вскоре
платформа превратилась в форменный ад: окровавленные, иссеченные щупальца, а
над ними истошные хрипы умирающего монстра.
   Наконец я ухитрился всадить ланцет чудовищу прямо между  глаз,  и  оно  с
последним глухим стоном испустило дух. Щупальца  обвисли  и  упали  на  пол,
клювоподобный рот раскрылся и исторг облако ядовитых  миазмов,  а  огромные,
лишенные век глаза безжизненно уставились на мир сквозь затемненное овальное
стекло.
   Я тоже мельком взглянул за окно и убедился, что, пусть на время,  положил
бойне предел. Из зарослей больше не вырывалось пламя, хотя там и сям  что-то
дымилось; уцелевшие рабы выбирались из трясины на сухое место.
   6
   С  содроганием  я   отбросил   прочь   окровавленный   нож   и,   кое-как
выкарабкавшись из-под обмякшей туши, дотянулся до люка. Это оказалось  вовсе
не легким делом, потому что руки были скользкими от  крови  и  слизи,  но  в
конце концов я вылез на крышу и с наслаждением вдохнул  разреженный  воздух:
по сравнению  с  мерзкими  запахами  чудовища  он  был  прекрасен.  Ридикюль
по-прежнему лежал там, где я оставил его, - у края крыши.  Я  подобрал  свое
имущество и, чтобы освободить для предстоящей работы обе руки, накинул  одну
из длинных ручек ридикюля себе на шею.
   Затем я посмотрел вниз. Насколько можно было судить, все рабы, пережившие
избиение, побросали свои инструменты и теперь брели по грязи по  направлению
к башне. А те, кто уже выбрался на сухую почву, бежали  ко  мне,  размахивая
длинными  тонкими  руками  и  выкрикивая  что-то   высокими   пронзительными
голосами.
   Самой прямой - один согнутый сустав - и прочной из  трех  ног-опор  башни
показалась мне та, что находилась ближе всего ко мне. С величайшим трудом  я
перекинул тело через край площадки и ухитрился сжать  стальную  опору  между
колен. Потом  отпустил  руки,  сжимавшие  край  платформы,  и  обхватил  ими
шероховатый металл опоры. Сверху сюда просочилась кровь, и, хотя она  быстро
высыхала на солнце, захват представлялся ненадежным, а  металл  предательски
скользким. Сперва очень осторожно, затем, приноровившись, все более уверенно
я стал съезжать по ноге вниз, а ридикюль нелепо покачивался у меня на груди.
   Достигнув  поверхности,  я  огляделся  и  увидел,  что  вокруг  собралась
изрядная толпа рабов; они следили за  моим  спуском  и,  по-видимому,  ждали
случая приветствовать меня. Я снял ридикюль с шеи и выступил  им  навстречу.
Они сразу же попятились и что-то заверещали в тревоге. Только тут я  обратил
внимание, что моя одежда и  даже  кожа  пропитаны  кровью  чудовища;  за  те
две-три минуты, что я пробыл на  солнце,  палящий  зной  превратил  кровь  в
пленку, и она стала издавать неприятный запах.
   Рабы приумолкли, воцарилась тишина. И тогда я заметил,  что  одна  рабыня
рьяно пробивается ко мне, нетерпеливо расталкивая толпу. Я обратил внимание,
что она ниже остальных ростом и светлее кожей. Да,  она  была,  как  и  все,
заляпана грязью и одета в лохмотья, но я не  мог  не  заметить,  что  у  нее
голубые глаза, блестящие от слез, а волосы разметаны по плечам...
   Амелия, дорогая моя Амелия вырвалась из толпы и стиснула меня в  объятиях
с таким пылом, что я едва устоял на ногах!
   - Эдуард! - исступленно повторяла она, покрывая мое лицо поцелуями.  -  О
Эдуард! Какой вы храбрый!
   Меня захлестнуло столь сильное волнение, что на время я потерял дар речи.
Наконец, задыхаясь от счастливых слез, я выдавил одну-единственную фразу:
   - Мне удалось сберечь ваш ридикюль.
   Я просто не знал, что еще сказать.
   Глава XIV
   В лагере для рабов
   1
   Амелия жива, и я тоже! Жизнь снова приобретала смысл! Мы не видели никого
и ничего вокруг, не обращали внимание на  окружающее  зловоние,  забыли  про
обступивших нас марсианских рабов. Опасности и тайны, подстерегающие  нас  в
этом мире, больше не имели значения: мы снова были вместе!
   Так мы простояли, недвижно и безмолвно, минут пять, а  то  и  десять.  Мы
немного всплакнули, обнимая друг друга все крепче и крепче; мне даже  пришло
в голову, что нам теперь вообще  не  разъединиться,  что  ощущение  полного,
всепоглощающего счастья сплавит нас в единый организм.
   Разумеется, это не могло продолжаться вечно - каждая  секунда  приближала
нас к необходимости прервать наши объятия. Настал момент, когда мы более  не
могли пренебрегать ропотом рабов,  явно  предупреждающих  нас  о  чем-то,  и
нехотя отступили друг от друга, впрочем, не переставая держаться за руки.
   Бросив взгляд в сторону далекого города, я приметил одну  из  гигантских,
боевых машин, вышагивающую по пустыне в  нашем  направлении.  Амелия  обвела
глазами ряды рабов.
   - Эдвина! - позвала она. - Ты здесь?..
   Из толпы выступила маленькая марсианка, в сущности,  совсем  ребенок,  по
земным меркам не старше двенадцати лет. Она сказала (по  крайней  мере,  мне
послышалось, что сказала):
   - Да, Амелия?
   -  Передай  другим,  чтобы  не  мешкая  вернулись  к  работе.  Мы  вдвоем
отправимся в лагерь.
   Девочка сделала несколько замысловатых движений рукой и головой, добавила
два-три пронзительных, свистящих слова, и толпа буквально в  одно  мгновение
рассосалась.
   - Быстрее, Эдуард, - произнесла Амелия. - Водитель той машины  непременно
захочет выяснить, кто и как убил его собрата.
   Я последовал за Амелией в  сторону  низкого  потемневшего  строения  близ
зарослей. Спустя минуту к нам присоединился марсианин в одежде горожанина. В
руках он держал электрический  бич.  Я  недоверчиво  покосился  на  него,  и
Амелия, естественно, это заметила.
   - Не бойтесь, Эдуард, - сказала она. - Он нас не обидит.
   - Вы уверены?
   Вместо ответа она протянула руку, и марсианин  передал  ей  свое  оружие.
Амелия осторожно приняла его, подержала передо  мной  на  вытянутой  ладони,
затем вернула владельцу.
   - Мы теперь не в Городе Запустения. Я установила  здесь  иные  социальные
порядки.
   - Похоже, что так, - ответил я. - А кто такая Эдвина?
   - Одна из маленьких рабынь. У нее природные способности к языкам,  как  у
большинства марсианских детей, и я познакомила ее с начатками английского.
   У меня в голове вертелось еще множество вопросов,  но  Амелия  шла  таким
широким шагом что я,  пытаясь  поспеть  за  ней,  совершенно  запыхался.  Мы
подошли к строению, и только тут, на пороге, я сумел сдержаться и оглянулся.
Боевая машина остановилась  у  искалеченной  башни,  на  которой  я  недавно
путешествовал, и осматривала ее.
   Внутрь здания вели  четыре  коротких  коридорчика,  и,  пройдя  их,  я  с
огромным    облегчением     почувствовал,     что     давление     возросло.
Надсмотрщик-горожанин удалился восвояси и оставил нас наедине, но  меня  еще
долго душили припадки кашля, вызванного быстрой  ходьбой.  Немного  придя  в
себя, я вновь заключил Амелию в объятия, все  еще  не  в  силах  поверить  в
счастливую звезду, воссоединившую нас. Она ответила мне с прежним пылом,  но
затем отстранилась.
   - Дорогой мой, мы оба в грязи. А здесь можно помыться.
   - Мне очень хотелось бы переодеться, - признался я.
   - Из этого ничего не выйдет, - заявила Амелия. - Придется  вам  выстирать
свое платье во время мытья.
   Она повела меня в дальнюю часть барака, где над головой выдавалась вперед
конструкция из труб. Достаточно было повернуть кран,  и  оттуда  извергались
струйки жидкости - не воды,  а,  по  всей  вероятности,  разбавленного  сока
растений. Оказывается, рабы, вернувшись из зарослей,  принимают  здесь  душ;
известив меня об этом, Амелия скрылась в соседней кабине, чтобы помыться без
помех.
   Струйки были холодными, тем не менее я с наслаждением обливался  снова  и
снова; сняв с себя одежду, я тщательно  выкрутил  ее,  чтобы  избавиться  от
впитанного тканью зловония. Придя, наконец, к заключению, что  ни  кожу,  ни
одежду отчистить лучше  просто  невозможно,  я  завернул  кран  и  попытался
высушить свой костюм, хорошенько выжав его. Затем натянул  брюки,  но  ткань
отсырела,  набрякла  и  ее  прикосновение  к  телу  отнюдь   не   доставляло
удовольствия. За неимением другого выхода  пришлось  отправиться  на  поиски
Амелии в таком виде.
   В стену у выхода из душевых  кабин  была  вделана  большая  металлическая
решетка. Перед ней стояла Амелия, держа истрепанное платье на весу в  потоке
теплого воздуха. Я тут же отвернулся.
   - Несите свою одежду сюда, Эдуард, - сказала она.
   - Когда вы кончите сушиться сами, - ответил я, силясь не  выдать  голосом
своего волнения: Амелия была совершенно раздета.
   А она спокойно положила платье на пол, подошла  ближе  и  встала  ко  мне
лицом.
   - Эдуард, мы давным-давно не в Англии. Вы схватите пневмонию, если будете
расхаживать в сырых штанах.
   - Со временем они высохнут.
   - В марсианском климате вы задолго до того заработаете серьезную болезнь.
На то, чтобы высушиться, уйдут считанные минуты.
   Она прошла мимо меня в  душевую  кабину  и  вернулась  с  остальной  моей
одеждой.
   - Брюки я высушу потом, - сказал я.
   - Нет, сейчас, - отрезала она.
   Я  простоял  секунду-другую  в   полной   растерянности,   затем   нехотя
подчинился. Держа брюки перед собой как завесу, я придвинулся к потоку тепла
с таким расчетом, чтобы он обдувал их. Мы держались на некотором  расстоянии
друг от друга, и, хотя я  дал  себе  слово  не  смущать  Амелию  нескромными
взглядами, само ее присутствие (она значила для меня так много, с нею вместе
было столько выстрадано!) заставляло меня нарушить свое обещание и несколько
раз бросить взгляд в ее сторону. Она была  так  прекрасна,  и,  даже  нагая,
держалась с такой грацией и достоинством, что ситуация, которая,  бесспорно,
привела бы в смятение  самого  передового  из  наших  земных  соседей  здесь
представлялась почти невинной.
   Владевшие мною  запреты  понемногу  слабели,  и  спустя  минуту-другую  я
утратил способность сдерживаться. Выронив из рук свой наряд, я  стремительно
шагнул к Амелии, прижал ее к груди, и мы замерли в долгом поцелуе.
   2
   Кроме нас, во всем бараке никого не было. До заката оставалось  еще  часа
два, и раньше того рабы вернуться не могли. Когда одежда высохла и мы  снова
надели ее, Амелия провела  меня  по  всему  строению  и  показала,  в  каких
условиях они живут. Условия эти оставляли желать лучшего, в бараке  не  было
никаких удобств: жесткие гамаки теснились вплотную один к другому, пищу,  не
говоря уж о ее качестве, приходилось есть в сыром виде,  а  об  уединении  и
думать было нечего.
   - И вы тоже живете подобным образом? - спросил я.
   - Сначала жила так же, - ответила Амелия. - Пока не поняла,  что  являюсь
здесь довольно влиятельным лицом. Вот, взгляните, где я теперь сплю...
   Она привела меня в угол общей спальни. На  первый  взгляд  гамаки  и  тут
располагались  столь  же  тесно,  но  стоило  Амелии  потянуть  за  веревку,
пропущенную через блок над головой, как часть гамаков поднялась и образовала
своеобразную ширму.
   - В дневное время мы не поднимаем их - на случай, если явится с проверкой
какой-нибудь новый надсмотрщик, - но, если мне  хочется  уединиться...  Одно
движение - и у меня собственный будуар!
   Она пригласила меня к себе, и вновь, теперь уже в уверенности, что  ничьи
глаза нам не помешают, я поцеловал Амелию с нежным чувством.
   - По-моему, вы неплохо устроились, - заметил я наконец.
   Амелия прилегла  поперек  гамака,  а  я  опустился  на  пересекающую  пол
ступеньку.
   - Надо не падать духом ни при каких обстоятельствах.
   - Амелия, расскажите, что с вами случилось после того, как  вас  схватила
та ужасная машина.
   - Меня пригнали сюда.
   - Только и всего? Возможно ли, чтобы этим дело и ограничилось?
   - Я бы не хотела пережить все заново, - заявила она. - Ну, а с вами-то, с
вами что произошло? Каким чудом вы после многомесячного отсутствия явились к
нам верхом на наблюдательной башне?
   - Предпочел бы сперва послушать ваш рассказ. И мы  по  очереди  принялись
излагать друг другу то, что оба горячо стремились узнать.  Главное  -  ни  с
одним из нас не случилось самого худшего, уж в этом-то мы теперь могли  быть
уверены. Амелия  начала  первой,  поведав  о  своем  путешествии  из  Города
Запустения в этот лагерь для рабов.
   Рассказывала она лаконично, по-видимому опуская многие подробности: то ли
хотела избавить меня от  самых  неприятных  впечатлений,  то  ли  не  желала
напоминать о них себе. Путешествие заняло много дней,  по  большей  части  в
крытых экипажах. Узники были лишены элементарных санитарных удобств, кормили
их всего раз в сутки. Тогда же Амелии довелось, как и мне на борту  снаряда,
увидеть, как питаются сами чудовища. В конце концов ее и всех остальных, кто
сумел пережить дорожные  невзгоды,  в  общей  сложности  человек  триста,  -
воистину, машины-пауки агрессоров в тот давний день,  когда  они  напали  на
Город Запустения, не теряли времени даром  -  в  самом  плачевном  состоянии
доставили сюда и отрядили на работу в красных зарослях под надзором  марсиан
из близлежащего города.
   Тут я решил, что  Амелия  закончила  свое  повествование,  и  пустился  в
пространный  пересказ  собственных  приключений.  У  меня  накопилось,   чем
поделиться, и я не скупился на  подробности.  Когда  я  перешел  к  описанию
смертоносного  шкафа,  установленного  на  борту   снаряда,   от   меня   не
потребовалось ничего смягчать: Амелия и сама видела дьявольское  изобретение
в действии. Тем не менее, выслушав мой рассказ, она слегка побледнела.
   - Пожалуйста, не задерживайтесь на этом.
   - Как! Разве эта сторона здешней жизни вам не знакома?
   - Разумеется, знакома. Только не надо живописать свои наблюдения с  такой
страстью. Варварский  инструмент,  который  мы  видели,  используется  здесь
повсюду. Такой же точно есть и здесь, в бараке.
   Я остолбенел от неожиданности, горько сожалея, что  вообще  затронул  эту
тему. Амелия сказала, что каждый вечер шесть, а то и больше рабов приносятся
в жертву ненасытному шкафу.
   - Но это же возмутительно! - воскликнул я.
   - А почему, как вы думаете, угнетенные этого мира столь малочисленны? - с
горячностью ответила мне Амелия. - Потому что  лучших  сынов  народа  лишают
жизни ради того, чтобы благоденствовали чудовища!
   - Не  стану  больше  говорить  об  этом,  -  пообещал  я  и  приступил  к
завершающей части своего рассказа.
   Я поведал о том, как мне удалось  выбраться  из  снаряда,  описал  битву,
свидетелем который стал, и, наконец не без понятной гордости стал описывать,
как сумел одолеть и убить чудовище в башне. Этот мой рассказ Амелии, видимо,
пришелся по сердцу, и я вновь не поскупился на  эпитеты.  Осуждения  они  не
встретили; более того, когда я добрался до конца  повествования  и  чудовище
испустило дух, Амелия захлопала в ладоши и засмеялась.
   - Вы должны повторить свой рассказ сегодня же вечером, - решила она. -  У
моего народа это вызовет большое воодушевление.
   - Как вы сказали? У вашего народа?
   - Дорогой мой, вы должны понять, что я осталась  в  живых  отнюдь  не  по
чистой случайности. Оказалось, что мне уготована роль  долгожданного  вождя,
который, если верить легендам, избавит их от угнетения.
   3
   Немного позже нас прервали рабы, возвращающиеся  в  барак  после  дневных
трудов, и обмен впечатлениями пришлось на время отложить.
   Рабы входили внутрь  через  два  герметизированных  коридора,  и  с  ними
надсмотрщики-марсиане, которые, как я понял, имели отдельные комнаты  в  том
же здании. У некоторых надзирателей были электрические бичи, но,  переступив
порог, они безбоязненно отбрасывали свое оружие прочь.
   Я уже писал, что самое обычное  для  марсианина  настроение  -  полнейшее
уныние, и несчастные рабы не составляли исключения. Правда, теперь, когда  я
столько пережил и узнал, когда собственными глазами - и не далее как сегодня
- видел учиненную чудовищем бойню, я относился к ним с  большим  пониманием,
чем прежде.
   После возвращения рабов в бараке наступил период общего оживления,  когда
они смыли с себя накопившуюся за день грязь и им подали пищу. С тех пор  как
я ел в последний раз, прошло много часов,  и,  хотя  в  сыром  виде  красные
стебли были малосъедобны, я набрал себе столько, сколько вместили руки.
   Но время ужина к нам  присоединилась  маленькая  рабыня,  которую  Амелия
звала Эдвиной. Меня поразило, как хорошо сумела девочка овладеть английским,
и вместе с тем позабавило, что она, не осилив иных каверзных согласных,  тем
не менее переняла у Амелии ее  интонации.  (Приводя  в  своем  повествовании
слова Эдвины, я не стану и пытаться передать фонетически ее  единственный  в
своем роде акцент, я буду переводить их на правильный английский  язык;  но,
признаться, поначалу ее речь казалась мне совершенно невразумительной.)
   От моего внимания не ускользнуло, что, пока мы ужинали (столов не было  и
в помине, мы все сидели на корточках на полу), рабы держались от Амелии,  да
и  от  меня  на  почтительном  расстоянии.  Самое  большее,   на   что   они
отваживались, - бросить в нашу сторону взгляд украдкой, и только Эдвина села
подле нас и вела себя в нашем обществе как равная.
   - Но ведь они, несомненно, должны были к вам привыкнуть? - обратился я  к
Амелии.
   - Они смущаются не меня, а вас. Вы ведь тоже персонаж из легенды.
   Тут Эдвина, которая слышала мой вопрос и уразумела его, произнесла:
   - Ты знаменитый бледный карлик. - Я нахмурился и посмотрел на Амелию:  не
пояснит ли она мне, что это значит? А  Эдвина  продолжала:  -  Наши  мудрецы
рассказывали о бледном карлике, который сойдет к нам с боевой машины.
   - Понятно, - ответил я и улыбнулся, вежливо наклонив голову. Потом, когда
Эдвина отодвинулась и не могла меня слышать, я поинтересовался:  -  Но  если
вы, Амелия, играете для  этих  людей  роль  мессии,  почему  вам  приходится
работать вместе с ними?
   - Это не прихоть. Надсмотрщики в большинстве своем привыкли  ко  мне,  но
если вдруг из города явится новичок, ему сразу бросится в глаза,  что  я  не
работаю вместе со всеми. К тому же в легендах прямо сказано,  что  тот,  кто
поведет народ за собой, выйдет из его среды. Иначе говоря, из рабов.
   - Вероятно, мне следовало бы послушать эти легенды, - заявил я.
   - Эдвина с удовольствием перескажет их вам.
   - Вы упомянули о надсмотрщиках. Как случилось,  что  их  здесь  перестали
бояться?
   - Потому что мне удалось внушить им истину: у всех  человеческих  существ
на Марсе - один общий враг. Поймите, Эдуард: я не просто  играю  уготованную
мне роль. Я действительно убеждена, что революция назрела.  Чудовища  правят
людьми, разделяя их, натравливая одну часть народа на другую. Рабы страшатся
надзирателей, поскольку  думают,  что  за  теми  стоит  могущество  чудовищ.
Горожане поддерживают существующую систему, поскольку пользуются  известными
привилегиями. Но, как мы с вами убедились, эта система служит  исключительно
интересам чудовищ. Единственное, что им нужно от людей, - это наша кровь,  и
рабство - самый легкий способ ее  получить.  Мне  оставалось  лишь  доказать
надзирателям - которые, кстати, тоже знакомы с  легендами,  -  что  чудовища
враждебны любому человеческому существу.
   Пока мы беседовали вдвоем,  рабы  вынесли  остатки  пищи,  однако  спустя
секунду словно оцепенели:  снаружи  неожиданно  ворвался  звук  -  ужасающая
пронзительная сирена, эхом  отозвавшаяся  по  всему  бараку.  Амелия  сильно
побледнела, отвернулась и ушла в свой угол. Я последовал за ней и застал  ее
в слезах.
   Эта сирена... - сказал я. - Она  на  самом  деле  означает  то,  что  мне
подумалось?
   - Они пришли  за  своими  жертвами,  -  ответила  Амелия,  и  ее  рыдания
возобновились с удвоенной силой.
   4
   Не  стану  описывать  последовавшую  затем  жуткую  сцену,  хочу   только
пояснить, что рабы завели в своей среде своеобразные правила, основанные  на
жребии, и шестеро горемык проследовали  в  комнатушку,  где  был  установлен
шкаф-убийца