еремся
до жилья в ближайшие сутки, то скорее всего найдем  свою  смерть  здесь,  на
плато.
   И тем не менее я не мог, не в силах был вычеркнуть  из  памяти  тот  миг,
когда невзначай заглянул в будущее Амелии. Я знал, что если Амелия  окажется
в Ричмонде в 1903 году, она неизбежно погибнет  в  пламени,  охватившем  дом
сэра  Уильяма.  Возможно,  я   действовал   тогда   неосознанно,   но   свои
безответственные эксперименты с машиной времени я предпринял именно с  целью
защитить Амелию от ее судьбы. Это, правда, повлекло за собой  наше  нынешнее
затруднительное положение, зато совесть моя была спокойна.
   Где бы мы ни оказались, какой бы год ни шел на Земле, я твердо решил, что
мне делать. Отныне я буду считать главной задачей  своей  жизни  проследить,
чтобы Амелия не вернулась в Англию до тех пор, пока этот ужасный  день  1903
года не канет в вечность.
   Я уже объяснился ей в любви, и она, кажется,  ответила  мне  взаимностью;
после этого мне не так уж трудно будет поклясться ей в том, что  моя  любовь
безгранична, и предложить выйти за меня замуж.  Согласится  ли  она  на  мое
предложение, я, разумеется, ручаться не мог,  но  многое  зависело  от  моей
настойчивости и терпения. А если Амелия станет моей женой, то  должна  будет
считаться с моей волей. Да, конечно, она  явно  благородных  кровей,  а  моя
родословная куда скромнее, - но ведь до сих пор, возражал я себе, это  никак
не влияло на наши отношения. Амелия - девушка эмансипированная, и если  наша
любовь - не обман, различие  в  происхождении  не  должно  повредить  нашему
счастью...
   - Эдуард, вы не спите? - прошептала она мне на ухо.
   - Нет. Я разбудил вас?
   - Тоже нет. Я проснулась сама и довольно давно. А теперь услышала, как вы
вздохнули.
   - Что, уже светает? - спросил я.
   - По-моему, еще темно.
   - Я, наверное, должен подвинуться. Боюсь, я и так вас почти раздавил.
   Ее руки, все еще обнимавшие  меня  за  шею,  на  мгновение  сжались  чуть
сильнее.
   - Пожалуйста, оставайтесь на месте.
   - Мне вовсе не хотелось бы удерживать вас силой.
   - Это я вас удерживаю. Вы, оказывается,  очень  неплохо  заменяете  собой
одеяло.
   Я слегка приподнялся, почти касаясь лицом ее лица. Вокруг нас  в  темноте
шуршали, перешептывались листья. Я торжественно произнес:
   - Амелия, я должен кое-что вам сказать. Я всей душой люблю вас.
   И вновь ее руки сжались чуть сильнее, опуская мою голову вниз, пока  наши
щеки не соприкоснулись.
   - Эдуард, милый, - ласково проговорила она.
   - Вы больше ничего не хотите мне сказать?
   - Только одно... Мне очень жаль, что так получилось.
   - Вы меня не любите?
   - Не знаю, Эдуард.
   - Прошу вас, будьте моей женой. - Я не видел, но  почувствовал,  как  она
покачала головой. Но вслух она ничего не ответила. -  Вы  выйдете  за  меня,
Амелия?..
   Она продолжала молчать, и я ждал, не  в  силах  скрыть  волнение.  Амелия
лежала теперь неподвижно, руки  ее  были  сомкнуты  у  меня  за  спиной,  но
оставались спокойными и безучастными.
   - Просто не могу представить себе жизни без вас, Амелия, - сказал я. - Мы
знакомы, в сущности, так недавно, а кажется, будто я знал вас всегда.
   - Мне тоже так кажется,  -  откликнулась  она  почти  неслышно,  каким-то
безжизненным голосом.
   - Тогда прошу вас -  выходите  за  меня  замуж.  Когда  мы  доберемся  до
населенных мест, то разыщем британского консула или священника-миссионера  и
сможем пожениться немедля.
   - Не надо говорить о таких вещах.
   Я спросил, совершено упав духом:
   - Вы мне отказываете?
   - Ну пожалуйста, Эдуард...
   - Вы уже обручены с другим?
   - Нет, и я вам не отказываю. Но, по-моему, не следует говорить  об  этом,
пока наши перспективы не определились. Мы даже  не  знаем,  в  какой  стране
находимся. А следовательно...
   Она запнулась. Ее слова звучали неуверенно и неубедительно.
   - А завтра, - настаивал я, - когда мы узнаем, куда  нас  занесло,  у  вас
отыщется какой-нибудь другой предлог? Я ведь спрашиваю вас только об  одном:
любите ли вы меня так же, как я люблю вас?
   - Не знаю, Эдуард.
   - Я люблю вас больше самой жизни. Можете ли вы сказать то же обо мне?
   Внезапно она повернула голову и на секунду коснулась  моей  щеки  губами.
Потом заявила:
   - Вы мне очень-очень нравитесь, Эдуард.
   Мне пришлось довольствоваться этим. Я приподнял голову и потянулся  к  ее
губам. Поцелуй был мимолетным, она тут же отстранилась.
   - Мы вели себя глупо, - сказала она. - Не стоит повторять прежних ошибок.
Обстоятельства вынудили нас  провести  ночь  вместе,  однако  мы  не  должны
злоупотреблять доверием друг друга.
   - Ну что ж, если вы так на это смотрите...
   - Мой дорогой, с чего вы взяли, что нас никто не обнаружит? Разве  мы  не
могли очутиться в чьих-то частных владениях?
   - До сих пор вы не высказывали подобных предположений.
   -  Действительно  не  высказывала,  но  наше  уединение  может  оказаться
обманчивым.
   - Сомневаюсь, что кому-либо придет на ум всматриваться в кучу листьев!
   Амелия рассмеялась и снова обняла меня.
   - Надо спать. Не исключено, что впереди у нас еще долгий путь.
   - Вам по-прежнему удобно в таком положении?
   - Вполне. А вам?
   - Меня мучает воротничок, - признался я. - Вы не сочтете невежливым, если
я сниму галстук?
   - До чего же вы чопорны! Разрешите, я сделаю это сама. Он,  должно  быть,
почти удушил вас.
   Я чуть-чуть приподнялся, и Амелия  ловкими  пальцами  распустила  узел  и
расстегнула не  только  переднюю,  но  и  заднюю  запонку.  Как  только  она
справилась со своей  задачей,  я  принял  прежнюю  позу,  и  ее  руки  вновь
сомкнулись у меня за спиной. Я прижался к Амелии щекой,  легонько  поцеловал
ее в мочку уха и стал ждать, когда ко мне вернется сон.
   3
   Разбудил нас не восход солнца - полог листвы с  успехом  защищал  нас  от
света я тот превращался в почти неощутимый багровый  сумрак,  -  а  треск  и
стоны, вновь донесшиеся из близлежащих зарослей. Еще минуты  две-три  мы  не
решались разорвать объятий, инстинктивно стремясь сохранить тепло и взаимную
нежность минувшей ночи. Наконец мы сбросили с себя покров из красных листьев
и выбрались из своего убежища в сияние дня, на безжалостный солнцепек.
   И не без удовольствия потянулись,  разминая  руки  и  ноги  после  долгой
ночной неподвижности.
   Наш утренний туалет был короток, а завтрак еще короче.  Мы  обтерли  лица
фланелевыми салфетками Амелии и расчесали волосы. Каждый из нас  получил  по
два квадратика шоколада и запил их  глотком  растительного  сока.  Затем  мы
собрали наши скромные пожитки и приготовились  продолжать  путь.  Я  обратил
внимание, что Амелия по-прежнему несет корсет между ручками ридикюля.
   - Почему бы вам не оставить его здесь? - спросил я, подумав, как было  бы
хорошо, если бы ей никогда больше не пришлось надевать эту сбрую.
   - А это? - откликнулась  она,  доставая  из  ридикюля  мой  воротничок  и
галстук. - Прикажите оставить их тоже?
   - Разумеется, нет, - ответил я. - Как только мы выйдем к людям, мне опять
придется их носить.
   - Тогда мы поняли друг друга.
   - Разница в том, - сказал я, - что мне не нужна служанка. Впрочем, у меня
ее никогда и не было.
   - Если ваши  намерения  в  отношении  меня  действительно  серьезны,  вы,
Эдуард, должны быть готовы к тому, что на вас ляжет и  обязанность  нанимать
прислугу.
   Амелия произнесла эти слова самым обычным сдержанным тоном, но  одно  то,
что она упомянула о моем предложении, заставило мое сердце забиться чаще.  Я
отобрал у нее ридикюль и взял ее за руку. Она мельком взглянула на  меня  и,
как мне показалось, слегка улыбнулась, но тут мы двинулись в путь и поневоле
были вынуждены смотреть прямо перед собой.  Стена  зарослей  вновь  ожила  и
содрогалась будто в муках;  мы  старались  держаться  от  нее  подальше,  на
безопасном расстоянии.
   Зная заведомо, что большую часть отмеренного на сутки пути  надо  одолеть
до полудня, мы шли  скорым  шагом,  останавливаясь  на  отдых  через  равные
промежутки времени. Как и накануне, высота затрудняла дыхание, и говорить на
ходу почти не удавалось. Однако на остановке я все же поднял вопрос, который
занимал меня со вчерашнего дня.
   - Как вы думаете, в какой год мы попали?
   - Не имею ни малейшего представления. Все зависит от того,  насколько  вы
сдвинули рычаги управления машиной.
   - Я и сам не ведал, что творю. Помню, что схватился за циферблат, который
отмеряет месяцы, и это произошло летом 1902 года. Но большого  рычага  я  не
трогал, пока не сломался никелевый стержень, и теперь ломаю себе  голову:  а
что,  если  система  автоматического  возвращения  не  была  нарушена  и  мы
очутились в своем родном 1893 году?
   Амелия задумалась на секунду-другую, потом сказала:
   - Не думаю. Если  бы  только  вы  не  сломали  стержень!  В  этот  момент
автоматическое возвращение прервалось и возобновилось движение к  той  цели,
которая была задана первоначально. Вероятно, автоматика  пришла  в  действие
снова лишь после того, как эта цель была достигнута. Тогда-то мы и  потеряли
машину. С другой стороны, раз вы крутили месячный циферблат, сама цель  тоже
могла измениться. Сильно ли вы его повернули?
   Я попытался вспомнить.
   - Пожалуй, на несколько месяцев вперед.
   - Все равно ничего нельзя сказать наверняка. Мне кажется, что мы в  одном
из трех возможных времен. Или мы, как  вы  предположили,  очутились  в  1893
году, только за несколько тысяч миль от дома, или авария оставила нас в 1902
году,  в  той  его  минуте,  какая  была  на  циферблатах  в  момент,  когда
переломился стержень... Или же, наконец, мы передвинулись вперед на те самые
несколько месяцев и находимся сейчас, допустим, в последних числах 1902  или
в самом начале 1903 года. В любом случае очевидно  одно:  нас  забросило  на
значительное расстояние от Ричмонда.
   Все эти  допущения  были  равно  непривлекательными:  они  означали,  что
кошмарный день в июне 1903 года еще впереди.  Мне,  естественно,  отнюдь  не
улыбалось  разъяснять  Амелии  вытекающие  отсюда  последствия,  поэтому   я
поспешил переключиться на иную занимавшую меня тему.
   - Если мы теперь вернемся в Англию, - спросил я, - возможно ли, чтобы  мы
встретили самих себя?
   Амелия переспросила:
   - Как понять ваше "если вернемся в  Англию"?  Разве  не  разумеется  само
собой, что мы вернемся немедленно, как только сумеем?
   - Да, да, конечно, - торопливо отозвался я, мысленно осыпая себя упреками
за то, что сформулировал вопрос именно таким образом. - Стало быть,  это  не
праздное любопытство: предстоит ли нам вскоре встретить самих себя?
   Амелия нахмурилась.
   - Не думаю, - произнесла она, помолчав. - Мы путешествовали во времени  -
этот  факт  столь  же  неоспорим,  как  и  тот,  что  мы  путешествовали   в
пространстве. И если только я не ошибаюсь в корне, мы оставили мир 1893 года
так же далеко позади, как Ричмонд. В настоящий момент в Англии нет ни Амелии
Фицгиббон, ни Эдуарда Тернбулла.
   - Что же тогда, - подхватил я, поскольку предвидел ее  ответ,  -  подумал
сэр Уильям о нашем исчезновении?
   Амелия неожиданно улыбнулась.
   - Чего не знаю, того не знаю. Да и не думаю, что он  вообще  заметил  мое
отсутствие до истечения двух-трех суток. Он человек, сосредоточенный всецело
на своих замыслах. А когда выяснилось, что я исчезла, он, вероятно, связался
с полицией, чтобы меня занесли в списки пропавших  без  вести.  Это  он,  по
крайней мере, счел своим долгом.
   - Вы говорите о нем с такой  холодностью!  Уверен,  что  сэр  Уильям  был
весьма озабочен вашим исчезновением.
   - Я просто излагаю факты так, как представляю их себе.  Я  знаю,  что  он
готовил машину времени к исследовательской экспедиции и, не опереди мы  его,
стал бы первым в истории путешественником в будущее. Машина  в  лаборатории,
сэр Уильям нашел ее в целости и сохранности, - вернувшись отсюда, она встала
в точности на то же  место,  будто  ее  и  не  трогали,  -  и  он  продолжил
осуществление своих планов, не обращая внимания на окружающее.
   - А если бы сэр Уильям заподозрил истинную причину  нашего  исчезновения,
разве он не попытался бы отыскать нас с помощью той же машины?
   Амелия решительно покачала головой.
   - Учтите два обстоятельства. Первое: для этого он должен был  бы  уяснить
себе, что мы самовольно использовали машину.  И  второе:  даже  если  бы  он
заметил это, он должен был бы догадаться,  где  именно  нас  искать.  Первое
почти невозможно, поскольку  машину  по  всем  внешним  признакам  никто  не
трогал, а второе и вовсе немыслимо: у машины нет памяти, она не ведет записи
своих маршрутов, в особенности проделанных в автоматической режиме.
   - Значит, нам придется самим искать дорогу домой?
   Амелия пододвинулась ближе и взяла меня за руку.
   - Вот именно, - только и сказала она.
   4
   Солнце миновало зенит, и стена зарослей стала вновь отбрасывать  тень,  а
мы все шли и шли вперед.  И  тут,  как  раз  когда  появилась  настоятельная
необходимость передохнуть, я вдруг схватил свою спутницу за локоть и  указал
прямо перед собой.
   - Глядите, Амелия! - крикнул я. - Вон там, на горизонте!..
   Открывшееся нашему взору зрелище  было  самым  желанным  из  всех,  какие
только мы могли себе вообразить.  Впереди  появилось  что-то  металлическое,
полированное, отражавшее солнечный свет нам в глаза. По устойчивости  блеска
можно  было  судить,  что  он  никак  не  может  исходить  от  естественного
источника, например от моря или озера. Он был делом человеческих рук, первым
признаком цивилизации.
   Мы поспешили навстречу сиянию, но оно, как нарочно, в тот же миг исчезло.
   - Что случилось? - забеспокоилась Амелия. - Нам что, померещилось?
   - Каков бы ни был источник света, он передвинулся,  -  ответил  я.  -  Об
обмане зрения не может быть и речи.
   Хотелось броситься вперед со всех ног, но высота по-прежнему давала  себя
знать, и пришлось довольствоваться обычным равномерным шагом. Через  две-три
минуты мы вновь заметили отраженный свет и поняли окончательно, что  это  не
заблуждение. Тогда  мы  наконец  вняли  здравому  смыслу  и  позволили  себе
короткий отдых, съели  остаток  шоколада  и  выпили  соку  столько,  сколько
смогли. Подкрепившись, мы зашагали дальше  в  том  направлении,  откуда  шло
прерывистое сияние, полагая,  что  наша  затянувшаяся  вынужденная  прогулка
вот-вот закончится.
   Однако миновал еще час, прежде чем  мы  приблизились  к  источнику  света
достаточно, чтобы рассмотреть  его;  к  тому  времени  солнце  переместилось
дальше по небосклону и блеск  перестал  резать  глаза.  В  пустыне  высилась
металлическая башня - именно ее крыша и служила отражателем солнечных лучей.
В разреженной атмосфере расстояния обманчивы, и, хотя мы разглядывали  башню
довольно  долго,  понадобилось  подойти  к   ней   почти   вплотную,   чтобы
по-настоящему оценить ее размеры. Впрочем, вблизи стало видно, что башня  не
одинока и что на некотором отдалении от нее находятся три или  четыре  такие
же.
   Общая высота ближней башни составляла футов шестьдесят. Что  же  касается
конструкции, то единственное, с чем я могу сравнить ее,  -  это  с  огромной
вытянутой булавкой: тонкую центральную опору венчала круглая,  замкнутая  со
всех сторон платформа. Описание мое, разумеется, не вполне точно -  хотя  бы
потому, что у башни была не одна опора, а три. Они стояли очень близко  друг
к другу и поднимались к платформе строго параллельно; мы с Амелией  заметили
эту тройственность, лишь когда очутились прямо под  башней.  Все  три  опоры
прочно уходили в грунт, но, подняв голову, я сразу же понял,  что  платформу
можно поднимать и опускать: опоры оказались сочлененными в нескольких местах
и были выполнены из телескопических труб.
   Платформа, венчающая башню,  в  поперечнике  достигала,  пожалуй,  десяти
футов, а в высоту - семи.  С  одной  стороны  виднелось  нечто  напоминающее
большое овальное окно, но если это и было окно,  то  из  темного  стекла,  и
рассмотреть что-либо за стеклом с того места, где мы стояли,  не  удавалось.
Платформа висела над  опорой  на  подвеске  наподобие  карданной,  и  именно
подвеска позволяла ей покачиваться с боку на бок, что и  вызывало  отражение
света, привлекшее наше внимание.  Покачивание  продолжалось  и  теперь,  но,
кроме этого, на башне и вокруг нее не было  заметно  ни  малейших  признаков
жизни.
   - Эй, кто там наверху! - позвал я и почти сразу же повторил свой клич.
   То ли меня не расслышали, то ли голос мой  ослабел  куда  больше,  чем  я
предполагал, только на мой призыв не последовало никакого ответа.
   Пока я разглядывал башню, Амелия вдруг обогнала меня на несколько  шагов,
устремив  свой  взор  в  сторону  зарослей.  Мы  вынужденно  отдалились   от
растительной стены, чтобы подойти к башне, но только теперь я, уразумел, что
стена отступила: она не просто оказалась дальше, чем можно было ожидать,  но
при том еще и снизилась. И самое главное - у подножия стены  работали  люди,
много людей.
   Амелия повернулась ко мне, и на ее лице читалась нескрываемая радость.
   - Эдуард, мы спасены! - воскликнула она, подбегая ко мне, и  мы  от  души
обнялись.
   Как же было не радоваться, если мы  получили  неоспоримые  доказательства
того, о чем  так  долго  мечтали:  местность  обитаема.  Я  хотел  сразу  же
броситься к людям, но Амелия остановила меня:
   - Сначала надо привести себя в порядок. Порывшись в ридикюле, она  отдала
мне воротничок и галстук. Я нацепил их на шею, а Амелия, присев на корточки,
занялась своим лицом,  потом  попыталась  фланелевой  салфеткой  счистить  с
платья самые броские пятна, оставленные соком, и, наконец, расчесала волосы.
Я испытывал  крайнюю  нужду  в  бритье,  но  со  щетиной,  увы,  приходилось
мириться.
   Тревожила нас не только неопрятность в одежде, но и еще одно  прискорбное
обстоятельство. Долгие часы, проведенные на солнцепеке, не  прошли  для  нас
бесследно; по правде говоря, мы оба довольно сильно  обгорели.  Лицо  Амелии
приобрело пунцовый оттенок (мое, по ее уверению, было не лучше), и, хотя она
нашла в своем ридикюле баночку с кольдкремом  и  попыталась  смягчить  кожу,
ожоги причиняли ей значительные страдания.
   Когда мы подготовились к встрече, она сказала:
   - Я возьму вас под руку. Мы не знаем, кто эти люди, и для нас очень важно
произвести на них благоприятное впечатление. Если  мы  будем  вести  себя  с
достоинством, к нам и отнесутся соответственно.
   - А как быть с этой штукой? - я указал  на  корсет,  который  по-прежнему
открыто свисал между ручек ридикюля. - Полагаю,  сейчас  самая  пора  с  ней
расстаться. Если мы хотим сделать вид, что просто прогуливаемся после обеда,
ваша ноша выдаст нас с головой.
   Амелия нахмурилась, очевидно, не зная, как поступить. В конце концов  она
расправила корсет и опустила его на грунт, прислонив к одной из опор башни.
   - Оставим его здесь, - решила она. - Поговорим с этими  людьми,  потом  я
смогу вернуться за ним.
   Подойдя ко мне, она  взяла  меня  под  руку,  и  мы  вместе  двинулись  в
направлении  работающих  людей.  И  опять  убедились,   что   в   прозрачном
разреженном воздухе зрение обмануло нас: заросли были еще дальше от нас, чем
представлялось от подножия  башни.  Один  раз  я  обернулся  через  плечо  -
платформа наверху башни по-прежнему размеренно качалась.
   Приблизившись к рабочим - ни один из них пока что не  заметил  нас,  -  я
обратил  внимание  на  встревожившее  меня  обстоятельство.  Еще  не  вполне
разобравшись, в чем дело, я даже высказал Амелии что-то по этому поводу, но,
когда мы подошли ближе, у меня  отпали  последние  сомнения:  в  большинстве
своем люди - а среди  них  были  и  мужчины,  и  женщины  -  работали  почти
совершенно обнаженными.
   Я остановился как вкопанный и отвернулся.
   - Дальше мне лучше идти одному, - произнес я. - Будьте  добры,  подождите
меня.
   А