сываться  она,  впрочем,  не  стала,  но  это  мне
нравилось - ее лицо, на мой вкус, выигрывало в обрамлении распущенных волос.
Когда я снова уселся, она обратилась ко мне:
   - Могу я просить  вас  об  одном  одолжении,  не  рискуя  шокировать  вас
окончательно?
   - О чем вы?
   - Мне будет легче выдержать этот час, если вы перестанете  обращаться  ко
мне столь официально. Меня зовут Амелия.
   - Знаю. Миссис Энсон называла вас при мне по имени. Меня зовут Эдуард.
   - Вы неисправимый формалист, Эдуард.
   - Ничего не могу поделать. Так меня воспитали.
   Напряжение спало, и я сразу почувствовал усталость.  Судя  по  тому,  как
мисс Фицгиббон - простите, Амелия -  откинулась  в  кресле,  она  устала  не
меньше моего.  Переход  на  дружескую  манеру  обращения  принес  нам  обоим
облегчение, словно вторжение миссис Энсон упразднило общепринятый этикет. Мы
были на волоске от гибели и уцелели, и это нас сблизило.
   - Как вы думаете, Амелия, миссис Энсон и впрямь заподозрила, что я здесь?
   Моя собеседница взглянула на меня лукаво:
   - Заподозрила? Да она прекрасно знала, что вы здесь!
   - Значит, я вас скомпрометировал?
   - Нет, это я вас скомпрометировала. Представление с переодеванием  -  моя
выдумка.
   - Вы очень откровенны, - сказал я. - Право,  до  сих  пор  я  никогда  не
встречал таких людей, как вы.
   - Ну что ж, Эдуард, хоть вы и чопорны, как индюк, но я тоже, пожалуй,  не
встречала таких, как вы.
   5
   Теперь, когда худшее осталось позади, а о последствиях можно было до поры
не задумываться, я вдруг понял,  что  необычность  ситуации  доставляет  мне
удовольствие. Наши кресла стояли вплотную друг  к  другу,  в  комнате  царил
уютный полумрак, пламя керосиновой лампы отбрасывало на лицо Амелии  мягкие,
манящие тени. Все это внушало мне  мысли,  которые  не  имели  ни  малейшего
отношения к обстоятельствам, предшествовавшим этой  минуте.  Рядом  со  мной
сидела женщина, которую отличали редкая красота и присутствие духа,  и  даже
подумать о том, что через какой-то  час  придется  с  нею  расстаться,  было
непереносимо.
   Сперва разговором завладел я, рассказав Амелии немного о себе. Я  поведал
ей, в частности, что мои родители эмигрировали в Америку вскоре после  того,
как я окончил школу, и что с тех пор  я  живу  один  и  работаю  на  мистера
Вестермена.
   - Неужели у вас никогда не возникало желания поехать вслед за родителями?
- поинтересовалась Амелия.
   - Искушение, конечно, немалое. Они часто  шлют  мне  письма,  из  которых
видно, что Америка - замечательная страна. Но я решил, что сначала надо  как
следует узнать Англию и что, прежде чем  воссоединяться  с  родителями,  мне
лучше некоторое время пожить самостоятельной жизнью.
   - Ну и как? Удалось вам узнать про Англию что-нибудь новенькое?
   - Вряд ли, - ответил я. - Хоть я и живу неделями вне Лондона, но много ли
увидишь из гостиниц наподобие этой?
   Теперь можно было, не  нарушая  приличий,  осведомиться  о  родственниках
самой Амелии. Она рассказала, что росла без родителей - они утонули в  море,
когда она была еще совсем маленькой, - и что  сэр  Уильям  был  назначен  ее
опекуном. Отец мисс Фицгиббон был его приятелем еще  со  школьной  скамьи  и
выразил такую волю в своем завещании.
   - Так вы и живете в доме Рейнольдса? - спросил я. - Это не просто служба?
   - Мне платят небольшое жалованье, но главное - сэр Уильям отвел  мне  две
комнатки во флигеле.
   - Как я хотел бы познакомиться с сэром Уильямом! - пылко воскликнул я.
   - Чтобы он мог примерить очки в вашем присутствии? - съязвила Амелия.
   -  Искренне  сожалею,  что  осмелился  обратиться  к   вам   с   подобным
предложением.
   - А я рада,  что  вы  это  сделали.  Вы,  пусть  невольно,  скрасили  мой
сегодняшний вечер. Каюсь, я начинала подозревать, что в гостинице просто нет
никого, кроме миссис Энсон, - так крепко эта особа вцепилась в  меня.  Между
прочим, я совершенно уверена, что сэр Уильям купит у вас очки,  невзирая  на
то, что уже забросил свой самоходный экипаж.
   Я не скрыл удивления.
   - Но я слышал, что сэр Уильям - ревностный моторист. Почему же он охладел
к своему увлечению?
   -  Он  ученый,  Эдуард.  Его  интересы  многообразны,  и   он   постоянно
переключается с одного изобретения на другое.
   Так мы беседовали довольно долгое время, и чем дальше,  тем  увереннее  я
себя чувствовал. С одного предмета мы  перескакивали  на  другой,  вспоминая
пережитые прежде события и приключения. Очень скоро я  выяснил,  что  Амелия
путешествовала много больше меня - ей случалось сопровождать сэра Уильяма  в
его заморских странствиях. Она рассказывала мне о своей поездке в  Нью-Йорк,
а также в Дрезден и Лейпциг,  и  эти  рассказы  произвели  на  меня  большое
впечатление.
   Наконец огонь в камине догорел, и мы допили  последние  капли  бренди.  Я
произнес с сожалением:
   - Как вы думаете, Амелия, мне, наверное, пора возвращаться к себе?
   Секунду-другую она молчала, потом слегка улыбнулась и, к моему изумлению,
мягко положила пальцы на мою руку.
   - Только если вы сами решительно хотите уйти.
   - Тогда я, пожалуй, задержусь еще на несколько минут.
   Едва я произнес эти слова, как пожалел о них. Амелия вела себя более  чем
по-дружески, но, право, мы уже потолковали обо всем, что нас интересовало, и
теперь  откладывать  свой  уход  значило  потрафлять  своего  рода  безумию,
обусловленному ее близостью. Я не представлял себе, сколько времени прошло с
тех пор, как миссис Энсон убралась восвояси, - вытащить часы  в  создавшихся
обстоятельствах было бы непростительно, - но  чутье  подсказывало  мне,  что
гораздо больше часа, на который мы оба согласились. Задерживаться  еще  было
бы неприлично.
   Амелия все не торопилась убрать свою руку с моей.
   - Мы должны продолжить разговор, Эдуард,  -  предложила  она.  -  Давайте
встретимся в Лондоне как-нибудь вечерком. Или вы пригласите меня  пообедать.
Чтобы можно было говорить, не снижая голоса, сколько захочется.
   Я спросил:
   - Когда вы думаете возвращаться к себе в Суррей?
   - По-видимому, завтра во второй половине дня.
   - Я буду весь день в городе. Быть  может,  позавтракаем  вместе?  Я  знаю
маленькую таверну по дороге в Илкли...
   - Хорошо, Эдуард. С удовольствием.
   - А теперь я лучше вернусь к себе. - Я достал из кармана часы и убедился,
что с момента  вторжения  миссис  Энсон  пролетело  целых  полтора  часа.  -
Извините, что так долго задерживал вас своей болтовней.
   Амелия ничего не ответила, только  покачала  головой.  Я  подхватил  свой
саквояж и сделал шаг к двери. Амелия тоже встала и задула лампу.
   - Я помогу вам отодвинуть ширму, - сказала она.
   Единственным источником освещения в комнате оставались догорающие угольки
в камине. На их фоне четко вырисовывался силуэт Амелии - она подошла ко  мне
совсем близко. Вдвоем мы оттащили ширму в сторону,  и  я  нажал  на  дверную
ручку. В коридоре все было тихо и спокойно. Тишина казалась такой  глубокой,
что я вдруг задал себе вопрос: а могла ли ширма заглушить  наши  голоса?  Не
привлек ли наш ночной разговор  внимание  постояльцев,  а  не  только  одной
миссис Энсон? Я обернулся.
   - Спокойной ночи, мисс Фицгиббон.
   Ее пальцы вновь дотронулись до моей руки, и я почувствовал на щеке  тепло
ее дыхания. На какую-то долю секунды она коснулась меня губами.
   - Спокойной ночи, мистер Тернбулл.
   Она быстро сжала мне  руку,  потом  отодвинулась  и  беззвучно  затворила
дверь.
   6
   У меня в комнате было холодно, постель остыла, и я никак не мог уснуть. Я
проворочался с боку на бок всю ночь, и мысли мои без  конца  возвращались  к
вопросам, от которых я просто не  мог  уйти.  Утром,  на  удивление  свежий,
несмотря на бессонницу, я первым спустился к завтраку, но,  едва  я  сел  на
свое обычное место, ко мне приблизился старший официант.
   - Миссис Энсон просила кланяться вам, сэр, - заявил он, -  и  озаботиться
этим сразу же после завтрака.
   Я вскрыл тонкий коричневый конверт - там лежал счет. Выйдя из столовой, я
обнаружил, что мой багаж уже упакован и вынесен  в  холл.  Старший  официант
принял у меня деньги и проводил к двери.  Никто  из  других  постояльцев  не
видел этой сцены; миссис Энсон также не показывалась на глаза.
   Я стоял на пронизывающем утреннем холодке, не в силах прийти  в  себя  от
внезапности столь насильственного отъезда.  Затем,  немного  подумав,  отнес
вещи на станцию и сдал их в багажное отделение. Часа полтора-два, не меньше,
я крутился в окрестностях гостиницы, но АМЕЛИИ так и не встретил. В  полдень
я заглянул в таверну по  дороге  в  Илкли,  однако  новая  моя  знакомая  не
появилась и там. С приближением вечера  мне  оставалось  лишь  вернуться  на
станцию и с последним поездом уехать в Лондон.
   Глава III
   В доме на Ричмонд-Хилл
   1
   Неделю, следующую за преждевременным возвращением из Скиптона, я провел в
деловой поездке в Ноттингем. И проявил такое усердие в работе, что с  лихвой
наверстал упущенное за предыдущие дни. К вечеру в субботу, к  тому  моменту,
когда я перешагнул порог своей квартирки  близ  Риджентс-парка,  прискорбное
происшествие в Скиптоне почти изгладилось  из  моей  памяти.  Впрочем,  нет,
подобное утверждение было бы не вполне точным: невзирая на все  последствия,
встреча с Амелией представлялась  мне  очень  примечательной.  Вероятно,  на
новое свидание с ней не стоило и надеяться, но мне тем не менее хотелось  бы
перед ней извиниться.
   Только, право же, я мог бы и догадаться, что следующий шаг сделает именно
она: в субботу, когда я вернулся к себе, меня поджидало письмо из  Ричмонда.
Письмо было напечатано на пишущей машине, и в нем  меня  извещали,  что  сэр
Уильям заинтересовался приспособлением для езды  на  автомобиле,  которое  я
демонстрировал,  и  выразил  желание  увидеться  со  мной.  А  посему   меня
приглашали на воскресенье 21  мая  -  в  этот  день  сэр  Уильям  будет  рад
побеседовать со мной за послеобеденным  чаем.  Письмо  было  подписано:  "А.
Фицгиббон".
   Ниже официального послания Амелия добавила от руки:
   "Сэр Уильям обычно проводит большую часть дня у себя  в  лаборатории.  Не
хотите ли приехать немного пораньше, часа в два  пополудни?  Погода  заметно
улучшилась, и я думаю, что мы с вами могли бы покататься на  велосипедах  по
Ричмонд-парку.
   Амелия."
   Я не заставил себя долго просить. Честно говоря, уже через пять  минут  я
написал, что принимаю приглашение, а через  час  опустил  ответ  в  почтовый
ящик. Послеобеденный чай - что может быть лучше!
   2
   В назначенный день, сойдя с поезда на станции Ричмонд, я не  спеша  шагал
по улицам городка. Лавки,  как  правило,  были  закрыты,  но  движение  было
оживленное - по большей части фаэтоны и  ландо,  в  которых  целыми  семьями
восседали лондонцы, выехавшие на воскресную прогулку, - а тротуары запружены
пешеходами. Я шествовал рядом с ними, чувствуя себя подтянутым и  элегантным
в новом костюме, купленном накануне. Ради столь  необычного  случая  я  даже
позволил себе сумасбродство - купил жесткую соломенную шляпу  и,  поддавшись
легкомысленному  настроению,  лихо  заломил  ее  набок.  Единственное,   что
напоминало сейчас о моей повседневной  жизни,  был  саквояж  в  руке,  но  я
вытряхнул оттуда все содержимое, за исключением трех пар очков.  Непривычная
легкость саквояжа также подчеркивала особый характер предстоящего визита.
   Разумеется, я приехал слишком рано - ведь из дому  я  вышел  сразу  после
завтрака. Я настолько боялся опоздать, что поневоле  впал  в  ошибку,  когда
рассчитывал, сколько времени мне понадобится на дорогу.  Я  с  удовольствием
прогулялся  пешком  до  вокзала  Ватерлоо,  путешествие  на  поезде   заняло
всего-навсего минут двадцать, и вот я у цели, а вокруг свежий воздух и тепло
ласкового майского утра.
   В центре городка я миновал церковь как раз в ту минуту, когда закончилась
служба и паства выбиралась из-под сводов на солнечный  свет  -  джентльмены,
бесстрастно спесивые в своих парадных сюртуках, и дамы, оживленные, в  ярких
платьях, с разноцветными зонтиками. Я отправился дальше, достиг Ричмондского
моста и перешел Темзу, поглядывая вниз на  лодки,  плывущие  на  веслах  меж
лесистых берегов.
   Все это составляло резкий контраст с лондонской суетой и  гарью;  как  ни
привлекала меня жизнь в  столице,  а  только  нескончаемая  людская  толчея,
грохот движения и нездоровая серая пелена  промышленных  дымов  помимо  воли
давили на психику. Приятно было  найти  такое  славное  местечко,  и  совсем
недалеко от  Лондона,  где  сохранились  красота  и  изящество  -  качества,
которых, как мне частенько казалось, уже нет в природе.
   Я еще погулял по одной из прибрежных тропинок, а потом двинулся обратно в
Ричмонд. Отыскал  ресторанчик,  открытый  по  воскресеньям,  и  основательно
подкрепился. Покончив с едой, я возвратился на станцию, чтобы исправить свою
оплошность: я забыл выяснить расписание вечерних поездов на Лондон.
   Наконец пришла пора отправиться по указанному в письме адресу, и я  вновь
прошел через городок, следуя тем же маршрутом, пока не  добрался  до  улицы,
ведущей вниз к Ричмондскому мосту. Здесь налево ответвлялась боковая улочка,
которая карабкалась на холм Ричмонд-Хилл.  Вся  левая  сторона  улочки  была
застроена; поначалу, у подножия холма, дома располагались ярусами  друг  над
другом, и я приметил одну-две лавчонки. На верхнем ярусе находилась пивная -
насколько мне помнится, "Королева Виктория", - а  дальше  характер  и  стиль
построек разительно изменялись. Как правило, они стояли  поодаль  от  улицы,
почти невидимые за густыми деревьями. Еще больше деревьев росло справа - там
был уже самый настоящий парк, а поднявшись выше,  я  увидел  Темзу,  изящной
дугой  прорезающую  луга  Твикенхэма.  Место  было  очень  красивое,   почти
идиллическое.
   Близ вершины холма улочка превратилась  в  неровную  проселочную  дорогу,
ведущую к воротам, за которыми начинался Ричмонд-парк как таковой.  Тротуара
не осталось и в помине, и  вскоре  передо  мной  открылась  совсем  узенькая
тропка, тянущаяся вверх по склону. Я двинулся  по  этой  тропке  и  вышел  к
поставленным по обе стороны каменным столбам с высеченной на  них  надписью:
"Дом Рейнольдса". Значит, я благополучно прибыл по нужному адресу.
   К дому вела недлинная, но круто изогнутая дорожка,  и  самой  усадьбы  от
въезда было не разглядеть. Я зашагал по дорожке, слегка удивленный тем,  что
деревьям и  кустам  разрешают  здесь  расти  неподстриженными.  Кое-где  они
образовали такие заросли, что дорожка по ширине едва-едва  могла  пропустить
экипаж.
   Еще мгновение - и я увидел дом и был, признаюсь, поражен  его  размерами.
Центральная часть здания была, по моей невежественной оценке, возведена  лет
сто назад, однако по краям к ней были пристроены два просторных, много более
современных флигеля, а образованный ими двор частично перекрывала  крыша  из
застекленных деревянных рам наподобие оранжереи.
   В непосредственной близости к дому кустарник был вырублен, и к одному  из
флигелей примыкала ухоженная лужайка - судя по всему, она охватывала  здание
полукольцом, выбегая к заднему фасаду.
   Оранжерейная пристройка почти заслонила главный вход - с первого  взгляда
я его даже не заметил. Вокруг, казалось, не было ни души - в доме и  в  саду
царила тишина, и в  окнах  не  замечалось  никакого  движения.  Но  когда  я
проходил мимо окон флигеля,  послышался  резкий  лязг  металла  по  металлу,
сопровождаемый вспышкой желтого света. На мгновение  мне  привиделся  силуэт
мужчины - тот склонился над чем-то,  окруженный  облаком  искр.  Затем  лязг
прекратился, и за окнами все вновь померкло.
   Я нажал кнопку электрического звонка,  прикрепленную  у  двери,  и  через
несколько секунд мне открыла полная женщина средних лет в  черном  платье  с
белым передником. Я сдернул с головы шляпу.
   - Мне хотелось бы видеть мисс Фицгиббон, - произнес я, переступая  порог.
- Я полагаю, что меня ждут.
   - У вас есть визитная карточка, сэр?
   Я чуть было не вытащил свою карточку  коммивояжера,  какими  нас  снабжал
мистер Вестермен, однако вовремя спохватился, что  мой  визит  носит  скорее
частный характер.
   - Нет, просто назовите мое имя - Эдуард Тернбулл.
   - Не угодно ли обождать?
   Горничная проводила меня в приемную и вышла, прикрыв дверь.
   Наверное,  я  поднимался  на  холм  чересчур  резво,  потому  что   вдруг
почувствовал, что мне жарко, кровь прилила к щекам, а на лбу  выступил  пот.
Со  всей  возможной  быстротой  я  промокнул  лицо  платком,  затем,   чтобы
успокоиться, обвел комнату взглядом  в  надежде,  что  представленная  здесь
мебель поведает мне о  вкусах  сэра  Уильяма.  В  действительности  приемная
оказалась обставленной  аскетично,  почти  голой.  Маленький  восьмиугольный
столик перед камином, а подле него два выгоревших кресла - вот  и  все,  что
здесь было, если не считать портьер и потертого ковра.
   Служанка вернулась.
   - Прошу вас пройти за мной, мистер Тернбулл, -  предложила  она.  -  Свой
саквояж можете оставить в прихожей.
   Я проследовал за ней по коридору, потом мы свернули влево и  очутились  в
уютной гостиной. Застекленная  дверь  вела  из  гостиной  в  сад.  Горничная
показала мне, чтобы я шел этим путем, и наконец я увидел Амелию: она  сидела
под яблонями на лужайке, за железным, выкрашенным в белую краску столиком.
   - Мистер Тернбулл, мисс, -  возвестила  служанка  из-за  моего  плеча,  и
Амелия отложила книгу, которую перед тем читала.
   - Эдуард! - приветствовала она меня. - Вы приехали раньше, чем я  думала.
Это чудесно! Для велосипедной прогулки день - лучше не придумаешь...
   Я сел за столик напротив нее. Служанка все еще стояла у открытой двери  в
гостиную.
   - Миссис Уотчет, не принесете ли вы нам  лимонаду?  -  обратилась  к  ней
Амелия. И ко мне: - После подъема к нам  на  холм  вы,  верно,  умираете  от
жажды. Выпьем по бокалу лимонада и тогда отправимся...
   Я был в восхищении от того, что снова вижу ее, она оказалась  еще  милее,
чем образ, запечатлевшийся в моей памяти.  Ее  белая  блузка  и  темно-синяя
шелковая юбка составляли прелестное сочетание, а на голове у нее был  капор,
украшенный цветами.  Длинные  каштановые  волосы,  тщательно  расчесанные  и
сколотые с боков, ровной волной падали на спину. Она сидела лицом к  солнцу,
и, когда ветви яблонь покачивались  на  легком  ветру,  их  тени,  чудилось,
ласкали ей кожу. Ко мне она была обращена в профиль, но ее привлекательность
от этого не страдала, не в  последнюю  очередь  благодаря  прическе,  изящно
оттеняющей черты лица. Я любовался грацией, с какой она сидела, нежностью ее
кожи, теплотой глаз.
   - Я не взял с собой велосипеда, - признался я. - Просто не был уверен...
   - У нас их хоть отбавляй. Возьмете один из наших. Знаете, Эдуард, я очень
рада, что вы сумели приехать сюда. Мне надо о многом вам рассказать.
   - Очень сожалею, что навлек на вас неприятности, - произнес я, желая  как
можно быстрее снять с души мучившую меня  тяжесть.  -  Миссис  Энсон  ни  на
секунду не усомнилась, что в вашей комнате прятался именно я.
   - Я поняла, что вам показали на дверь.
   - Сразу же после завтрака,  -  подтвердил  я.  -  Сама  миссис  Энсон  не
удостоила меня...
   В этот момент на сцене вновь  появилась  миссис  Уотчет  с  подносом,  на
котором позвякивали стеклянный кувшин и два высоких бокала,  и  я  предпочел
оставить  фразу  недоконченной.  Пока  служанка  разливала  лимонад,  Амелия
указала мне на какой-то диковинный южноамериканский кустик,  росший  в  саду
(сэр Уильям привез упомянутый кустик из своих  заморских  странствий),  и  я
выразил к этому предмету живейший интерес. Когда мы вновь  остались  вдвоем,
Амелия предложила:
   - Продолжим разговор на  лоне  природы.  Надо  полагать,  миссис  Уотчет,
услышь она о пашем ночном приключении, была бы шокирована ничуть  не  меньше
ми