шел дождь.
   - Неужели ничего нельзя сделать? - спросила Амелия.
   Я мрачно уставился на экран.
   - Мы не вольны в своих действиях. Поскольку мы просто подменили  пилотов,
которые составляли экипаж этого снаряда, мы не можем сделать ни единого шага
сверх того, что сделали бы они. Значит, мы своими руками приведем  снаряд  к
месту, заранее выбранному чудовищами. Следуя разработанному  ими  плану,  мы
доставим их в точности туда, где лежит центр решетки. У нас  остался  только
один  выбор:  подчиниться  этому  плану  или  воспрепятствовать  ему.  Можно
позволить снаряду миновать Землю совсем, а  можно  приземлить  его  в  таком
месте, где чудовища не сумеют принести вреда.
   - Ты говорил о том, что направишь снаряд в океан. Это было серьезно?
   - Это одна из немногих оставшихся  нам  возможностей.  Хотя  мы  с  тобой
несомненно погибнем, но и чудовищам наверняка не спастись.
   - Я вовсе не хочу умирать, - сказала Амелия, прижавшись ко мне.
   - Я тоже. Но имеем ли мы право напустить чудовищ на землян?
   Вопрос был мучительный, и никто из  нас  не  мог  дать  на  него  точного
ответа. Мы неотрывно смотрели на  изображение  Земли  на  экране  еще  минут
десять-пятнадцать, затем перешли к трапезе. Но и позже нас так  и  тянуло  к
экранам; ответственность, наложенная на  нас  обстоятельствами,  давила  нас
нечеловеческой тяжестью.
   На Земле облака сместились к востоку,  и  мы  увидели  контур  Британских
островов в окружении синего моря. Центр решетки приходился точно на Англию.
   Амелия произнесла сдавленным голосом:
   - Эдуард, у  нас  величайшая  в  мире  армия.  Неужели  наши  военные  не
совладают с этой угрозой?
   - Чудовища застанут их врасплох. Ответственность лежит на  нас  с  тобой,
Амелия, и нам от нее не уйти. Я готов умереть во имя спасения нашей планеты.
Могу ли я просить тебя о том же?
   В ожидании ответа я был преисполнен самого высокого волнения  и  трепета.
Но тут Амелия бросила взгляд на экран заднего вида; сейчас он не светился  и
все же настойчиво напоминал нам о девяти снарядах, летящих вслед.
   -  А  что,  разве  напыщенная  героика  спасет  мир  и  от  них  тоже?  -
осведомилась она.
   8
   И мне оставалось лишь продолжать корректировать  наш  курс,  не  позволяя
главной решетке сползти в сторону от  зеленых  островов,  которые  мы  столь
горячо любили.
   Вечером мы совсем уже собрались отправиться на покой, когда из  врезанной
в стену металлической сетки донесся звук, который я надеялся никогда  больше
не слышать: лающий,  скрежещущий  голос  чудовищ.  Каждому  из  нас  не  раз
доводилось встречаться с выражением "кровь стынет в  жилах";  в  тот  миг  я
понял, что эти затертые слова совершенно точны.
   Я тут же вылез из гамака и поспешил  по  коридору  к  запечатанной  двери
отсека, где находились чудовища. Едва отведя стальную задвижку, я  убедился,
что проклятые монстры пришли в  сознание.  Два  из  них  прямо  передо  мной
неуклюже ползали на своих щупальцах. Мне доставило удовольствие видеть,  что
увеличенная сила тяжести  (а  я  еще  в  середине  полета  повысил  скорость
вращения  снаряда  вокруг  оси,  чтобы  заранее  приноровиться   к   земному
притяжению) сделала их неловкими и неповоротливыми. В обстоятельствах, когда
все рисовалось в черном свете, это была,  пожалуй,  многообещающая  примета:
если нам хоть чуть-чуть повезет, то для наших противников дополнительный вес
на Земле станет серьезным неудобством.
   Амелия пошла следом за мной и, как только я отодвинулся, заняла  место  у
крохотного оконца. Вгляделась, вздрогнула, затем отстранилась.
   - Неужели нет никакого способа уничтожить эту пакость? - воскликнула она.
   Я ответил ей взглядом; надеюсь, выражение моего лица ярче любых заверений
свидетельствовало, каким же несчастным я себя чувствовал.
   - Вероятно, нет, - отозвался я наконец.
   Когда мы вернулись в свой отсек, то оказалось, что  одно  из  чудовищ,  а
может, и не одно, еще не оставило попыток связаться с  нами.  Резкие  оклики
эхом отражались от металлических стен.
   - Как по-твоему, чего они хотят? - спросила Амелия.
   - Откуда мне знать?
   - А если мы должны выполнить какое-то приказание?
   - Бояться их, во всяком случае, нечего, - рассудил я.  -  Им  до  нас  не
добраться - точно так же, как и нам до них.
   Но, несмотря на любые доводы разума, слышать  беспрерывный  омерзительный
скрежет не доставляло  удовольствия,  и,  когда  спустя  четверть  часа  все
стихло, мы оба вздохнули с  облегчением,  снова  залезли  в  гамак  и  через
несколько минут заснули. Правда, по истечении некоторого времени -  взглянув
на стрелки, я установил, что прошло четыре  с  половиной  часа,  -  чудовища
разбудили нас новой волной истошных криков. Мы лежали не шевелясь,  от  всей
души надеясь, что крики прекратятся сами собой, но на сей  раз  нас  хватило
ненадолго, через пять минут  наше  терпение  истощилось:  ни  Амелия,  ни  я
выносить эту какофонию больше не могли.
   Я выбрался из гамака и подошел к пульту  управления.  Земля  приблизилась
настолько,  что  ее  очертания  заняли  весь  передний  экран.  Я   проверил
совмещение решеток и сразу же обратил внимание, что дело  неладно.  Пока  мы
спали, снаряд вновь отклонился  от  курса:  призрачная  решетка  по-прежнему
стояла над  Британскими  островами,  однако  верхняя,  основная,  сместилась
далеко к востоку - это  значило,  что,  если  не  принять  мер,  приземление
произойдет где-то в Балтийском море.
   Я подозвал Амелию и указал на прибор.
   - Ты сумеешь это выправить? - спросила она.
   - Полагаю, что сумею.
   А чудовища знай себе продолжали свои хриплые выкрики.
   Мы, как уже вошло у нас в привычку, прочно уперлись в  пол,  и  я  качнул
рукоять в  сторону.  По  моим  расчетам,  достаточно  было  самой  небольшой
коррекции, но, невзирая на все усилия, мы по-прежнему отклонялись от цели на
сотни миль. За считанные секунды, пока наши взоры были устремлены на  экран,
подсвеченная решетка ощутимо съехала к востоку.
   Тогда-то Амелия и  заметила,  что  на  пульте  вспыхнул  зеленый  огонек,
который до сих пор ни разу не загорался. И зажегся он возле ручки,  какой  я
еще не трогал: возле той, которая, как мне  помнилось,  высвобождала  заряды
зеленого пламени из носовой части снаряда.
   Чутье подсказало мне, что наше путешествие подходит  к  концу,  и  я  без
долгих размышлений нажал на заветную ручку. Реакция на это простое  действие
оказалась столь резкой и внезапной, что  нас  обоих  оторвало  от  пульта  и
бросило вперед. Амелия упала навзничь, а я беспомощно  распластался  поперек
нее. Все вещи, да и остатки пищи, какие нашлись в отсеке, взмыли в воздух  и
беспорядочно закружились над нашими головами.
   Я не очень пострадал,  зато  Амелия  ударилась  головой  о  металлический
выступ, и по лицу у нее ручьем текла кровь. Чувства почти изменили  ей,  она
жестоко страдала, и я склонился над ней в нескрываемой тревоге. Она  сжимала
голову в ладонях и все-таки  нашла  в  себе  силы,  чтобы  вытянуть  руку  и
бессильно оттолкнуть меня.
   - Я... мне... со  мной  все  в  порядке,  Эдуард,  -  прошептала  она.  -
Пожалуйста... Мне нехорошо. Оставь меня. Ничего страшного не случилось...
   - Дорогая, позволь мне взглянуть, что с тобой!
   Она  плотно  сомкнула  глаза  и  смертельно  побледнела,  но   продолжала
твердить, что рана не опасна.
   - Тебе надо быть у приборов, - повторяла она.
   Я колебался, но она опять, оттолкнула меня,  и  я  нехотя  возвратился  к
пульту. Категорически утверждаю, что не  терял  сознания  ни  на  мгновение,
однако наша цель - Земля - теперь казалась гораздо ближе.  Между  тем  центр
основной решетки вновь сдвинулся и сейчас находился где-то в Северном  море,
что могло означать только одно: зеленая вспышка изменила наш курс, и  весьма
ощутимо. Тем не менее смещение снаряда к востоку не прекратилось.
   Я вновь поспешил к Амелии и помог  ей  подняться  на  ноги.  Она  немного
пришла в себя, хотя кровотечение продолжалось.
   - Мой ридикюль, - попросила она. - Там салфетки...
   Я осмотрелся, но ридикюля нигде не было. Очевидно, при первом  же  толчке
он отлетел в сторону и лежит себе в  какой-нибудь  щели.  Краешком  глаза  я
видел, что зеленый огонек на пульте не гаснет; меня не покидала уверенность,
что решетка неумолимо сдвигается к  востоку  и  мое  присутствие  у  рычагов
управления необходимо.
   - Я поищу сама, - предложила Амелия.
   Она пробовала остановить кровь, прикрывая рану рукавом  туники.  Ее  шаги
были нетвердыми, речь невнятной. Моя тревога за  нее  чуть  не  переросла  в
отчаяние, и вдруг я понял, что надо сделать.
   -  Нет,  нет,  -  твердо   заявил   я.   -   Немедленно   отправляйся   в
противоперегрузочную камеру, иначе тебя  просто  убьет.  Мы  приземляемся  с
минуты на минуту!
   Я взял ее за руку и слегка подтолкнул к прозрачному кокону, которым мы не
пользовались на протяжении всего полета,  а  потом  снял  с  себя  форменную
тунику и отдал Амелии на повязки. Она прижала черную тряпку к лицу и ступила
в камеру; ткань сомкнулась. Не долго думая я тоже залез в свой кокон и, едва
положив пальцы на подведенные сюда рычаги, сразу же ощутил,  как  охватывают
меня его гибкие складки. Одного взгляда в сторону  Амелии  было  достаточно,
чтобы удостовериться, что она устроена надежно, - и тогда я надавил на ручку
с зеленым набалдашником.
   Складки ткани  не  могли  скрыть  от  меня,  что  изображение  на  экране
бесследно исчезло за вспышкой зеленого огня; я позволил огню полыхать секунд
пять, затем отпустил ручку. Изображение прояснилось, и  стало  заметно,  что
решетка снова переместилась на запад. Сейчас она висела прямо над Англией  -
мы шли точно по курсу.
   И все-таки снаряд продолжало сносить к востоку - на моих  глазах  решетки
опять отделились друг от друга.  Силуэт  Британских  островов  скрывался  за
пологом  ночи,  и  я  представил  себе,  что  в   эту   самую   минуту   мои
соотечественники любуются закатом, не ведая, какая напасть готова обрушиться
на их головы под покровом ночной темноты.
   Пользуясь тем, что противоперегрузочные камеры до  поры  гарантируют  нам
безопасность, я решил снова  включить  двигатель  и  заранее  компенсировать
беспрерывный дрейф. На этот раз я не гасил зеленое пламя  секунд  пятнадцать
и, когда экран прояснился, увидел, что преуспел в  своих  намерениях:  центр
подсвеченной решетки сдвинулся куда-то в Атлантику, на несколько сотен  миль
западнее крайней точки Корнуолла. Впрочем, времени на такого рода наблюдения
у меня оставалось в обрез: через какие-нибудь две-три минуты Британия должна
была утонуть во тьме без остатка.
   Я высвободился из объятий своего кокона и, подойдя к Амелии, спросил:
   - Как ты себя чувствуешь?
   Она попыталась сделать шажок, чтобы разорвать узы стесняющей ее ткани, но
я удержал ее.
   - Сейчас я поищу твой ридикюль. Тебе хоть немного лучше?
   Амелия ответила  кивком.  Кровотечение  прекратилось,  но  выглядела  она
ужасно: пропитанные кровью волосы спутались и прилипли к ране, лицо и  грудь
покрывали багровые потеки.
   В поисках ридикюля я торопливо обшарил  весь  отсек.  В  конце  концов  я
обнаружил пропажу - ридикюль застрял чуть выше пульта управления - и  вручил
ее хозяйке. Высунув руку из кокона, Амелия переворошила все внутри, пока  не
отыскала несколько клочков белого полотна, аккуратно свернутых вместе.  Один
из них она тут же прижала к ране - полотно было гигроскопично,  -  а  другим
вытерла кровь со лба и щек. Мне оставалось только диву даваться, почему  она
раньше не упоминала про столь ценную принадлежность, как эти салфетки.
   - Сейчас мне станет легче,  Эдуард,  -  невнятно  произнесла  она  из-под
складок камеры. - Это простой порез. Прошу тебя - сосредоточься на том,  как
бы посадить эту убийственную машину.
   Я не сводил с нее глаз -  и  вдруг  понял,  что  она  плачет.  Эти  слезы
заставили меня с особой остротой почувствовать, что наше путешествие слишком
затянулось и что Амелия не меньше моего мечтает о том счастливом  мгновении,
когда мы покинем эту кабину.
   Я вернулся в свою противоперегрузочную камеру  и  сжал  в  ладони  ручку,
управляющую зеленым огнем.
   9
   Британские острова скрылись на ночной стороне планеты, и теперь у меня не
было других ориентиров, кроме двух решеток. Пока они накладывались  одна  на
другую, можно было не беспокоиться за  точность  курса.  Надо  сказать,  что
совмещать  решетки  оказалось  сложнее,  чем  думалось  поначалу:   скорость
бокового дрейфа возрастала с каждой минутой. Задача осложнялась и тем,  что,
едва я включал двигатель,  экран  застилало  ослепляющим  зеленым  огнем.  И
только тогда, когда двигатель умолкал, я получал возможность разобраться,  к
чему привели мои неумелые потуги.
   Я придерживался тактики проб и  ошибок:  сперва  взглянуть  на  панель  и
установить, сильно ли мы отклонились на  восток,  затем  на  какое-то  время
включить тормозной механизм. Выключить двигатель, снова взглянуть на  панель
и произвести новую оценку скорости дрейфа.  Иногда  мне  удавалось  избежать
ошибки, но чаще я тормозил либо слишком сильно, либо слишком слабо.
   С каждым разом продолжительность торможения росла, и я  взял  за  правило
отмерять время, медленно считая про себя. Вскоре каждая тормозная вспышка  -
я догадался, что ее интенсивность можно повышать и снижать, нажимая на ручку
то сильнее, то слабее, - стала затягиваться до счета сто,  а  то  и  дольше.
Нервы   были   напряжены   до   предела,   от   меня   требовалась    полная
сосредоточенность; к тому же включение двигателя сопровождалось невыносимыми
физическими перегрузками. Температура в отсеке  быстро  повышалась.  И  хотя
воздух, поступающий в защитные камеры,  оставался  прохладным,  охватывающая
тело ткань нагревалась, и с каждой минутой все более ощутимо.
   В  промежутках  от  торможения  до  торможения,  когда  коконы  чуть-чуть
разжимали  свою  мертвую  хватку,  мы  с   Амелией   ухитрились   обменяться
двумя-тремя словами.  Она  сказала,  что  кровотечение  приостановилось,  но
по-прежнему мучают головная боль, слабость и тошнота.
   Вскоре решетки стали смещаться с такой  скоростью,  что  я  уже  не  смел
отвлечься ни на миг. Стоило мне выключить двигатель на долю секунды - и  они
тут же буквально отскакивали друг от друга; я отвел ручку от себя до предела
и навалился на нее что было сил.
   Включенный на предельную  мощность  тормозной  двигатель  ревел  с  такой
яростью, что казалось: сам снаряд  неминуемо  развалится  на  куски.  Корпус
трясся и грохотал, а снизу, там, где подошвы касались  металлического  пола,
их жгло невыносимым жаром.  Противоперегрузочные  камеры  стиснули  нас  так
крепко, что мы едва могли дышать. Ни за какие блага я не сумел бы пошевелить
даже самым крошечным мускулом и только диву давался, как выдерживает все это
Амелия. Исполинская мощь двигателя отзывалась во мне так, словно мы таранили
стену; несмотря на цепкие объятия камеры, инерция  безжалостно  тащила  меня
вперед. Грохот, жара, перегрузки сводили с ума - и этот кошмар  все  длился,
длился, пока  снаряд  ослепительной  зеленой  кометой  пронзал  ночное  небо
Англии.
   Конец пути, когда он настал, был  внезапным  и  сокрушительным.  Раздался
невообразимой силы  взрыв  на  меня  обрушился  оглушительный  удар,  снаряд
содрогнулся. И в наступившей вдруг тишине мы вывалились из опавших  защитных
камер в обжигающе знойную кабину управления.
   Мы прибыли домой, но  состояние  наше,  мягко  говоря,  оставляло  желать
лучшего.
   Глава XVIII
   В яме
   1
   Мы пролежали без памяти не меньше девяти часов,  почти  не  сознавая  тех
ужасных условий, в которые  ввергла  нас  неумелая  посадка.  Допускаю,  что
обморок, вызванный полным изнеможением, даже избавил нас  от  самых  тяжелых
переживаний, но и то, что выпало на нашу долю, было достаточно скверно.
   Прежде всего выяснилось, что снаряд приземлился отнюдь не  самым  удачным
для нас образом: поскольку он вращался вокруг оси, положение любого предмета
относительно Земли оказывалось делом чистой случайности, и  эта  случайность
подняла защитные камеры и гамак высоко над  нашими  головами  и  сделала  их
бесполезными. Более того, снаряд врезался в почву под острым углом,  и  сила
тяжести швырнула нас обоих в самую узкую, носовую часть кабины.
   Земное притяжение воспринималось нами как нечто убийственное. Мои  робкие
попытки подготовиться к нему за счет дополнительного  раскручивания  снаряда
на поверку оказались чересчур осторожными. После многих месяцев, проведенных
на Марсе, а затем  в  чреве  снаряда,  нормальный  вес  казался  невыносимым
бременем.
   Я уже упоминал, что незадолго до посадки Амелия была  ранена;  от  нового
падения рана открылась вновь, и кровь хлестала  из  нее  еще  обильнее,  чем
прежде. По правде говоря, я  и  сам,  вывалившись  из  противоперегрузочного
кокона, рассадил себе голову.
   А в довершение всех бед  -  и  это  вынести  оказалось  труднее  всего  -
внутренние отсеки снаряда затопили ошеломляющая жара и  влажность.  Было  ли
это следствием зеленых вспышек,  тормозивших  полет,  или  трения  о  земную
атмосферу, или, вернее, всего, того и другого вместе, - но не только корпус,
а и наполняющий его воздух и все предметы в отсеках нагрелись до  немыслимых
пределов.
   Такова была обстановка, в которой мы лежали без чувств; таковы  были  мои
первые впечатления после того, как я пришел в себя.
   2
   Первое, что я сделал, - повернулся к Амелии, лежавшей в  забытьи  поперек
моих ног. Кровотечение из раны прекратилось, но состояние раненой оставалось
ужасным: лицо, волосы, одежду густо покрывала запекшаяся кровь.  Лежала  она
так тихо, дышала так  неслышно,  что  я  сначала  не  сомневался  -  умерла;
очнулась она, только когда я в панике встряхнул ее за плечи  и  потрепал  по
щекам.
   Мы лежали в неглубокой луже - вода била из лопнувшей трубы и скапливалась
на  полу.  Лужа  сильно  прогрелась  -  по-видимому,  от  соприкосновения  с
металлическим корпусом снаряда, однако из трубы  текла  прохладная  вода.  Я
отыскал ридикюль Амелии и достал оттуда две салфетки, намочил их и обмыл  ей
лицо и руки, стараясь не задеть  открытой  раны.  Насколько  я  мог  судить,
обошлось без трещины в черепе, но поперек лба, как  раз  под  линией  волос,
тянулся рваный, глубокий почерневший разрез.
   Пока я умывал Амелию, она не проронила ни звука, казалось, ей  совсем  не
больно. Поморщилась она только в тот момент, когда я чистил рану.
   - Сейчас посажу тебя поудобнее, - ласково сказал я.
   Вместо ответа она нашла мою руку и с чувством пожала. Тогда я спросил:
   - Ты можешь говорить?..
   Она кивнула, затем прошептала:
   - Я люблю тебя, Эдуард.
   Я поцеловал ее, и она нежно обняла меня в ответ.  Несмотря  на  все  наши
несчастья, с моей души словно  сняли  огромную  тяжесть:  напряжение  полета
сошло на нет.
   - А идти сможешь?
   - Надеюсь. Правда, голова немного кружится.
   - Я тебя поддержу.
   Я поднялся первым и сам  почувствовал  головокружение,  но  удержался  на
ногах, схватившись за край разбитого пульта, который теперь висел у меня над
головой, и, протянув руку, помог встать Амелии. Ее качало  гораздо  сильнее,
чем меня, и я обнял ее за талию. Так, поддерживая друг друга,  мы  поднялись
по вздыбившемуся полу до того места, где уклон стал круче, но можно было  по
крайней мере присесть на что-то сухое и ровное.
   Именно тогда я вынул из кармана часы и обнаружил, что с той минуты, когда
мы чуть не разбились  при  посадке,  прошло  девять  часов.  Что  же  успели
натворить чудовища за эти часы, пока мы не приходили в сознание?!
   3
   Чувствовали мы себя преотвратно и позволили себе еще чуть-чуть отдохнуть,
однако мной все сильнее овладевало убеждение, что нельзя терять ни секунды.
   Отсиживаться внутри снаряда нельзя  было  ни  на  мгновение  дольше,  чем
диктовалось необходимостью. А вдруг чуд