круг  оси  экипажа,  а  следом  за  ним
крутились и водяные струи. Это я разглядел,  пока  снаряд  входил  в  жерло,
однако  спустя  считанные  секунды  мы   продвинулись   так   глубоко,   что
контролирующий экипаж и сам достиг края ствола и  окончательно  заслонил  от
нас дневной свет.
   Теперь, хотя внутри ствола там и сям  горели  электрические  светильники,
экраны почти погасли. За металлическими стенками снаряда чуть слышно  шипела
бьющая струями вода.
   Температура в отсеке продолжала падать.  Вскоре  меня  охватил  такой  же
холод, как в ту ночь,  которую  мы  с  Амелией  провели  в  пустыне,  и,  не
притерпись я к этому мерзлому, чуждому миру, я  подумал  бы,  что  неминуемо
окоченею. У меня даже  начали  стучать  зубы,  когда  из  решетки  в  кабине
управления послышался звук, которого  я  инстинктивно  научился  бояться,  -
резкий, лающий голос чудовищ. И тут же  один  из  пилотов  потянул  на  себя
какую-то ручку, и в отсеке моментально пахнуло теплом.
   Нашему спуску по стволу снежной пушки, казалось, не будет конца.  Если  в
первые минуты двое в кабине были заняты напряженной работой, то теперь  и  у
них не осталось никакого занятия, кроме как  ждать  завершения  операции.  Я
коротал время, разглядывая на экране чудовищ в главном отсеке;  то  из  них,
что, если верить экрану, разместилось ближе других ко мне, казалось, смотрит
прямо на меня своими безжизненными, лишенными всякого выражения глазами.
   Когда спуск наконец завершился, это произошло самым обыденным образом. Мы
попросту достигли дна ствола -  там  уже  была  наморожена  толстая  ледяная
подушка, преградившая нам дальнейший путь, - и остановились, выжидая,  чтобы
контролирующий экипаж покончил со  своей  задачей  и  перестал  набрызгивать
воду. Судя по экрану заднего вида, снаряд повис всего  в  нескольких  дюймах
под толщей льда.
   Остальная часть операции прошла гладко и, считая с этого  момента,  очень
быстро. Контролирующий экипаж отделился от снаряда и пошел обратно вверх  по
стволу. Избавившись от своей многотонной ноши,  хитроумный  механизм  развил
гораздо более высокую скорость и спустя две-три  минуты  выбрался  из  жерла
наружу.
   На переднем экране теперь виднелся ствол во  всю  его  длину,  вплоть  до
крошечного светлого пятнышка в самом конце. Изнутри весь  ствол  был  покрыт
равномерным толстым слоем льда.
   7
   Из решетки вновь раздался хриплый лай чудовищ, и четверка  рабов  -  моих
товарищей по несчастью - встрепенулась, готовая к повиновению. Они поспешили
к гибким камерам, подхватив раненого под руки. В кабине двое  пилотов  также
забрались в камеры, подвешенные перед пультом управления, и мне стало  ясно,
чего от меня ждут.
   Окинув  отсек   беглым   взглядом,   я   облюбовал   прозрачную   камеру,
расположенную удобнее других, - из нее можно было продолжать  наблюдение  за
кабиной, - только этой камерой, как на грех, уже завладел один из рабов.  Не
желая терять выгодный наблюдательный пункт, я дернул его за плечо и  сердито
замахал руками. Раб привычно съежился от страха и без задержки отодвинулся к
другой камере.
   Подхватив ридикюль Амелии, я залез внутрь сквозь разрез в ткани, невольно
задавая себе вопрос: что-то еще уготовила мне судьба? Ткань  камеры  свисала
вокруг меня свободными складками, как занавесь.  Откуда-то  сверху  поступал
свежий  воздух,  и,  хотя  движения  были  очень  стеснены,  вытерпеть   эту
стесненность оказалось вполне возможным.
   Камера ограничивала мое поле зрения,  и  все  же  три  экрана  оставались
по-прежнему на виду: те, что смотрели вперед и назад по оси снаряда, и  один
из боковых. Этот последний сейчас, разумеется, был затемнен - он  и  не  мог
показать ничего, кроме стенок ствола.
   Внезапно снаряд начал сильно вибрировать, и в тот же миг я  почувствовал,
что меня запрокидывает назад. Естественно, я  сделал  попытку  отступить  на
шаг, чтобы сохранить равновесие, однако прозрачная ткань спеленала меня, как
младенца. Только теперь я отчасти постиг  назначение  прозрачных  камер:  по
мере того как дуло задиралось вверх, ткань обволакивала меня и  служила  мне
опорой. И чем круче поднимался ствол, тем плотнее становился окруживший меня
кокон, а  когда  наклон  достиг  максимума,  я  вообще  потерял  способность
шевелиться. Я почти лежал, большую часть моего веса приняла на себя  камера:
мои ноги  все  еще  касались  пола  носками,  однако  пушка  отклонилась  от
горизонтали на добрых сорок пять градусов.
   Едва  снаряд  перестал  накреняться,  как  экран  заднего  вида  озарился
ослепительной вспышкой и я  ощутил  мощный  толчок.  Огромная,  неотвратимая
тяжесть навалилась мне на плечи, и обволакивающая меня ткань натянулась  еще
более. Но, несмотря на это, ускорение мяло и давило меня  своей  исполинской
рукой.
   После  первого   толчка   давление   оставалось   единственным   ощутимым
свидетельством  нашего  движения,  поскольку  лед  в  стволе  был  уложен  с
величайшей тщательностью и отполирован как зеркало. На экране  заднего  вида
кромешную тьму прорезали четыре ослепительно-белых  луча;  впереди  пятнышко
дневного света, обозначающее жерло пушки, приближалось с каждым  мгновением.
Поначалу его приближение было  почти  незаметным,  но  уже  через  несколько
секунд оно рванулось нам навстречу со все возрастающей скоростью.
   И вдруг мы вылетели из дула, и давление ускорения вмиг пропало, а по трем
экранам, за которыми я мог наблюдать,  побежали  яркие  картины.  На  заднем
экране  я  какое-то  время  еще   различал   снежную   пушку,   стремительно
уменьшающуюся в размерах; из ее дула извергалось огромное  облако  пара.  На
боковом экране бешено мелькали  в  беспрерывном  кружении  суша  и  небо,  а
передний не показывал ничего, кроме густой синевы.
   Вообразив, что теперь можно без риска для жизни покинуть защитный  кокон,
я попытался выбраться из него, но обнаружил, что по-прежнему связан по рукам
и  ногам.  Перед  глазами  у  меня  все  завертелось,  я  испытал   жестокое
головокружение, словно падал с большой  высоты,  и,  наконец,  испил  полной
мерой ужас полнейшей беспомощности; я воистину был заперт  в  этом  снаряде,
как  в  тюрьме,  и  обречен  кувыркаться  в  небесах,  не   способный   даже
пошевелиться.
   Я смежил веки и сделал глубокий вдох. Воздух, поступающий в  камеру,  был
прохладен и свеж, и это укрепляло меня  в  мысли,  что  смерть  мне  еще  не
грозит.
   Потом я вдохнул второй раз, и третий, принуждая себя успокоиться.
   В конце концов я набрался мужества и вновь открыл  глаза.  Насколько  мне
удалось заметить, внутри снаряда ничто не изменилось. Только изображения  на
всех трех экранах стали одинаковыми - все  три  воспроизводили  лишь  синеву
неба; правда, на заднем экране виднелись еще и  какие-то  предметы,  летящие
вслед за снарядом. Сперва я не понимал, что бы это  могло  быть,  но  затем,
присмотревшись, узнал в них генераторы тепла, которые плавили и испаряли лед
в пушечном стволе. Теперь их без сожаления отправили за борт; значит,  решил
я, они нам больше не понадобятся.
   Еще через десять-пятнадцать секунд стало очевидно,  что  снаряд  медленно
вращается вокруг своей оси: на  боковом  экране  вдруг  показался  горизонт,
повернулся и уплыл в сторону. Вскоре  весь  экран  заполнили  виды  планеты,
снятые сверху, однако мы шли на такой высоте, что разобрать подробности было
почти невозможно. У меня создалось впечатление, что мы летим  над  безводным
горным районом, где не  так  давно  разразилась  война:  ландшафт  уродовали
огромные кратеры. А чуть  позже,  как  только  снаряд  сделал  еще  четверть
оборота, на экран вернулось синее небо.
   Затем горизонт появился на переднем экране, и я сделал вывод, что  снаряд
набрал предельную высоту. Видимо, мы перешли в  горизонтальный  полет,  хотя
вращение вокруг оси продолжалось,  о  чем  свидетельствовал  тот  факт,  что
изображение на  экране  утомительно  кружилось.  Но,  должно  быть,  пилоты,
управляющие снарядом, знали способ остановить эту карусель: до  моего  слуха
донеслось резкое, многократно повторенное шипение,  и  мало-помалу  горизонт
выровнялся.
   Признаться, я уже пришел к заключению, что  раз  мы  в  небесах,  толчков
больше не предвидится; поэтому, когда минут  пять  спустя  раздался  громкий
взрыв и по всем экранам пробежала яркая зеленая вспышка, я  встревожился  не
на шутку. Вспышка была мгновенной, но  за  ней  немного  погодя  последовала
вторая. Наглядевшись на  похожие  вспышки  в  те  часы,  что  предшествовали
нашествию, я было испугался, что мы попали  под  обстрел  врага,  но  внутри
снаряда от взрыва к взрыву сохранялось полное спокойствие.
   Частота взрывов нарастала, пока они не загремели  буквально  ежесекундно,
совершенно оглушив меня. Затем на время все смолкло, и я не мог не заметить,
что траектория полета круто пошла вниз. На мгновение передо мной на переднем
экране мелькнул силуэт огромного города, потом сполохи зеленого  огня  снова
заплясали вокруг снаряда, теперь уже без перерывов,  и  все  померкло  в  их
ореоле. В разгар слепящего сияния, шума и рева  я  вдруг  почувствовал,  как
меня все туже обхватывает прозрачная ткань... Последним моим ощущением  было
невыносимо резкое торможение, за которым последовал страшный удар.
   Глава XII
   Что я увидел после посадки
   1
   Экраны померкли, ткань защитных камер опала, и воцарилась тишина. Пол под
нами был сильно накренен в сторону носа, и, выбравшись из складок камеры,  я
упал и больно стукнулся о переборку, едва  смея  верить,  что  снаряд  опять
находится на поверхности планеты. Четверо  рабов  так  же  выпали  из  своих
камер, и все  мы  сгрудились  у  переборки,  еще  не  в  силах  унять  дрожь
потрясения, вызванного полетом.
   В одиночестве  мы  оставались,  увы,  недолго.  За  переборкой  раздались
голоса, и в следующее мгновение вошел один из пилотов; он также двигался  не
очень уверенно, но держался на ногах, а в руке сжимал электрический бич.
   К моему удивлению и гневу, он сразу же поднял свое дьявольское  оружие  и
визгливым голоском выкрикнул какое-то распоряжение. Разумеется, я ничего  не
понял, но на рабов это возымело поразительное действие.  Один  из  них  даже
ухитрился подняться на ноги и прокричал что-то в ответ, но  тут  же  получил
удар бичом и опять свалился.
   А пилот-распорядитель продолжал орать. Он указал сперва на раба, которого
хлестнули перед посадкой в снаряд, затем на того, кто был ужален только что,
затем на третьего из мужчин, на девушку и в завершение  на  меня.  Выкрикнув
еще что-то, он вновь ткнул в каждого из нас  пальцем  в  том  же  порядке  и
наконец умолк. И словно в подкрепление его полномочий,  из  решетки  донесся
отвратительный лай чудовищ, эхом отозвавшийся в тесном стальном отсеке.
   Раб, на которого указали первым, лежал ни жив ни мертв на полу, там, куда
выпал из защитной камеры, и теперь  девушка  и  тот  раб,  что  единственный
остался  невредим,  наклонились  над  ним,  силясь  поднять  его  на   ноги.
Несчастный был в сознании,  но,  как  и  другой  пострадавший,  по-видимому,
совершенно не владел своим телом. Я тоже подошел поближе, желая  помочь,  но
моей помощью пренебрегли.
   Теперь общее внимание обратилось в сторону отдельной каюты, о  которой  я
уже упоминал ранее. В  течение  всего  полета  ее  дверь  оставалась  плотно
закрытой, и я полагал, что там какая-нибудь безобидная аппаратура.  Но  едва
девушка рывком потянула дверь на себя,  выяснилось,  что  я,  мягко  говоря,
заблуждался.
   Вследствие наклонного  положения  снаряда  дверь  мгновенно  распахнулась
настежь, и мне стало видно, что находится  внутри.  Внутреннее  пространство
каютки по размеру не превышало шкаф, еле-еле  на  одного  человека.  И  там,
прикрепленные  к  стальному  остову,   торчали   пять   захватов   наподобие
наручников,  выполненных  с  такой  жестокой  точностью,  которая  сразу  же
наводила на мысль о хирургической операционной.
   Поднятого на ноги раба неуклюже подталкивали ко входу в каютку; голова  у
него болталась как тряпичная, колени  подгибались.  Тем  не  менее  какие-то
проблески сознания, видимо, брезжили в его замутненном мозгу: едва  до  него
дошло, куда его собираются впихнуть, он  принялся  сопротивляться  как  мог.
Конечно, силы оказались неравными, и  после  минутной  борьбы  раба  кое-как
впихнули в каютку, заставив при этом выпрямиться в полный рост.
   Как  только  большую  часть  тела  втиснули  в  пределы  шкафа,   захваты
сомкнулись сами собой. Сначала были скованы руки, потом ноги и  шея.  С  губ
раба слетел низкий стон, и он отчаянно заворочал головой, пытаясь  вырваться
из плена. Тогда девушка  быстрым  движением  замкнула  дверь  у  бедняги  за
спиной, и его слабые стоны стали едва слышны.
   Потом наступила жуткая тишина, и я взглянул на остальных. Они  уставились
в пол, избегая смотреть друг другу в глаза. Пилот-распорядитель  по-прежнему
стоял у переборки с бичом наизготовку.
   Миновали мучительные пять минут, и тут, неожиданно до ужаса, дверь каютки
распахнулась, и раб вывалился оттуда на пол, прямо нам под ноги.
   Я наклонился и вгляделся в его черты - ведь он  рухнул  совсем  рядом  со
мной. Он был несомненно, без сознания, а возможно, и мертв. Там, где захваты
сжимали тело, виднелись ряды круглых  ранок,  каждая  диаметром  примерно  в
восьмую долю дюйма. Из ранок - как на запястьях и щиколотках, так и на шее -
сочилась кровь. Именно сочилась, а не текла; тело казалось белым  как  снег,
словно кровь высосали из него до капли.
   Я все еще смотрел на несчастную жертву, а к каютке уже поволокли  второго
пораженного электрическим бичом. Этот сопротивлялся еще слабее - удар  током
был нанесен совсем  недавно;  не  прошло  и  десяти  секунд,  как  его  тело
обхватили неумолимые захваты. Дверь закрылась.
   Пожалуй, более всего меня поражала безропотность, с какой рабы  принимали
уготованную им участь. Двое оставшихся, мужчина и девушка, молча ждали, пока
у их товарища полностью выкачают кровь. Я просто  диву  давался,  как  можно
сносить подобную  жестокость,  но,  видно,  власть  чудовищ  была  настолько
сильна, что марсианские горожане вынужденно содействовали этому изуверству.
   Я даже не смотрел на пилота с бичом, надеясь в душе, что он  потеряет  ко
мне интерес. Когда, минутой позже, раба выпустили из каютки и он безжизненно
упал на пол, я  последовал  примеру  других  и  хладнокровно  убрал  тело  в
сторону, чтобы ничто не загораживало дорогу к роковому шкафу.
   Раб, который еще оставался в живых, вошел в каютку  добровольно,  захваты
сомкнулись, и я поспешил затворить дверь. Марсианин с  бичом  окинул  нас  с
девушкой  внимательным  взглядом  и,  по-видимому  решив,  что  мы  способны
покончить с собой без его надзора, неожиданно вернулся к себе в кабину.
   Сообразив, что обстоятельства дают мне пусть крохотную, но все же надежду
на спасение, я взглянул на девушку: безучастная ко всему, она опустилась  на
пол,  прислонившись  спиной  к  переборке.  Наконец-то  мне   предоставилась
возможность думать и действовать самостоятельно, и я лихорадочно обвел отсек
глазами. Насколько удавалось судить, выйти отсюда можно  было  только  одним
способом - через люк возле самой пилотской кабины. Изогнутый потолок  и  пол
были абсолютно  гладкими,  если  не  считать  замков,  к  которым  крепились
прозрачные камеры.
   Подойдя на цыпочках к переборке, я полюбопытствовал, что делают  марсиане
в черном. Они повернулись ко мне спиной, занятые каким-то прибором на пульте
управления. В двух шагах от себя я видел колесо с рукоятью - это  устройство
открывало и закрывало  люк,  -  но  отомкнуть  его,  не  привлекая  внимания
пилотов, нечего было и думать.
   Дверь смертоносного шкафа вновь распахнулась настежь, выбросив  очередную
жертву; бескровная рука мертвого раба задела девушку и упала ей  на  колени.
Заслышав шум, марсиане отвернулись от пульта, и я едва успел спрятать голову
за переборкой. Девушка посмотрела на меня в упор, и я на  миг  растерялся  -
такой отчаянный страх исказил ее черты. Тем не менее она,  не  произнеся  ни
звука, ступила в каютку, оставив меня наедине с тремя трупами.
   Я затворил за ней дверь, не заглядывая  внутрь,  потом  отошел  в  уголок
отсека, где еще не было мертвецов, и меня вырвало.
   2
   Нет, я положительно не мог дольше оставаться в этом зловещем отсеке,  где
все дышало смертью. Не помня себя, я перешагнул через груду тел и кинулся за
переборку с одним намерением - расправиться с теми,  кто  содействовал  этой
чудовищной бойне.
   Никогда прежде я не испытывал такой ослепляющей, всепоглощающей ярости  и
такого омерзения. Движимый ненавистью, я буквально перелетел через кабину  и
изо всех сил нанес удар по затылку тому из марсиан, который  оказался  ближе
ко мне. Он сложился пополам и тут же рухнул, раскроив  себе  лоб  об  острый
угол какого-то  инструмента.  Электрический  бич  выпал  у  него  из  рук  и
покатился по полу; я немедля схватил оружие.
   Второй марсианин сидел па полу и за две-три секунды, прошедшие с  момента
моего появления, успел лишь повернуть ко мне недоумевающее лицо.  Я  свирепо
взмахнул бичом и хлестнул его по ключице; он послушно  согнулся  и  осел  на
бок. Неторопливо и хладнокровно я подошел к нему вплотную и прижал бич ему к
виску. Он судорожно дернулся раз, другой, потом затих.  Я  взглянул  на  его
сообщника, распростертого в полубессознательном состоянии на полу.
   Не довольствуясь кровоточащей раной во лбу, я еще попотчевал  его  бичом,
потом отшвырнул ужасное оружие и отвернулся. Внезапно  мною  вновь  овладела
дурнота,  и  я  потерял  сознание.  Последнее,  что  я  еще  помню,  -  стук
безжизненного тела рабыни, которое выпало из шкафа у меня за спиной.
   Глава XIII
   Великая битва
   1
   Мой обморок, по-видимому, сам собой перешел  в  сон,  так  как  несколько
последующих часов совершенно выпали у меня из памяти.  Когда  же  я  наконец
очнулся, то голова была ясная, только в течение  первых  минут  отказывалась
припоминать ужасные события, свидетелем которых мне довелось стать. Впрочем,
едва, я приподнялся, как увидел трупы двух марсиан в  черном  и  происшедшее
всплыло в памяти во всех подробностях.
   Я бросил взгляд на часы. Я по-прежнему заводил их,  поскольку  обнаружил,
что длина марсианского дня почти совпадает с земным, и,  хотя  знать  точное
время мне  было  ни  к  чему,  часы  оставались  полезным  инструментом  для
измерения его отрезков. Не сохрани я часов, я бы и не узнал, что  пробыл  на
борту снаряда более двенадцати часов. Теперь каждая  минута,  проведенная  в
заточении, служила болезненным напоминанием о том, что  я  видел  и  сделал,
потому я без промедления подошел к  люку  и  попытался  открыть  его.  Я  же
внимательно следил за тем, как его закрывали,  вот  и  решил,  что  довольно
будет повторить действия пилотов в обратном  порядке.  Однако  обнаружилось,
что это не так; колесо повернулась на дюйм-другой и заклинилось.  Я  силился
сдвинуть его с мертвой точки добрые пять  минут,  прежде  чем  оставил  свои
потуги за полной их несостоятельностью.
   Тогда я стал озираться по сторонам, впервые реально осознав, что  могу  и
не найти отсюда выхода. При этой страшной  мысли  я  на  мгновение  поддался
панике и заметался в тесном пространстве кабины, как загнанный зверь. Но,  к
счастью, здравый смысл все же возобладал,  и  я  принялся  за  тщательный  и
систематический осмотр своей тюрьмы.
   Прежде  всего  я  осмотрел  пульт  управления  в   надежде,   что   сумею
разобраться, как включается панель с экранами, и выясню, где же мы очутились
после посадки. Не добившись в этом успеха (вероятно, сотрясение при  посадке
повредило приборы), я переключил  свое  внимание  на  те  рычаги  и  кнопки,
которые использовались во время полета.
   Хотя на непросвещенный взгляд пульт управления представлялся  хаотическим
нагромождением разного рода рукоятей и штурвалов