жока же  обостряет  ее.  Введение  его  творческих  способностей  в  нашу
коллективную матрицу повысило наш потенциал  до  11,3.  Сам  он,  как  вы,
вероятно,  знаете,  выше  8,9  никогда  не  поднимался.  Как  член  нашего
коллектива он почти равновелик Ньютону, вот что мы, в свою очередь, значим
для него.
     - Это  не  оправдание.  Он   сам,   добровольным   решением,   должен
присоединиться  к  вам.  Никакая  софистика  не  может  оправдать   такого
возмутительного самоуправства: свободного человека схватывают, возможно, и
связывают, отрывают от близких, друзей, насильно и навсегда  переводят  на
какое-то выдуманное казарменное положение.
     - Не навсегда, друг Прохоров, отнюдь не  навсегда.  На  определенный,
точно оговоренный срок, достаточный для его самопроверки.
     - Когда кончится оговоренный срок? Мы хотим увидеть похищенного Джока
Вагнера.
     - Срок самопроверки уже кончился. - Домье вскочил. - Идите  за  мной.
Вы будете разговаривать с самим Джоком.



                                    5


     Домье так проворно уносил на тонких ногах свое  массивное  тело,  что
следователь и Генрих отстали. У одной из дверей Домье подождал  их,  затем
пригласил внутрь.
     В комнате, заставленной аппаратами, сидел Джок Вагнер.
     Он вскочил при виде вошедших, шагнул  к  Генриху,  восторженно  обнял
его.
     - Я  знал,  что  ты  придешь  вызволять  меня!  -  воскликнул  он   с
благодарностью. - Только вы с братом могли!.. Тебе Риччи  сообщил  о  моем
исчезновении?
     Домье сидел в сторонке  и  со  странной  своей  улыбкой  -  оживленно
пошевеливая носом  -  наблюдал  за  встречей  друзей.  Прохоров  церемонно
протянул руку Вагнеру:
     - Следователь экспедиционного  отдела  Управления  космоса  Александр
Платон Прохоров. Можете звать меня просто Александром, Джок. Дело о  вашем
похищении веду я, поскольку Марс в компетенции моего отдела. У нас  только
что был весьма тяжелый разговор с директором Института специальных проблем
другом Павлом...
     Джок нетерпеливым нервным жестом прервал следователя:
     - Ваша беседа транслировалась во все лаборатории. Можете  представить
себе, как сотрудники в других комнатах надрывали животики  от  смеха.  Они
сплошь негодяи, им дай только повод посмеяться!
     - Рад, что вижу тебя в добром здравии и хорошем настроении,  Джок,  -
сердечно сказал Генрих.
     Следователь проговорил с предостерегающей холодностью:
     - Могу ли я толковать ваше высказывание, что сотрудники  института  -
все сплошь негодяи, в том смысле...
     - Именно в том! Отличнейшие ребята, Генрих, я был  такой  идиот,  что
отказывался от работы в институте! Теперь я отсюда никогда не уйду.  Такие
проблемы, такие поиски! Жаль, что ты не подошел при  тайном  обследовании,
ты был бы так рад - самым нахальным образом счастлив! А Риччи  я  передам,
чтобы он со своим Марсом убирался ко всем чертям! Ко всем чертям!
     - Негодяи - и отличнейшие ребята! - Прохоров пожал  плечами.  -  Надо
сказать,  у  вас  своеобразный  способ  доносить   до   других   правдивую
информацию.
     - Она в характере Джока, - весело возразил Домье. - Зато к тем,  кого
недолюбливает, он относится с изысканной  вежливостью.  Можно  ли  считать
наши разногласия исчерпанными, друг Александр?
     - Если не возражаете, я сделаю  официальную  запись,  мы  скрепим  ее
нашими голосами и поставим точку на деле о  похищении  астрозоолога  Джока
Вагнера.
     Джок  вдруг  схватил  следователя  за  руку  и  объявил,   охваченный
внезапным вдохновением:
     - Павел, нужно испытать Александра! Вы не смотрите, что  он  держится
дурачком, я угадываю в нем такого умницу!.. И потом,  нам  нужен  железный
тормоз против сумятицы, эдакий ледяной пресекатель пустого взлета! Короче,
мыслитель с горячим внутренним накалом педантизма. Столько хаоса  в  наших
озарениях! Ставлю свою голову против кочана капусты, что Сашка именно тот,
кого нам сегодня не хватает.
     Домье вопросительно посмотрел на следователя. Тот сказал, колеблясь:
     - Если  я  и  вправду   окажусь   полезным...   Работа   следователя,
по-честному, мне приелась, такая все однообразица!.. В общем - пожалуйста,
я согласен обследоваться!




                              Сергей СНЕГОВ

                            ПРЫЖОК НАД БЕЗДНОЙ


                                    1


     Рой знал,  что  новое  задание  по  номенклатуре  проблемного  отдела
Академии наук относится к высшей категории трудности.  Боячек  не  скрывал
опасений:
     - Ни с чем похожим на это мы  не  встречались.  И  пока  не  способны
оценить,  что  сулит  возня  с  таинственным  шаром.   Возможны   открытия
ошеломляющей важности, а всего вероятней, что  проблема  вообще  не  имеет
решения. Мы  пока  слишком  мало  знаем  о  структуре  Вселенной,  хотя  и
астрофизики и космологи уверяют обратное.
     Вряд ли президент Академии наук употребил бы столь сильные выражения,
если бы не имел серьезных оснований. Рой иронически поинтересовался:
     - Нам, стало быть, предстоит найти решение проблемы,  которая  вообще
не имеет решения? Я верно понял?
     - Нет, конечно, - и сами это знаете, Рой.  Вам  надлежит  всесторонне
исследовать загадку, а что получится - решение загадки или доказательство,
что решения нет - будет видно. Я просил Корытина помогать вам. Он придет к
вам в лабораторию.
     Рой мог многое возразить против нового задания. В лаборатории братьев
было полно незавершенных  работ.  Рой  не  считал  себя  подготовленным  к
распутыванию астрофизических тайн. Вылет на Виргинию был  несвоевременным.
И если бы Рой надеялся, что Генрих его поддержит,  он  выложил  бы  полный
набор убедительных возражений. Но Генрих, отмахивавшийся  от  любых  новых
тем, исключение для заданий Боячека делал.  На  нежность  к  нему  старого
ученого Генрих отвечал горячей  привязанностью.  Просьбы  Боячека  звучали
Генриху  неотвергаемыми  приказами.  А   взаимоотношения   братьев   давно
сложились так, что когда Генрих запальчиво  кричал  "нет",  это  вовсе  не
означало реального "нет". Генрих легко отказывался от своих отказов.  Зато
если он объявлял "да", то это было "да", и ничто иное.  На  всякий  случай
Рой усилил неопределенность задания и сгустил черные краски трудностей.
     - Старик не уверен, имеет  ли  загадка  шара  физическое  решение,  -
сказал Рой осторожно. - Во всяком случае, привидение с того света...
     - Ты прав, привидение! - с восторгом воскликнул  Генрих.  -  И  мы  с
тобой установим меру материальности  космического  призрака!..  Если  тебе
нужно мое согласие, считай, что оно у тебя есть.
     - Я рад, что ты не возражаешь против рейса на  Главную  Космостанцию,
Генрих. - Хоть немного  и  разочарованный  быстрым  согласием  брата,  Рой
немедленно перешел к действию. - Планетолет на  Марс  уходит  завтра,  там
пересядем на рейсовый звездолет. Лабораторию оставим на Армана.
     Вечером в Институт Космоса ворвался Андрей Корытин. Этот  человек  не
приходил,  а  вторгался,  не  появлялся,  а  возникал,  не  здоровался,  а
накидывался. И говорил с такой страшной торопливостью, что не находил пауз
для знаков препинания, - речь лилась сплошным потоком,  не  разделяясь  на
фразы и не  останавливаясь  на  точках.  И  он  любил  поговорить,  спешил
поделиться мыслями. Беда была в том, что мыслей у него всегда было больше,
чем слов, и мысли проносились быстрей, чем он мог  их  высказать,  -  речь
Андрея превращалась в столкновение мыслей, они  вспыхивали  и  погасали  в
беге фразы. Генрих как-то пошутил: "Поймать Андрея  трудно,  его  слова  -
взрывающиеся искры,  зато  его  хорошо  слушать  без  света:  речь  Андрея
тысячами вспышек озаряет физическую темноту".
     Андрей пришел с двумя сотрудниками; оба - миловидная женщина и  юноша
- были братьям незнакомы, но Корытин и не подумал  представлять  их:  надо
было немедля освободиться от  распиравших  его  идей.  Он  закричал,  едва
распахнув дверь:
     - Здравствуйте, братцы мистикофизики, здоровы, здоровы, и я тоже,  не
надо  пустых  пожеланий.  Замечательное  событие,  правда,  удивились,  не
сомневаюсь, что распутывать назначено вам, тут  посодействовал  я,  у  вас
обоих дьявольский нюх  на  необыкновенное,  я  так  и  бухнул  президенту:
"Только они, никому другому!", ведь главное в  чем,  поймите,  ведь  тайна
какая: куда девается поглощаемая шаром энергия,  пропасть  без  дна,  одно
слово - непостижимо, вот почему я думаю...
     Рой мог  так  форсировать  голос,  что  легко  заглушал  скороговорку
Андрея. Он воспользовался своим преимуществом:
     - Может, начнешь с того, что познакомишь со спутниками?
     Андрей редко обижался, если его обрывали, он знал свои недостатки. Он
засмеялся: добродушный смех над собой, так он считал, вполне извинял любую
нетактичность. Юноша, казавшийся мальчишкой, был уже известным космологом,
Андрей с увлечением перечислял его  работы.  Об  одной  братья  слышали  -
гипотеза пузырчатой вселенной, так автор назвал ее. В ответ на восхваления
шефа он покраснел, умоляюще замахал рукой, но братья заметили,  что  глаза
Курта Санникова, так звали юношу, смотрели  холодно  и  уверенно.  "Парень
знает себе цену", - сказал о нем Генрих потом.
     А миловидная женщина, Людмила  Корзунская,  астроэнергетик,  свободно
протянула руку, открыто глядела в глаза, ни в движениях, ни в словах, ни в
выражении лица не показывала стеснительности или смущения. И хоть  братьям
имя ее ни о чем не говорило -  а  сами  они,  знаменитые,  размноженные  в
миллионах фотографий, были ведомы каждому,  и  это  накладывало  отпечаток
неравенства при  любом  знакомстве  -  Корзунская  держалась  так,  словно
понятия не  имела  о  каком-то  неравенстве:  возраста,  званий,  научного
авторитета, того, что она женщина и четверо ее собеседников  мужчины  и  о
троих - Генрихе, Рое, Андрее - известно, что  они  одиноки  и  что  многие
женщины с радостью  "составили  бы  их  счастье",  как  именовалось  такое
событие. И  Генрих,  после  гибели  своей  невесты  Альбины  сторонившийся
молодых женщин, с  приятным  удивлением  почувствовал,  что  ему  нравится
свобода Людмилы и что он сам может держать себя с ней  раскованно,  и  что
вообще это изящное, хрупкое, коротковолосое, сероглазое существо в обычном
рабочем комбинезоне - чуть лишь покрасивей  скроенном  -  из  тех,  о  ком
говорят "парень свойский".
     - Надеюсь, нам удастся распутать все тайны, - сказала она просто, как
если бы говорила: "Надеюсь, не холодно, надевать пальто не будем".
     Голос - низкий, звучный, медленный - не очень вязался с  фигуркой,  в
нем было больше силы, чем обаяния, но и голос  понравился  Генриху.  Когда
гости  ушли,  он  сказал  брату:  "В  этой  девушке  прекрасно   даже   не
прекрасное". И Рой,  не  столь  увлекающийся,  согласился,  что  новая  их
помощница показывает себя с лучшей стороны одним  тем,  что  не  старается
этого делать.
     Андрей вскочил.
     - Представления закончены: программа ясна, теперь пойду,  терпеть  не
могу  напрасно  болтать,  а  у  вас  так  забалтываешься,  спасу  нет,  не
забывайте, что тайна - одна, на другие  не  отвлекайтесь,  выясните,  куда
девается энергия, все остальное - пустяк, пропасть без  дна,  говорю  вам.
Люда, это по вашей части, Курт, не зарывайтесь, шар Петра Кэссиди - это не
то волшебное яйцо, из которого возникла вселенная, иду, иду,  тысяча  дел,
просто удивительно, до чего вы  задерживаете  занятого  человека,  Генрих,
проводи меня, Рой, не таращись, у меня к Генриху  важное  дело,  он  потом
тебе расскажет.
     За дверью Андрей говорил так же торопливо и бессвязно,  лишь  понизил
голос.  Он  вручает  своих  спутников  персональному  попечению   Генриха.
Собственно, о Курте он не беспокоится. Этот человек зарывается в идеях, но
не в поступках, он точен, исполнителен и осторожен. А Людмила, по  древней
поговорке, - "большой джентльменский набор"  сумасбродства.  От  нее  надо
ждать любых  неожиданностей,  предвидеть  одно  непредвиденное,  считаться
только с нерассчитываемым, и вообще, самое  вероятное  в  ее  поведении  -
устраивать самое невероятное. Она из  породы  тех,  кто  на  посту  раньше
стреляет, а  потом  кричит:  "Кто  идет?"  И,  стало  быть,  пусть  братья
поберегутся выставлять ее на  передовые  посты  исследований  -  втянет  в
опаснейшие эксперименты, целым из них не вылезть.  Зато  прислушиваться  к
ней стоит,  в  десяти  случаях  она  врет,  просто  рукой  махнуть,  такие
глупости,  а  в  одиннадцатый  раз  выдает  ослепительную   идею,   только
зажмуривайся от яркости!
     - Твоя черта! - Генриху удалось найти щелочку в плотно  летящей  речи
друга. - И ты десять раз - носом в лужу, один раз - на такую  высоту,  что
голова кружится - у меня, во всяком случае.
     - Моя черта, моя,  Генрих.  Кое-чему  научилась,  третий  год  вместе
работаем, только я о другом, последнее по счету,  но  не  по  важности,  в
общем, не хочу скрывать, если суждено мне быть женатым, то на  ней,  я  на
женщин не падок, а здесь вот просто споткнулся и рухнул...
     - Неужели ты?..
     - Не прерывай, отвратительная у вас с Роем привычка, никогда не даете
договорить!  Короче,  она  согласна,  но  поставила   условие   -   раньше
командировка на Главную Космостанцию, замужество по возвращении, блажь, но
уступил, возьми ее под персональную опеку, тактично, мягко, дружески,  без
роевского диктата, в очень опасные дела не назначай, у тебя хорошая  душа,
ты понимаешь!
     - Невесту мы тебе возвратим в добром здравии и  хорошем  расположении
духа, - пообещал Генрих с улыбкой.
     Просьба Андрея немного растрогала Генриха, он и  не  подозревал,  что
властный, страстно преданный науке Корытин способен на такие  "посторонние
делу"   поступки,   как   любовь.   Генрих   возвратился,    не    погасив
радостно-сочувствующей улыбки, она мигом стерлась, когда на него поглядела
Корзунская. Чувства на ее лице отчетливо выпечатывались: ей не  нравилось,
что Генрих улыбается. Она нахмурилась, глаза  потемнели,  она  показывала,
что  поняла,  о  чем  шел  разговор  за  дверью,  и   что   ее   возмущает
покровительство: она такой же сотрудник экспедиции, как и  остальные,  она
не позволит к себе относиться по-особому.
     Генрих смешался, он всегда терялся, встречая отпор -  молчаливый,  но
явный. Рой вопросительно поднял брови, он уловил что-то  неладное.  Генрих
чуть заметно кивнул головой - правильно, кое-что есть, после расскажу.



                                    2


     На Марсе братья с сотрудниками  пересели  в  рейсовый  звездолет.  До
Виргинии было  больше  месяца  пути,  и  добрая  треть  рейсового  времени
тратилась в окрестностях солнечной системы,  где  сверхсветовые  скорости,
связанные с разрывом пространства, запрещались.  Этот  первый,  досветовой
этап, был самым интересным - звездолет облетал дальние планеты. На Уране и
на  Нептуне  разрешалось  выбраться  наружу  и   побродить   по   древнему
космическому льду обеих планет. Генрих,  забывший  счет  своим  посещениям
дальних планет, с охотой играл роль экскурсовода. Курт с часок походил  по
Урану, еще меньше отдал нептуновым прогулкам, зато  Корзунская  резвилась.
Она все взбиралась на холмы и катилась вниз, даже старалась  скользить  по
гладким поверхностям, но мертвые льды держали крепко, по  ним  можно  было
катиться и бегать, но не скользить: коньки примерзали ко льду, она тут  же
падала, пытаясь оторвать от него ногу.
     - Возьмите пример с Курта, Людмила, - советовал Генрих. -  Он  знает,
что на морозе в двести градусов коэффициент скольжения почти равен нулю, и
не думает бороться с этим непреложным фактом.  Он  мудро  усвоил,  что  до
возвращения на Землю нечего и думать о конькобежных развлечениях.
     - Вы путаете мудрость с  вялостью,  -  возражала  Корзунская.  -  Ему
просто лень восстать против скверных физических  законов.  Он  раб,  а  не
революционер  науки!  -  И  быстро   сменив   пренебрежение   на   лукавую
мечтательность, добавляла: - А как бы хорошо потом похвалиться: я каталась
на аммиачном льду, присыпанном кислородным снежком, при минус двухстах или
двухстах тридцати, точно не помню, только было холодновато.
     Она хохотала, Генрих улыбался. Так  -  со  смехом  -  они  бегали  по
планетному космодрому. Рой не выходил из каюты: ни Уран, ни Нептун его  не
интересовали, надо было изучить материалы, полученные от Боячека, - доклад
Петра  Кэссиди,  командира   "Протея",   штурманский   дневник,   рассказы
участников экспедиции - материалов было уже столько, что, показав на ленты
и кристаллы с записями, Рой двумя словами мрачно  охарактеризовал  Генриху
их содержание: "Голова пухнет!"
     На Нептуне Санников  учтиво  попросил  Роя  о  разрешении  поговорить
наедине. Рой все не мог привыкнуть к противоречию смущенно краснеющих щек,
вежливых до униженности фраз и холодного, почти дерзкого  взгляда.  Парень
нетривиален, все снова говорил себе Рой.
     - Давайте договоримся, Курт, - предложил Рой. - Мы разговариваем друг
с другом, не спрашивая разрешения. Прошу заходить ко мне в любое время.
     Санников вскоре постучался к Рою.
     - Прежде всего объясню,  почему  разговор  наедине,  -  начал  он.  -
Собственно, против вашего брата у меня возражений нет. Но Людмила стала бы
меня обрывать, она без этого не может. Она считает меня рабом науки.
     - Следует считать, что такое обвинение  ложно  и  вы  вообще  не  раб
науки? - уточнил Рой.
     - Нет, почему же? Все верно. Вообще, замечу в скобках, Людмила  редко
ошибается в оценках, у нее дар  схватывать  существенное.  И  во  мне  она
уловила главное мое свойство - не разрешаю себе отступаться от науки.  При
желании поиронизировать это можно квалифицировать и как научное рабство.
     Санников сидел на диване пригнувшись, положив руки на колени. Гораздо
проще было бы откинуться  на  спинку,  закинуть  ногу  на  ногу,  сам  Рой
признавал только непринужденные позы,  а  юноша  показывал,  что  скромен,
смирен, почти смиренен. И он, похоже, искренне не сознавал, что  сама  его
старательно культивируемая скромность - вызывающа, что  нарочитая  робость
сходна с дерзостью. Рою захотелось подразнить Санникова.
     - Вам нравится моя каюта, Курт? - Рой обвел рукой стены.
     Санников непроизвольно повел головой вслед движению руки Роя.  В  его
глазах засветилось удивление.
     - Какие странные краски! Вы сами выбирали их?
     Каюта мерцала безднами оттенков фиолетового цвета, в ней не было двух
одинаковых   участков:    красно-фиолетовое    сияние    превращалось    в
золото-фиолетовое, золото-фиолетовое становилось зелено-фиолетовым  -  все
было фиолетовым: и стены, и мебель, и потолок, и полы, - и  все  светилось
по-иному, чем рядом, и ярко-фиолетовое погасало в сумрачно-фиолетовом.
     - Я люблю фиолетовый цвет, Курт. В нем что-то увлекательно нездешнее,
недаром  ваш  шеф  назвал  нас  с  братом  мистикофизиками.  Фиолетовость,
по-моему, равнозначна таинственности. Я и попросил окрасить  мою  каюту  в
цвет, напоминающий, что великие тайны - типичность мира. Ведь фиолетовость
- крайняя граница видимого спектра, она предвещает закат в невидимость.
     - Нет, я реалист, - сказал  юноша.  -  Мир,  по-моему,  очень  прост,
только мы не всегда понимаем его простоту. У нас не  хватает  фантазии  на
простое,   мы   нагромождаем   сложности.   Это   от   нашей   собственной
примитивности.
     - Сложность от примитивности? Я правильно понял, Курт?
     - Совершенно  правильно,  Рой.  Вы  не   изучали   дикарский   период
человечества? Мне пришлось. Дикарь - интеллектуально  примитивен,  а  ведь
как  дьявольски  сложно  его  представление  о  мире!  Всюду   непонятное,
необъяснимое, загадочное, всюду потусторонние силы, призраки,  привидения,
духи,  боги,  черти  -  в  общем,  мистика.  А  в  основе  мистики   лежит
мистификация. Дикарь мистифицирует природу тем, что видит в ней  лишь  то,
ч