ах, трах - здорово, правда?
     Я прибавил этих двух к пятерым прежним...

     ... посетили меня во Вторник. В просторной лаборатории стало тесно от
сборища важных господ. Я усадил их в кресла и прочитал лекцию  о  целях  и
методах нашего производства. Я хорошо подготовился к встрече - Электронный
Создатель был налажен на одновременную запись двадцати схем. На этот раз я
фиксировал все их мысли: и то, что им взбредало в голову обо  мне,  и  то,
что они думали о себе. Мне надоело воспроизводить карикатуру  на  себя.  Я
хотел проверить,  так  ли  они  издевательски  окарикатуривают  себя,  как
проделывают это со мною.
     На голубом экране одна за другой вспыхивали  генетические  формулы  -
все такие же яркие, переплетенные, ласкающие глаз цветовой симфонией линий
и пятен. Я не дал обмануть себя кажущейся  приятностью.  Я  знал,  что  за
нарядной  внешностью  скрывается  неприглядная  сущность.  Я  не  торопясь
обводил взглядом лица моих  слушателей  -  вежливые,  грубые,  миловидные,
уродливые, молодые, старые, замкнутые, надменные, веселые. Лица  были  как
лица - разные. Но глаза у всех  были  одинаковы  -  холодно  внимательные,
отстраняющие, недобрые глаза. Я понимал, что думают  обо  мне  посетители.
Они думали обо мне скверное. С этим ничего нельзя было поделать. Но  я  не
был уверен, нет, я не был уверен, что и к себе они относятся  лучше!  Если
они и не ненавидели себя, то понимали свою истинную цену - теперь я  знал,
что она невысока: много за себя они не дадут. А я еще хотел при помощи  их
мыслей о себе улучшить все человечество!
     Боже, как я был слеп!
     Когда погасла последняя генетическая формула и Электронный  Создатель
приступил к следующей  операции  -  монтировке  зародышевых  клеток,  я  в
удобном месте прервал лекцию.
     - Теперь  пройдемся  по  цеху,  господа.  Познакомимся  на  месте   с
условиями выращивания людей.
     В суматохе выхода ко мне пробрались директора компании. Они ликовали.
     - Док, я растерялся! - рявкнул громовым  шепотом  Мак-Клой.  -  Я  не
подберу для вас эпитета. Боже, как вы их провели за  нос!  Вы  им  продали
флакон испорченного воздуха за водородную  бомбу!  Даже  старик  Эдельвейс
этого не умел.
     - Вам надо поставить при жизни памятник!  -  ликовал  О'Брайен.  -  Я
завтра же открою подписку на вашу конную  статую.  Вы  будете  в  тоге,  с
саблей на боку и пулеметом в руках - шедевр скульптуры, говорю вам!
     - Засоряйте и дальше им мозги перспективами нашего  производства,  но
не заикайтесь  о  сроке  выпуска  первой  партии  искусственных  людей,  -
посоветовал Гопкинс. - Перспективы поражают воображение, а за неисполнение
сроков отвечают перед судом. Вам понятна разница, Крен?
     В одном из  коридоров  я  повстречал  Роуба.  В  лабораторию  его  не
пустили, но он перехватил нас по дороге. Уши его торчали перпендикулярно к
голове. Он был в диком возбуждении.
     - Профессор, людей  круг  блестящий  такой  вас  у  собрался  как?  -
проблеял он.
     Я тут же перевел это на более привычный мне язык: "Как собрался у вас
такой блестящий круг людей, профессор?"
     - Разве вы не слыхали, Роуб? Нам оказала честь  специальная  комиссия
парламента.
     У него заходили ноздри и захлопали уши. В мутных его  глазах  запылал
зеленый огонек. Он блеял еще торопливей, а я расшифровывал:
     - Никогда я не видел столь важных господ! Какие они все разные!
     - Да, - сказал я. -  Все  они  разные,  Роуб.  Одни  высокие,  другие
низенькие. Худой шагает рядом с толстым. Неясно одно -  почему  они  такие
разные? По-вашему, это случайно?
     Он чуть не задохнулся от открывшихся ему величественных перспектив.
     - Вы думаете, Крен?.. Признайтесь, вы думаете?..
     Я ответил уклончиво:
     - Все мы что-нибудь думаем, Роуб.  Человеку  свойственно  размышлять,
хотя в наше время это не  совсем  безопасно.  Но  я  говорю  не  о  шатких
предположениях  мысли,  а  о  твердых,  так  сказать,  физических  фактах.
Приглядитесь к тем двоим, Роуб. Разве вас не поражает их походка?
     Я ткнул пальцем в переднюю  пару.  Как  нарочно,  один  был  высок  и
массивен, другой  худ  и  изящен.  Они  шли  вдоль  линии  чанов  и  мирно
беседовали.
     - Правильно, сэр! -  зашептал  Роуб.  -  Боже,  как  правильно!  Этот
огромный вдавливает ботинки в пол, как в тесто. Он не  ходит,  а  попирает
ногами землю. Он ненавидит нашу землю -  все  ясно  как  дважды  два!..  А
второй - крадется и перебирает ножками, как пальцами. О, этот еще хуже,  в
тысячу раз хуже! Я их разоблачил с  единого  взгляда,  такая  штука!  Нет,
ребятки, вы сосунки, не вам обмануть Роуба...
     Он хотел умчаться вперед, но я задержал его.
     - Не слыхали, как дела у Паркера? Помните того ученого, с кем  я  вас
познакомил неделю назад?
     - Как же, отлично помню  -  высокий,  важный  мужчина,  тонкие  губы,
зеленые глаза, один глаз более выпуклый, чем другой... С  Паркером  все  в
порядке, профессор. Паркер признался, что подложил две атомные  бомбы  под
систему высшего образования в нашей стране, но не успел взорвать, так  как
попал в тюрьму. Я забыл сказать, что Паркера вскоре  после  визита  к  вам
арестовали. Однако я покорнейше прошу меня...
     Я присоединился к гостям, и мы около часа провели  на  заводе,  потом
прошли в ресторан. За легким обедом на шесть  перемен  с  девятью  сортами
вина я сообщил собравшимся радостную новость:
     - В конце недели, господа, состоится первое  ознакомление  с  первыми
образцами производства нашей фирмы. Я надеюсь, все, кто сегодня почтил нас
присутствием, не откажутся выступить в роли  экспертов  и  ценителей.  Вам
будет продемонстрировано с полсотни бравых парней самой высокой кондиции.
     - Слишком много образцов, Крен, - попенял мне один из гостей.  -  Для
конвейерной продукции это не подойдет. Армия заинтересована в  одном-двух,
не более, но отработанных до пуговицы типах солдата.
     Я успокоил его:
     - Вы сами отберете понравившиеся вам образцы,  а  мы  запустим  их  в
массовое производство. Думаю, армия останется довольна. Итак, в  следующее
воскресенье, господа.
     Гости мне аплодировали, а после их ухода директора компании  устроили
скандал. Железный сухарь Гопкинс орал,  как  перепившийся  золотарь.  Даже
О'Брайен казался подавленным.
     - Что такое, Крен? - негодовал Гопкинс. - Вы, оказывается,  запустили
в ход технологические линии, а мы об этом ничего  не  знаем.  Кем  вы  нас
считаете, профессор? Раньше я посмотрю на  этих  парней,  а  потом  кто-то
другой. Пусть комиссия выбирает, кто ей нужен, но кого им показать - будем
решать мы.
     - Это буду решать  я  один,  -  сказал  я.  -  Не  забывайте,  что  в
соглашении стоит пункт о том, что технологические вопросы находятся в моей
личной компетенции. За продукцию, поставляемую нашим  человекопроизводящим
конвейером,  отвечаю  я.  Вы  занимаетесь  представительством,   рекламой,
финансами,  вообще  -  внешними  связями.  Вы  не  забыли  этого   пункта,
джентльмены?
     - Мы разорвем соглашение! - бушевал Гопкинс. В этот момент он походил
на нормального  человека,  умеющего  раздражаться  и  огорчаться  не  хуже
других. - Водите за нос кого угодно, но не нас, Крен!  Мы  вычеркнем  этот
пункт, слышите вы!
     Я улыбнулся ему в лицо.
     - В договоре есть  и  второй  пункт,  -  напомнил  я.  -  Если  между
директорами и изобретателем возникнут непреодолимые разногласия, директора
вправе выставить его за дверь, а изобретатель вправе привести в негодность
Электронный Создатель. Не кажется ли вам, что пришло время воспользоваться
этой важной оговоркой?
     Гопкинс, ошеломленный, молча глядел на Мак-Клоя и О'Брайена. Я  точно
рассчитал удар. Гопкинс, остывая, на глазах осухаривался. Теперь это снова
была бесчувственная неторопливая машина  для  изготовления  денег.  С  ним
опять можно было толковать по-деловому.
     - Вы ничего не поделаете с  этим  бессовестным  сутягой,  Гопкинс!  -
прогремел Мак-Клой. - Нам понадобилось десять лет, чтобы  свалить  старину
Эдельвейса. Не сомневаюсь, что док прикончил бы его за десять минут.
     О'Брайен согласно закивал головой.
     - Мы у него в руках, Гопкинс, надо смотреть  на  вещи  здраво.  Скажу
открыто, профессор, даже с вашим  знаменитым  противником  Джойсом  вы  не
расправились так свирепо, как с нами троими. Я видел Джойса: он  пришел  в
себя на другой день. Когда мы оправимся от вашего нокаута,  я  даже  боюсь
загадывать! Нет, вы не довольствуетесь сознанием, что хотя и  не  все,  но
многое можете, вам непременно нужно наносить практические удары!
     - В воскресенье вы  забудете  об  этом  ударе,  -  утешил  я  пророка
абстрактной всевозможности. - Ручаюсь, вам будет весело в воскресенье.
     - Итак, до воскресенья, - сказали они одинаковыми голосами.
     О'Брайен, однако, прибежал ко мне на второй день. Он чуть не плакал.
     Дело было серьезное.
     Пьер Роуб потерпел катастрофу. Его разнесло в щепы на пустом месте.
     - Вы помните тех двух - высокого  и  маленького?  -  торопливо  пищал
О'Брайен. - Они всюду ходили  вдвоем  и  на  других  смотрели  вот  так...
неужели не помните? Боже мой, Крен, вы не знаете, кто они такие? Маленький
- Дик! Да, Дик, единственный Дик, сын президента. Дик председательствует в
сорока трех компаниях и держит  у  себя  в  кармане  еще  семьдесят  шесть
независимых фирм, он стоит больше своего великого отца ровно на  четыреста
восемьдесят девять  миллионов  -  круглых  миллиончиков,  сэр!  А  второй,
здоровила, - наклонитесь ближе, Крен! - Джонни  Поппер.  Да,  да,  великий
Поппер, вы угадали, самый знаменитый из политических деятелей. И  на  этих
достойнейших людей наш безрассудный  Роуб...  Вот  что  получается,  когда
взаимен величественной возможности все сделать увлекаются мелочным  пошлым
делом!
     - Роуб накатал донос? Ха-ха!
     - Не вижу ничего смешного, профессор. Я лично в голом факте...  гм...
доклада в уважаемое учреждение еще не открываю преступления, нет, Крен, не
открываю! Но в чем он их обвинил - вот подлинное безумие! Сегодня  за  ним
пришли двое. Он вырывался и кричал на весь "Эдельвейс": "Я вам покажу,  не
на таковского напали! Я  притяну  Министерство  общественного  дознания  к
уголовному суду. Вы у меня наплачетесь!" У меня сердце разрывалось,  я  не
мог слышать его горестных воплей. Такого сотрудника потерять!
     - Вам теперь будет трудновато, О'Брайен.  Министерство  общественного
дознания постарается заменить  провалившегося  Роуба  и  не  доложит,  кто
вместо него.
     - Роуба заменить невозможно, этот гений клеветы незаменим.
     - Одного гения заменят десятками талантов - сойдет.
     - Откуда у вас такой цинизм, Крен?  Даже  мысль  о  том,  что  кто-то
претендует заменить титана, мне глубоко противна. Жить под тайным взглядом
лишенных фантазий механизированных сексотов - ужасно, ужасно, Крен!
     - А вы сами замените Роуба, - посоветовал я.
     Он окаменел с выпученными  глазами,  потом  сделал  движение,  словно
заглатывал что-то, засевшее в глотке.
     - Вы шутите, Крен?
     - Ничуть. Я уверен, у вас неплохо получится.  Но  надо  поторопиться,
чтоб не перебежали дорогу. Там теперь такой конкурс претендентов!
     Он вскочил. Глаза его блудливо бегали. Только природная воспитанность
не давала ему опрометью кинуться в дверь, размахивая руками и  восторженно
вопя. У него даже не очень дрожал голос.
     - Я подумаю, Крен, над вашим советом, я подумаю. Нет, честное  слово,
у вас удивительно мощная мысль, железные логические мускулы, профессор!
     Он засеменил к двери, потом вдруг вернулся и  со  слезами  на  глазах
потряс мою руку. Нервы его не выдержали.
     - И  можете  быть  спокойны,  Крен!  -  воскликнул   он   с   горячей
благодарностью. - На вас я...
     - Доноса  не  напишете  -  во  всяком  случае,  первого?   Благодарю,
О'Брайен. Я не сомневался в вашем благородстве.
     Приход О'Брайена немного успокоил меня. В последние дни я плохо сплю,
живу на лекарствах. Дружеский разговор с О'Брайеном подействовал  на  меня
лучше  душа.  Он  был  неплохим  человеком,  этот   О'Брайен   -   наивная
увлекающаяся душа. Я долго смеялся, вспоминая слезы признательности на его
глазах. Недавно он  потряс  меня  своей  страшной  философией  абстрактной
всевозможности. Он показался мне  тогда  титаном  всеуродства.  Он  был  и
остался карликом. Он мигом отказался от формулы "все  могу,  но  не  хочу"
ради сладости мелкого доносительства. Он станет старательным  клеветником,
но на большее его не хватит. Даже Пьер Роуб был крупнее.
     Я вызвал трех роботов в двадцать киловатт мощности  каждый  и,  когда
они появились, отправился в гостиницу.
     С некоторых пор без надежной охраны я побаивался ходить в это  гнездо
скорпионов.
     Теперь  их  было  сорок  восемь:  сорок   восемь   живых,   мыслящих,
разгуливающих и скандалящих существ - полсотни бестий в  образе  человека.
Тридцать два копировали меня, остальные шестнадцать воспроизводили  гостей
из парламента. И хоть все они меж собой были поразительно несхожи,  каждый
из тридцати двух в отдельности походил на меня, что-то во мне  отражал.  Я
не  мог  бы  назвать  их   своими   детьми.   Это   были   мои   двойники,
материализованные изображения меня в глазах окружающих и моих собственных,
мои  фотографические  карточки,  вынутые  и  оживленные  не  из  семейного
альбома, а из мозга моих знакомых и моего. Я  не  уставал  удивляться,  до
чего же у меня мерзкий вид на всех  этих  копиях.  Ни  один  из  них  даже
отдаленно не напоминал того, что я мечтал увидеть  в  себе.  Единственное,
что  могло  служить  мне  грустным  утешением,  было  то,  что   остальные
шестнадцать были еще гадостней, чем те тридцать два - мои...
     Два робота шагали по бокам,  один  прикрывал  меня  сзади.  Я  сказал
механическим телохранителям:
     - Сегодня  придется  жарковато!  Следите,  чтоб  с   вас   не   сбили
управляющие антенны.
     У входа на меня набросился первый двойник, мой крохотный  уродец,  не
устававший кричать, что гениальнее его на свете человека не  существовало.
Он вынесся из двери, только я вступил в коридор, и попытался укусить  меня
в руку. Робот легко отшвырнул его к стенке.
     - Вы  наглец!  -  надрывался  первый  двойник.  -  Вы  троглодит!  Вы
неконституционны! Никто не дал вам права лишать  меня  человеческих  прав!
Отдайте мне земной шар! Я пожалуюсь на ваш деспотизм в Верховный Суд!
     Его визг  расшевелил  остальных.  Один  за  другим  они  выползали  и
выскакивали из номеров. Я прибавил шагу. Даже под защитой трех  роботов  я
не хотел столкнуться со всей их оравой в коридоре. Я шел, а они торопились
за мной - огромные и крохотные, широкоплечие и узкогрудые,  вымахавшие  до
двух метров двадцати и не добравшиеся до метра сорока - народ, удивительно
разнообразный по внешности и мертвенно, уродливо-однообразный по существу.
     В обширном холле я присел за столик у стены и открыл совещание  своих
и прочих двойников. Я вежливо попросил их рассесться. Три робота бдительно
следили, чтоб никто не приблизился ко мне.
     - Итак, джентльмены, начнем! - предложил я. - У вас, кажется, имеются
ко мне претензии?
     - Деньги! - прорычал второй  двойник,  от  О'Брайена.  -  Вы  обещали
нарубить монет, профессор. Какого черта вы медлите?
     - Здесь так мало слуг! - простонал третий, от Мартина. -  Меня  водит
под руку один робот. Разве это можно вытерпеть? Я хочу, чтоб  меня  водили
под обе руки.
     - Внимание, джентльмены, внимание!  -  надрывался,  ерзая  в  кресле,
юркий двойничок от Мак-Клоя, четвертый по  счету.  -  Я  сейчас  вас  всех
объего... то есть успокою! Мы создаем компанию на один  миллиард  долларов
под моим председательством и легко вытаскиваем...
     Седьмой двойник, от Роуба, не вынес напора  ожесточенных  страстей  и
вскочил. Его дикие глаза зловеще фосфоресцировали.
     - Я предложу уважаемому собранию изящненький заговорчик! - проскрипел
он. - Удивительно красивая штучка, ее можно носить  в  кармане.  Мы  берем
государство, продырявливаем его посередине, потом закладываем,  понимаете,
такая штука...
     Все голоса заглушил железный рык верзилы, воспроизводившего одного из
гостей.
     - Минометы! - заревел он. - Орудия и торпеды! Я хочу поиграть  ручной
атомной бомбой!
     Тут все разом заорали, завопили, завизжали, заскрежетали и заскулили.
Я молча разглядывал их разъяренные морды. Я испытывал радостный трепет  от
мысли, что участь их решена. Разумеется, я не показал им, о чем  думаю.  Я
был холоден и невозмутим. Если бы я держался хоть  немного  по-иному,  они
разорвали бы меня в клочья, смяв охраняющих роботов.  Просто  удивительно,
до какого жара накалялась злоба, одушевлявшая  эти  конвейерные  создания.
Они жили лишь ради того, чтобы кого-то кусать,  облапошивать,  взрывать  и
валить.
     Когда на мгновенье наступила  тишина,  шестой  двойник,  от  Паркера,
надменно проговорил, откидываясь в кресле:
     - Какой невероятный шум, профессор! Не могли бы вы повырывать языки у
этих весьма уважаемых джентльменов?
     Я поднял руку, чтоб притушить хоть немного новую бурю  воя,  визга  и
рева.
     - Я вполне понимаю ваши благородные желания! - сказал я. -- И от души
вам сочувствую. Но поверьте, не все зависит  от  меня.  Я  не  могу  своей
личной властью выпустить вас в  мир.  Нужно,  чтоб  с  вами  познакомились
предварительно ваши духовные отцы, они-то и  решат,  кто  из  вас  достоин
существования и воспроизводства.
     - Подавайте нам отцов! - завопил одиннадцатый двойник - не то мой, не
то одного из членов комиссии, - я так до конца и не  разобрался,  кого  он
копирует. - Ох, и поговорю я со своим папашей!
     Я продолжал:
     - В это воскресенье состоится ваша встреча с родителями. Вы выскажете
им все, что думаете о них и что  желаете  получить.  Советую  основательно
поразмыслить перед встречей.
     - Пулеметы  будут?  -  прогремел  Восемнадцатый.  -  Я  категорически
настаиваю на пулеметах. Раздайте нам хотя бы по ножу. Без этого встреча не
удастся, не тешьте себя напрасными иллюзиями!
     - Ах, и подведу же я  их  под  одну  штучку!  -  восторженно  заблеял
Седьмой. - Легкое нажатие - и все покатится!..
     Минуты две они ликовали, топали ногами, аплодировали,  орали  ура.  Я
решил, что самый раз  удалиться,  пока  не  остыл  их  восторг.  Я  шепнул
роботам, чтоб они меня прикрыли, и осторожно направился  к  двери.  Первый
двойник, увидев, что я пробираюсь к выходу, пронзительно заклекотал:
     - Он уходит! Он уходит! Он уходит!
     - Бейте его! - крикнул кто-то в задних рядах.  -  Не  выпускайте  его
живым!
     На меня ринулся Второй. Он нацелился  мне  в  челюсть,  но  попал  на
железный локоть робота. Взвыв от боли, Второй отпрянул назад и  угодил  на
ногу  чопорного  Шестого.  Шестой  выругался,  и   Второй   тут   же   его
нокаутировал. Восемнадцатый поспешил на помощь Шестому, но сам  попал  под
кулак Двадцать девятого. Первый, остервенело визжа, вонзил  клыки  в  ногу
Третьему, тот, заливаясь слезами, сзывал на помощь слуг. Ловкач  Четвертый
прыгнул на спину Седьмому и впился в горло, жадно  добираясь  до  артерии.
Седьмой заметался по холлу и, если бы случайно  не  ударил  развевающимися
ногами Четвертого по  колонне,  то  был  бы  минуты  через  три  полностью
высосан. Свирепо облизывая  окровавленные  губы,  Четвертый  извивался  на
полу, стараясь уползти меж ног дерущихся.
     Схватка стала всеобщей.
     Два робота, пробивая железными кулаками проход  в  толпе  беснующихся
двойников, постепенно продвигались к двери в спасительный коридор.  Третий
робот методично отбивал ожесточенные атаки со спины. И недалеко  от  двери
произошло то самое, чего я опасался больше всего и от  чего  предостерегал
роботов, но что, как я сейчас понимаю, может быть, по-настоящему и  спасло
меня.
     Яростно нападавший Второй умелым ударом  сбил  с  одного  из  роботов
упр