столом  президиума,  появился  Боячек.  Президент
поднял руку, призывая гомонящий зал к тишине.
     - Много удивительных сообщений нам довелось слышать в  этом  зале,  -
начал президент традиционную вступительную речь, - но сегодня вы  услышите
об открытии, которое поразит вас всех. Мечта о бессмертии всегда  являлась
одной из самых пленительных фантазий человека.  Сейчас  мы  узнаем,  каким
образом можно претворить мечту о вечной жизни в реальную действительность.
О своих работах по созданию бессмертия нам будут докладывать два известных
наших  ученых  -  Франц  Мравинский  и  Лоренцо  Нгага.  Почему-то   Нгага
задерживается, но друг Мравинский может занимать трибуну.
     - Проводи меня до трибуны и  останься  поблизости,  -  шепнул  Франц,
вставая.
     Генрих заботливо поддерживал его под  руку,  пока  они  шли  к  столу
президиума. В раскрытую дверь торопливо  вошел  Рой  и  приветливо  кивнул
Францу. За спиной Роя  показался  Лоренцо.  Франц  страдальчески  охнул  и
судорожно прижался к Генриху. В тупом лице второго бессмертного не было ни
мысли, ни чувства,  ошалело-веселые,  пронзительно-светлые  глаза  яростно
уставились на собрание.
     - Здорово, ребята! - оглушительно гаркнул Лоренцо. Взгляд его упал на
съежившегося  от  страха  Франца.  Лоренцо  заревел  еще  восторженней   и
свирепей: - Привет, дружище!
     - Держи его, Рой, держи! - крикнул Генрих.
     Рой кинулся между Лоренцо и Францем, но тут же отлетел к стене, таким
мощным был ответный толчок Лоренцо.  Генрих  попытался  увести  Франца,  у
Франца подогнулись ноги, он схватился за спинку кресла, чтобы  не  упасть.
Генрих выскочил вперед, заслоняя его, но попал под кулак Лоренцо и  рухнул
на пол.
     - Слабаки! - ликующе орал Лоренцо. - Куда  вам  против  бессмертного!
Давай поцелуемся, Франци!
     Генрих успел вскочить на ноги, когда Лоренцо соприкоснулся с Францем.
Нгага лишь протянул руку, чтоб поздороваться, но Франц сумел  отшатнуться,
и Лоренцо ухватил друга за плечо. Надрывный вопль Франца и удивленный  рев
Лоренцо потонули в грохоте столба пламени, взметнувшегося  на  том  месте,
где они стояли. Перепуганные ученые кинулись кто куда,  а  на  них  падали
быстро гаснущие огненные языки и сыпался пепел. Обоих бессмертных  уже  не
существовало,  а  людям  в  зале  все  казалось,  что  отчаянные   голоса,
вырвавшиеся из пламени, звучат и звучат.
     Взрывная волна снова опрокинула Генриха.  Рой  подскочил  к  брату  и
помог ему подняться. Генрих метнулся к месту  катастрофы.  Облачко  пепла,
взвившееся к потолку, понемногу оседало. К братьям, с ужасом взиравшим  на
угасающий костер, приблизился Боячек. Старый ученый  был  страшно  бледен,
руки его тряслись, губы еле шевелились. Следом за  ним  подскочил  бледный
Томсон.
     - Какой финал! - едва прошептал Боячек. - Какой ужасный финал!
     Он наклонился,  осторожно  тронул  кусок  несгоревшей  одежды,  снова
выпрямился, с отчаянием поглядел на  подавленных  братьев  и  насупленного
Томсона.
     - Бессмертные погибли на наших глазах! -  горестно  сказал  президент
Томсону. - И мы, смертные, не могли им помочь,  ничем  не  смогли  помочь!
Такие надежды возлагали мы с вами на их исследования! И вот финал!




                              Сергей СНЕГОВ

                         СКВОЗЬ СТЕНЫ СКОЛЬЗЯЩИЙ


                                    1


     Известие о гибели академика Ивана Томсона передали,  когда  Генрих  с
Роем находились в институтской столовой. Рой побледнел и на минуту потерял
голос, Генрих уронил ложку. Обширный зал, всегда полный  гула  разговоров,
мгновенно  окостенила  тишина.  Испуганные  лица  дружно   повернулись   к
репродуктору, из которого зазвучал  печальный  голос  президента  Академии
наук Альберта Боячека.
     Президент извещал институты, что  сегодня  ночью  во  время  сложного
опыта взорвался главный агрегат лаборатории нестационарных полей. Дежурный
оператор Арутюнян получил тяжелые повреждения черепа. Томсона, работавшего
в экспериментальной камере, пронизало короткофокусное гравитационное поле.
Смерть  наступила  мгновенно.  Расследование  обстоятельств  аварии  ведет
специальная комиссия.
     - Невозможно поверить! - сказал потрясенный Генрих. - Кого угодно мог
представить внезапно умершим, только не Томсона. И так страшно умереть - в
тисках короткофокусного поля!
     - Да, - сказал Рой. Бледность  все  не  отпускала  его.  -  Ты  прав,
представление о гибели не вязалось с образом Томсона.
     К  их  столику  подсел  Арман.  Он  видел  Томсона  вчера.   Академик
проконсультировал их вариант аккумулятора  гравитации  и  отверг  его.  Он
сперва иронизировал, указывая на просчеты, потом  набросал  новый  вариант
механизма, более надежный, чем разработанный Роем  и  Арманом,  и,  вручая
Арману  эскиз,  нетерпеливо  потребовал,  чтобы  братья   с   сотрудниками
перестали   отвлекаться    на    расследования    бытовых    загадок,    а
сконцентрировались наконец на серьезных  проектах.  Он  хлопнул  рукой  по
чертежу  и  сердито  сказал,   что   заждался   аккумулятора   гравитации.
Чепуховский же механизм, а нужен позарез, вот так, и полоснул  себя  рукой
по горлу.
     - Уверен,  он  и  вправду  в  это  время  думал,  что  гравитационные
аккумуляторы  -  конструкция  элементарная  и   только   ленивый   ее   не
разработает, - грустно делился впечатлениями Арман. - Не сомневаюсь,  что,
вручая мне эскиз, он тут же забыл, что это его разработка, и  впоследствии
вспоминал бы об аккумуляторе лишь как о  нашем  самостоятельном  творении.
Поразительна щедрость, с какой он дарил идеи и потом  искренне  хвалил  за
умные мысли тех, кому сам их подсказал!
     - В нем совмещались противоположности, - задумчиво сказал Рой.  -  Он
сочетал в себе трезвого инженера с сумасбродом, аналитика - с  романтиком,
стремительность - с глубиной, душевную деликатность - с резкостью. Он  был
всякий. Вероятно, потому так расходились мнения о нем.
     - Научные его дарования никто не оспаривал, - заметил Арман. - Он был
избран в Академию наук в двадцать лет - случай беспрецедентный.
     - Я говорю о его характере, а не о научных работах.
     Сотрудники  Института  космических  проблем  расходились   по   своим
секторам, продолжая  взволнованно  обсуждать  страшное  происшествие.  Рой
возвратился к себе, попытался сосредоточиться, но не смог. К  нему  пришли
Генрих и Арман, работа у них тоже не шла. Кроме  боли,  вызванной  гибелью
близкого  человека,  Роя   мучила   мысль,   что   теперь   некому   будет
квалифицированно  консультировать   гравитационные   исследования   в   их
лаборатории.
     А Генрих, молча сидя на диване, вспоминал самого  Томсона.  Они  были
одногодки, он и Томсон, их  связывала  давняя  дружба.  И  хоть  жизнь  их
сложилась по-разному - Ваня Томсон рано стал знаменитым, быстро поднимался
по лестнице научной славы, а Генрих медленно  зарабатывал  свой  негромкий
авторитет,  -  приязнь  друг  к  другу  оставалась  неизменной.  Рой   мог
рассудительно говорить о теориях Томсона и о том, какое они окажут влияние
на последующие поколения ученых, на их собственные работы, - Генрих  думал
о потерянном друге: из жизни  вырвали  большой  кусок,  рана  кровоточила.
Арман обратил внимание н