переднем отсеке.
   Я простоял возле  люка  довольно  долго,  исполненный  нерешительности  и
дурных предчувствий. У меня не  было  никаких  доказательств,  что  там,  за
люком, есть кто-либо... Но, с другой стороны: зачем его запечатали, если еще
сутки назад и я и другие проходили здесь беспрепятственно?
   Неужели на борту рядом с нами -  рабы,  которым  суждено  стать  жертвами
чудовищ?
   Но если так, что же, кто же находится в главном, кормовом отсеке?..
   Охваченный страшными подозрениями, я бросился к люку,  через  который  мы
попадали к местам хранения подготовленных для нашествия машин.  И  этот  люк
также оказался запечатанным! Я  замер  перед  ним,  прислушиваясь  к  ударам
собственного сердца. Не в пример первому люку этот был снабжен окошечком  со
скользящей металлической задвижкой  наподобие  тех,  какие  устраиваются  на
дверях тюремных камер. Я стал  отводить  ее  в  сторону,  медленно-медленно,
опасаясь, что она заскрежещет и привлечет ко мне внимание.  В  конце  концов
мне удалось отодвинуть ее настолько, чтобы, прильнув глазом к образовавшейся
щели,  заглянуть  в  глубь  полуосвещенного   отсека.   И   действительность
подтвердила самые худшие мои опасения: там, в каком-нибудь десятке футов  от
люка, сплющенным тюком распласталось чудовище. Оно  лежало  рядом  со  своим
защитным коконом, очевидно, выпав из него после запуска.
   Я мгновенно отскочил в страхе, что меня заметят.  В  тесноте  коридора  я
задыхался  от  безысходного  отчаяния,  бурно  жестикулировал  и   безмолвно
проклинал все на  свете,  боясь  признаться  даже  самому  себе  в  истинном
трагизме своего открытия.
   Спустя некоторое время я вновь набрался храбрости, вернулся  к  смотровой
щели и стал разглядывать чудовище внимательнее. Оно лежало ко мне боком,  но
так, что я видел большую часть его, с позволения  сказать,  лица.  Меня  оно
вовсе не замечало; присмотревшись, я понял,  что  с  той  секунды,  когда  я
впервые взглянул на него, оно не шевельнулось. И тут я вспомнил  слова  моих
провожатых: ведь  они  говорили,  что  в  полете  чудовища  подвергают  себя
действию снотворного.
   Щупальца чудовища были сложены, и, хотя оно не смыкало глаз,  на  глазные
яблоки приспустились дряблые белые веки. Во сне оно ни на йоту  не  утратило
своей чудовищности, зато стало уязвимым. Нет, я не испытывал сейчас такой же
необоримой ярости, как в том  памятном  бою,  но  нисколько  не  сомневался:
окажись дверь  открытой,  я  бы  опять  мог  убить  это  существо  без  тени
сожаления.
   Убедившись, что чудовище не проснется, я  отвел  задвижку  до  предела  и
осмотрел отсек из конца в  конец,  насколько  позволяло  поле  зрения.  Чуть
подальше от меня лежали еще три чудовища, все без  сознания.  Не  исключено,
что там же, только еще глубже, укрывалось и пятое, просто мне не удалось его
разглядеть: отсек был слишком напичкан самым разнообразным оборудованием.
   Итак, нам оказалось  не  суждено  стать  похитителями,  укравшими  снаряд
из-под носа хозяев. Мы очутились в пилотской рубке  корабля,  возглавляющего
вторжение чудовищ на Землю!
   Уж не это ли пытались втолковать нам марсиане в черном перед тем, как  мы
поднялись сюда? Не это ли хотела скрыть и скрыла от нас Эдвина?
   4
   Я решил не сообщать о своем открытии Амелии, памятуя о том, как близко  к
сердцу принимает она дела марсиан. Узнай она, что на борту чудовища, ей  без
сомнения сразу пришло бы в голову, что они, скорее всего, взяли  с  собой  и
обреченных на смерть  рабов,  и  это  могло  бы  сделаться  единственной  ее
заботой. Меня такое положение вещей, каюсь, не особенно  удручало;  конечно,
неприятно было сознавать,  что  за  металлической  переборкой  позади  нашей
кабины заточены  мужчины  и  женщины,  которые,  когда  пробьет  час,  будут
принесены в жертву чудовищам, однако подобная мысль все же не отвлекала меня
от неотложных задач.
   От Амелии не укрылся мой растерянный вид, и она заметила что-то по  этому
поводу, однако мне удалось утаить от нее все увиденное. Спал  я  в  ту  ночь
беспокойно, а один  раз,  когда  очнулся,  мне  даже  почудилось,  будто  из
соседнего отсека доносится тихое заунывное пение.
   На следующий день - второй для нас день в космосе  -  произошло  событие,
которое сразу свело на нет мои усилия  сохранить  тайну.  Затем  последовали
происшествия, которые показали, что это просто невозможно.
   А случилось вот что.
   Я колдовал над панелью, воспроизводившей вид перед носом снаряда,  силясь
постичь действие устройства, каковое, если мне правильно перевели,  наводило
нас на "цель". Мне удалось обнаружить, что, если нажать определенные кнопки,
на изображение накладывается подсвеченная решетка. Это  безусловно  отвечало
понятию о прицеливании, тем более что в центре решетки светился круг с двумя
перекрещивающимися прямыми. Впрочем,  кроме  самого  факта,  что  на  панели
появляется решетка и круг, я не понял ровным счетом ничего.
   Тогда я переключил свое внимание на экран заднего вида. За  время  нашего
сна  панорама  Марса  претерпела  известные  изменения.  Теперь  красноватая
планета отдалилась от нас в достаточной мере, чтобы экран вместил  ее  почти
целиком  в  виде  диска,  который  по-прежнему,  из-за   вращения   снаряда,
представал  перед  нами  медленно  поворачивающимся  вокруг  своей  оси.  Мы
смотрели на освещенную сторону планеты - что само по себе вселяло  бодрость,
ибо путь от Марса к Земле лежит в сторону Солнца,  -  и  картина  на  экране
грубо напоминала Луну, какой мы привыкли видеть ее с Земли  за  день-два  до
полнолуния. Само собой разумеется, планета вращалась  и  вокруг  собственной
оси, и примерно в середине утра на экране возник исполинский конус вулкана.
   И вдруг, когда по моим часам  дело  близилось  к  полудню,  над  вершиной
вулкана вспухло огромное белое облако.
   Я подозвал Амелию к пульту управления  и  показал  ей,  что  творится  на
планете.  Она  долго  смотрела  на  экран,  не  произнося  ни  слова,  потом
прошептала:
   - Эдуард, по-моему, они запустили второй снаряд.
   - Я молча кивнул - она лишь подтвердила терзавшие меня опасения.
   До самого вечера мы следили за  экраном  заднего  вида  почти  неотрывно.
Облако медленно  плыло  над  поверхностью  планеты.  Запущенного  в  полдень
снаряда, естественно, разглядеть не удалось,  но  нам  обоим  было  ясно:  в
межпланетном пространстве мы уже не одиноки.
   На третий день нам вдогонку послали еще один снаряд, и Амелия сказала:
   - Значит, нашествие началось, и мы - часть его...
   - Нет, что ты! - ответил я, отчаянно цепляясь за спасительную ложь.  -  У
нас все равно есть в запасе двадцать четыре часа на то,  чтобы  предупредить
правительства Земли.
   Но на четвертый день в космос вслед за нами взвился четвертый снаряд,  и,
как три предыдущих, его выпустили почти  ровно  в  полдень  по  корабельному
времени.  И  тут  Амелия  доказала  мне,   что   умеет   мыслить   логически
неопровержимо:
   - Они придерживаются строгой системы, и начало этой системе положили  мы.
Эдуард, я продолжаю утверждать, что мы - часть нашествия.
   В общем, моя тайна более не могла оставаться тайной. Я  повел  Амелию  по
коридору  в  сторону  кормы  и  продемонстрировал  окошечко  со   скользящей
задвижкой. Чудовища так и не пошевелились, погруженные в мирную дрему на все
время полета до Земли. Амелия подошла к окошку и долго молчала.
   - Когда мы прибудем на Землю, -  сказала  она  наконец,  -  нам  придется
действовать быстро, очень быстро. Надо будет выбраться из снаряда, не  теряя
ни секунды.
   - Если только мы не сумеем уничтожить их в полете, - добавил я.
   - А разве есть такая возможность?
   - Пытаюсь сообразить. Пролезть в главный отсек мы не можем. -  Я  показал
ей заваренные края люка. - Ну а если придумать какой-нибудь способ перекрыть
поступающий сюда воздух?
   - Или отравить этот воздух ядом...
   Я ухватился за такое решение, что называется,  обеими  руками:  с  каждым
часом я все более и более страшился того, что чудовища способны натворить на
Земле.  Нет,  им  положительно  нельзя  позволить  воплотить  в  жизнь  свои
дьявольские замыслы! У меня не  было  ни  малейшего  представления  о  схеме
циркуляции воздуха внутри снаряда, но по мере того,  как  мое  знакомство  с
приборами управления углублялось, росла  и  моя  уверенность  в  себе,  и  я
рассчитывал, что как-нибудь справлюсь с этой задачей.
   О рабах, запертых в среднем отсеке, я по-прежнему  ничего  не  говорил  -
теперь-то я не  сомневался,  что  их  на  борту  немало,  -  но  я  оказался
несправедлив к Амелии: она  реагировала  на  горькую  правду  иначе,  чем  я
предполагал. В тот же вечер она спросила:
   - А где марсианские рабы, Эдуард? - Вопрос был  поставлен  с  беспощадной
прямотой, и я просто не знал, что и сказать. - Они в отсеке за нами?
   - Да, - только и мог ответить я. - Но этот отсек запечатан наглухо.
   - Так что у нас нет никакого способа освободить их?
   - Я по крайней мере такого способа не знаю.
   После этого разговора мы оба замолчали надолго: трудно было даже подумать
об ужасной судьбе, которая ожидала несчастных. Через некоторое время, улучив
минуту, когда я мог распоряжаться собой, я вновь пробрался к люку,  ведущему
в средний отсек, и вновь  осмотрел  его  в  надежде,  что  как-нибудь  сумею
распечатать шов, но - увы! С тех пор, насколько я помню, ни Амелия, ни я  ни
разу не возвращались к вопросу о рабах. Что до меня, я был ей за это  весьма
признателен.
   5
   На пятый день с Марса запустили пятый снаряд. К этому времени планета  на
экране заднего вида уже значительно отдалилась, но разглядеть облако  белого
пара все равно не составляло труда.
   На шестой день мне удалось установить,  какие  из  связанных  с  экранами
ручек позволяют  растягивать  и  укрупнять  изображение.  И  когда  наступил
полдень, мы довольно четко увидели запуск нового цилиндра.
   Прошло еще четыре дня, и каждый день могучая  снежная  пушка  производила
один выстрел. Но на одиннадцатый день вулкан пересек видимый диск  Марса,  а
белое облако над вершиной не появилось. Мы ждали до тех пор, пока вулкан  не
исчез за линией, отделяющей день от ночи, но по нашим наблюдениям  запуск  в
тот день так и не состоялся.
   Не состоялся он и на следующий день. И  как  выяснилось,  после  десятого
снаряда выстрелы прекратились совсем. Памятуя о сотнях блистающих цилиндров,
сложенных у  подножия  горы,  мы  никак  не  могли  поверить,  что  чудовища
отказались  от  своих  планов  и  отправили  к  цели  всего-навсего  десяток
снарядов. Однако  дело  обстояло  именно  так:  дни  шли  за  днями,  мы  не
прекращали наблюдений за красной планетой,  но  ни  разу  не  видели,  чтобы
гигантская пушка выстрелила снова.
   Конечно же, мы немало спорили о том, что случилось на Марсе и  почему.  Я
выдвинул теорию, что именно таков и был первоначальный замысел: авангард  из
десяти снарядов вторгнется на Землю и захватит определенный плацдарм. - ведь
для этого в распоряжении нападающих будет арсенал,  насчитывающий  не  менее
пятидесяти боевых машин. Поэтому я настаивал на продолжении наблюдений,  ибо
за авангардом непременно последуют новые снаряды.
   Амелия придерживалась иного мнения. Она расценивала прекращение  запусков
как свидетельство  победы  восстания:  марсианский  народ,  утверждала  она,
прорвал оборонительные рубежи чудовищ и взял контроль  над  пушками  в  свои
руки.
   Так или иначе, мы не располагали никакими доказательствами в пользу любой
гипотезы, кроме того, что видели собственными глазами. А глаза подтверждали,
что нашествие чудовищ на Землю кончилось на десятом снаряде, по крайней мере
на ближайшее время. Мы находились в пути уже много дней, и  Марс  постепенно
превратился в маленькую сверкающую точку,  отдаленную  от  нас  на  миллионы
миль. И то, что происходит там, интересовало нас все  меньше,  поскольку  на
переднем экране мы теперь отчетливо видели, как навстречу нам  движется  наш
родной  мир  -  крошечный  светлый  полумесяц,  упоительно   безмятежный   и
неописуемо дорогой.
   6
   С течением времени я  все  лучше  разбирался  в  приборах  на  пульте,  и
мало-помалу ко мне пришло чувство, что я понимаю назначение  большинства  из
них. Я даже начал  постигать  смысл  устройства,  которое  марсиане  коротко
называли "цель", и осознал, что оно, по-видимому, и  есть  самое  важное  из
всех.
   Устройство это надлежало использовать в момент, когда следишь  за  Землей
на переднем  экране.  Амелия  первой  обнаружила  наш  родной  мир  -  резко
очерченную точку  света  ближе  к  краю  панели.  Надо  ли  говорить,  сколь
привлекательным показалось это зрелище нам обоим, а уверенность в  том,  что
каждый день приближает нас к дому на тысячи миль, стала для  нас  источником
все  возрастающего  волнения.  Но  день  ото  дня  изображение  нашего  мира
смещалось к самой рамке экрана, пока до нас не дошло, что еще день-другой  -
и оно исчезнет совсем. Я перетрогал, кажется, все ручки и кнопки на пульте -
но без толку.
   Тогда, в озарении  отчаяния,  Амелия  предложила  мне  включить  световую
решетку, которая накладывается поверх  изображения.  Едва  я  послушался  ее
совета, как заметил позади первой решетки вторую, как бы  призрачную.  Не  в
пример первой центральный круг с перекрестьем  у  этой  второй  решетки  был
установлен на звездочке нашего мира. Такая раздвоенность производила  жуткое
впечатление: казалось, устройство обладает собственным разумом.
   Как только на экране появилась вторая решетка, под изображением вспыхнуло
несколько  огоньков.  Разумеется,  значение  этих  огоньков   осталось   нам
неизвестным, но уже одно то, что мои действия  вызвали  на  пульте  ответную
реакцию, было весьма примечательным.
   - По-моему, - предположила Амелия, - это значит, что надо выправить  курс
снаряда.
   - Но с Марса его нацеливали с большой точностью, - возразил я.
   - Пусть так. И все же мне сдается, что мы отклонились от курса к Земле.
   Мы еще немного поспорили, но в конце концов я был вынужден сказать  себе,
что пробил  час  проявить  свою  доблесть  в  качестве  пилота.  Заручившись
моральной  поддержкой  Амелии,  я  расположился   перед   главной   рукоятью
управления, сжал ее в ладонях и слегка качнул в сторону.
   Это возымело сразу несколько последствий.
   Во-первых, раздался страшный шум, и по всему корпусу снаряда  прокатилась
дрожь. Во-вторых, и Амелию, и меня швырнуло на пол. И в довершение наших бед
все, что не было жестко закреплено,  взлетело  в  воздух  и  закружилось  по
кабине.
   Когда мы пришли в себя, то обнаружили,  что  мой  эксперимент  отнюдь  не
произвел желаемого эффекта. Земля исчезла с экрана совсем!  Решив  исправить
свою ошибку без промедления, я качнул рукоять в противоположном направлении,
предварительно удостоверившись, что мы оба крепко держимся на ногах. На  сей
раз снаряд резко дернулся в другую сторону; шума и дребезга от разлетевшихся
вещей снова было хоть отбавляй, но мне удалось вернуть Землю на край экрана.
   Потребовалось еще несколько коррекций,  прежде  чем  я  сумел  совместить
изображение Земли с маленьким кругом в центре главной решетки. Как только  я
добился своего, огоньки дружно погасли и тем самым дали мне понять, что  наш
снаряд опять вышел на расчетный курс -  прямо  к  Земле.  Правда,  вскоре  я
заметил, что  снаряд  так  и  норовит  уклониться  от  правильного  пути,  и
коррекции пришлось повторять ежедневно.
   Методом проб и ошибок я выяснил наконец, для чего служит система  решеток
и как ею пользоваться. Основная, более  яркая  решетка  обозначала  реальное
направление полета, в то время как более  темная,  подвижная,  -  намеченную
цель. Эта вторая решетка была словно приклеена к изображению Земли, избавляя
нас от последних сомнений относительно планов, вынашиваемых чудовищами.
   Но даже такие "развлечения", как  коррекции,  были  в  нашей  космической
жизни скорее исключением, нежели правилом. Дни текли скучно и  монотонно,  и
мы вынужденно  придерживались  определенного  распорядка.  Спали  мы  долго,
сколько могли,  каждую  трапезу  превращали  в  священнодействие.  Упражняли
мышцы, бесконечно обходя кабину по кругу, а когда наступала пора дежурить  у
пульта управления, уделяли этому куда больше старания и  времени,  чем  было
действительно необходимо.
   Иногда мы раздражались по пустякам, между нами вспыхивали  ссоры,  и  мы,
надувшись, расходились  по  разным  углам  кабины.  Именно  в  минуту  такой
размолвки я вновь задумался над тем, как покончить с  незваными  пассажирами
главного отсека. Конечно, перекрыть поступление воздуха в отсек - это  самый
логичный способ умертвить их; за неимением веществ,  заведомо  ядовитых  для
чудовищ, вполне можно было бы обойтись удушением. Обуреваемый этой мыслью, я
однажды провел большую часть дня, обследуя  различные  встроенные  в  корпус
механизмы. Я узнал многое о том, как действуют жизненно важные узлы снаряда,
- например, установил  местонахождение  псевдофотографических  инструментов,
передающих изображения на обзорные экраны, выяснил, что положение снаряда  в
пространстве изменяется с помощью пара, выделяемого центральным  корабельным
источником тепла и подводимого к внешнему корпусу по сложной системе труб, -
но решения волнующей меня проблемы так и не нашел.
   Насколько мне удалось понять,  воздух  во  внутренние  помещения  снаряда
поступал из одного резервуара, который обслуживал все отсеки сразу.  Другими
словами, удушить чудовищ мы могли, но при этом задохнулись бы сами.
   7
   Чем ближе  мы  подлетали  к  Земле,  тем  чаще  приходилось  прибегать  к
коррекциям курса. Дважды, а потом и трижды в день я вглядывался  в  передний
экран и подправлял движение снаряда с тем, чтобы совместить  решетки.  Земля
на экране с каждым днем увеличивалась в размерах и светилась все ярче, и  мы
с Амелией подолгу молча стояли перед ним, созерцая родную планету. Она сияла
ослепительно-белым и голубым и была непередаваемо  прекрасна.  Иногда  подле
нее  мы  видели  и  Луну;  как  и  Земля,  Луна  выглядела  тонким   изящным
полумесяцем.
   Казалось бы, подобное зрелище должно было только радовать нас,  но,  стоя
рядом с Амелией и глядя на это средоточие космической красоты,  я  ощущал  в
душе лишь невыразимую печаль. А когда мне приходилось  корректировать  курс,
чтобы точнее привести снаряд к цели, меня терзали приступы вины и стыда.
   Сперва я и сам затруднялся объяснить свои чувства,  а  потому  ничего  не
говорил Амелии. Но дни шли своим чередом, Земля становилась ближе  с  каждым
мгновением; я разобрался в своих опасениях и в конце концов собрался с духом
и рассказал о них своей неразлучной спутнице. Оказалось, что и ее  обуревают
сходные чувства.
   - Через день-два, - заявил я, - мы совершим посадку на  Земле.  Я  твердо
намерен направить снаряд в глубочайшую океанскую впадину и покончить  с  ним
раз и навсегда.
   - Если ты так решил, не стану тебе мешать.
   - Мы не вправе допустить этих выродков в наш мир, -  продолжал  я.  -  Не
можем взять на себя такую ответственность. Если хоть один  человек,  мужчина
или женщина, умрет по вине чудовищ, ни ты, ни я никогда не  сможем  смотреть
друг другу в глаза.
   - Но если, - подхватила Амелия, - мы  удерем  отсюда  без  промедления  и
успеем предупредить власти...
   - Мы не можем так рисковать. Мы ведь не  знаем  даже,  как  выбраться  из
снаряда, а если чудовища  сделают  это  раньше  нас,  значит,  мы  опоздали.
Дорогая, надо взглянуть правде в лицо: мы с  тобой  должны  приготовиться  к
тому, чтобы принести себя в жертву.
   Пока мы беседовали, я включил устройство, выводящее на экран обе решетки.
Вторая решетка, та, что показывала намеченную  на  Марсе  цель,  лежала  над
Северной Европой. Точнее установить курс не  удавалось:  эта  часть  земного
шара пряталась под облаками. В Англии выдался очередной пасмурный  день;  по
всей вероятности,