адежном насесте я  чувствовал  себя  далеко  не  безопасно,  но  покамест
перильца, сжатые мертвой хваткой, давали мне  достаточную  уверенность,  что
простая качка меня вниз не сбросит.
   Тем  не  менее,  пока  острота  момента  не  миновала,  я  клял  себя  за
недогадливость: следовало сообразить, что башни  должны  быть  маневренными.
Правда, до сих пор мне ни разу не доводилось видеть их в движении,  но  ведь
все мои прошлые домыслы  о  назначении  этих  башен  просто  не  выдерживали
критики!
   Между тем скорость башен все нарастала. Они широкой дугой приближались  к
вражескому городу.
   В авангарде развернутым строем шли экипажи. С  обеих  сторон  их  шеренгу
замыкали  четверки  башен.  Позади,  второй  шеренгой  протяженностью  около
полумили, двигались еще десять наземных экипажей, а за ними врассыпную - все
остальные башни, включая и ту, на  которой  съежился  я  в  страхе  за  свою
драгоценную жизнь. Мы неслись с такой скоростью,  что  ноги  машин  вздымали
тучи песка и пыли, и укусы песчинок, поднятых шагающими  впереди,  жгли  мне
лицо. Моя башня мчалась безостановочно и ровно, двигатель мощно гудел.
   Прошло, наверное, не более минуты, а мы уже достигли наивысшей  скорости,
какую в состоянии развить паровой локомотив, и движение стало равномерным. О
том, чтобы слезть с платформы, спастись бегством, не  могло  быть  теперь  и
речи; оставалось лишь держаться и надеяться, что "лошадь" не сбросит.
   Если я и  избегнул  падения,  то  чудом:  неожиданно  у  самых  моих  ног
разверзлась широченная брешь. Я едва успел отскочить в сторону, благословляя
судьбу за то, что машина движется, так плавно,  и,  потрясенный,  следил  за
тем,  как  из  отверстия  на  хитроумной  подвеске  выдвигается   громоздкая
металлическая конструкция. Когда она просвистела мимо, чуть не задев меня по
лицу, я, к ужасу своему, заметил, что  венчает  всю  систему  рычагов  жерло
генератора тепла. Но, по счастью, генератор подняли  и  установили  футах  в
восьми над крышей башни, если не выше.
   Башни, что шли впереди нас, также выдвинули свои генераторы;  мы  мчались
по пустыне, как в безудержной и фантастически странной кавалерийской атаке.
   Песок, выброшенный из-под ног передовых экипажей, почти ослепил  меня,  и
какое-то время я не различал ничего, кроме силуэтов двух башен впереди моей.
Затем строй экипажей раздвинулся в стороны, туча пыли внезапно осела.  Моему
взору открылась панорама прямо по курсу. И  оказалось,  что  маневр  ведущих
экипажей бросил нас без подготовки в самую гущу боя.
   Теперь мне были хорошо видны машины обороняющихся, вышедшие из города нам
навстречу. Что это были за машины! Наземных  экипажей  среди  них  почти  не
попадалось, защитники города самоуверенно  выступили  против  нас  на  своих
башнях. Я с трудом верил собственным глазам. Эти боевые машины  превосходили
те, что сражались в нашем лагере, чуть не вдвое, достигая  по  крайней  мере
ста футов в высоту.
   Ближайшую из башен неприятеля отделяло  от  нас  менее  полумили,  и  это
расстояние с каждой секундой сокращалось.
   В безмолвном  изумлении  я  взирал  на  этих  титанов,  шагающих  к  нам,
казалось, без малейших усилий. На своих трех ногах они несли уже не  простые
платформы,  а  сложнейшие  механизмы  исполинских   размеров.   Число   этих
механизмов было очень велико, а назначение мне неведомо. В том месте, где на
башнях меньшего размера  зияло  темное  овальное  стекло,  располагался  ряд
многогранных иллюминаторов, мерцающих на солнце. По бокам с платформ свисали
суставчатые руки, как у паукообразных ремонтных машин; на полном ходу "руки"
угрожающе раскачивались, а в каждом сочленении  немыслимо  длинных  ног  при
каждом движении вспыхивали ярко-зеленые вспышки.
   Мгновение ока - и неприятель обрушился прямо на нас.  Башня,  наступающая
справа от меня, выпустила заряд  из  теплового  орудия,  но  безрезультатно.
Секундой позже по  механическим  колоссам  противника  выстрелили  и  другие
башни, воюющие на нашей стороне. Я насчитал с  десяток  попаданий  -  о  них
свидетельствовали ослепительные блики пламени на  стенках  верхних  платформ
врага, - но ни одна из  боевых  машин  не  была  повержена.  Они  продолжали
натиск, поливая нас огнем, покачиваясь с боку на бок, легко танцуя на  своих
тонких стальных ногах по каменистой почве.
   Я вдруг почувствовал зуд во всем теле, над головой  послышалось  какое-то
потрескивание. Я поднял глаза - генератор тепла  окружило  странное  сияние;
видимо, башня вела стрельбу по защитникам города.  На  то,  чтобы  взглянуть
вверх, понадобилась ровно секунда - но ее оказалось довольно,  чтобы  боевые
треножники врага миновали наши порядки, не прекращая огня. Башня, на которой
я находился, тут же круто свернула вправо.
   Началась серия ударов и контрударов, выпадов  и  увиливаний,  заставивших
меня замирать от страха за  свою  жизнь  и  от  восторга  перед  дьявольским
совершенством этих машин.
   Минутой раньше я сравнивал наш стремительный бег с кавалерийской  атакой,
но вскоре осознал,  что  это  была  лишь  прелюдия  к  настоящему  сражению.
Треножники не только владели способностью  к  молниеносному  перемещению;  в
ближнем бою они демонстрировали маневренность,  какой  я  прежде  никогда  и
нигде не видел.
   Моя башня попадала в самое пекло битвы ничуть не реже, чем любая  другая.
Водитель то бросал ее из стороны в сторону,  то  раскручивал  платформу,  то
нырял, то подпрыгивал и не терял равновесия - и стрелял,  стрелял,  стрелял.
Тепловые орудия беспрерывно испускали смертоносную  энергию,  и  в  яростной
схватке кружащихся, скачущих башен лучи сверлили  воздух,  описывали  петли,
силились прожечь бронированные бока  вражеских  платформ.  Однако  защитники
города уже не вели беглый огонь, а, танцуя на своих  боевых  машинах  и  сея
смятение  в  наших  рядах,  наносили  неотразимые  удары  с   необыкновенной
точностью.
   Битва была неравной. Мало того что башни  моего  лагеря  по  сравнению  с
гигантскими треножниками горожан выглядели карликами, они еще и уступали  им
числом. Казалось, что на каждую башню-малютку приходится  не  менее  четырех
гигантов, и разрушительный жар их лучей уже нанес нам ощутимые потери.  Одна
за другой наши башни  подвергались  ударам  сверху;  иные  из  них  с  шумом
взрывались, иные просто опрокидывались, умножая ловушки и  опасности  и  без
того  изрытого  участка,  где  разыгрывалась  баталия.  Видно,  пришла  пора
окончательно прощаться с жизнью; я с  полной  ясностью  осознал,  что,  если
только  фортуна  не   переменится,   меня   собьют   самое   позднее   через
десять-пятнадцать секунд.
   Надо ли говорить о  невероятном  облегчении,  которое  я  испытал,  когда
башня, на которой я находился, внезапно круто развернулась и поспешила прочь
от места схватки. В разгар боя единственное, что мне оставалось,  -  сжимать
перильца до боли в суставах, но едва непосредственная угроза миновала, как я
обнаружил, что трясусь от пережитого страха.
   Времени  прийти  в  себя  мне  не  дали.  Башня  и  не  думала  отступать
по-настоящему, а, спешно обогнув поле боя по  краю,  присоединилась  к  двум
другим, которые в свою очередь отделились от остальных. И мы без промедления
снова  бросились  в  атаку,   следуя,   очевидно,   заранее   разработанному
тактическому плану.
   Сомкнутым   строем   все   три   башни   подступили   к   ближайшему   из
колоссов-треножников неприятеля. Три орудия ударили как одно, скрестив  свои
лучи на верхней части двигателя. Тотчас последовал негромкий  взрыв,  боевая
машина бесконтрольно повернулась вокруг  своей  оси  и  рухнула,  молотя  по
воздуху стальными конечностями. Умная тактика привела меня в такой  восторг,
что я против воли испустил радостный клич!
   Однако уничтожить одного противника - еще не значит выиграть сражение,  и
водители наблюдательных башен  прекрасно  это  понимали.  Вся  троица  снова
кинулась в гущу боя, направляясь ко второй намеченной жертве. И снова  атака
с тыла, и снова, введя в действие тепловые лучи, башни-малютки  расправились
с врагом столь же быстро и результативно, как и в первый раз.
   Но такая удачливость не могла длиться вечно. Не успела вторая поверженная
машина развалиться на части,  как  перед  нами  выросла  еще  одна.  Эта  не
позволила отвлечь себя безобидными выстрелами с  других  башен  -  да  их  и
осталось на поле боя совсем немного. Едва мы устремились к ней, как жерло ее
теплового орудия нацелилось прямо на нас.
   Все дальнейшее произошло за считанные доли секунды - и  тем  не  менее  я
могу воссоздать происшедшее в таких  подробностях,  словно  события  длились
минуты и часы. Я уже говорил, что мы атаковали фалангой  из  трех  башен;  я
находился на крайней справа. Тепловой луч с боевой машины врага хлестнул  по
центральной башне - и  та  мгновенно  взорвалась.  Сила  взрыва  была  столь
велика, что, не швырни меня на телескопические рычаги подвески генератора, я
несомненно свалился бы вниз. И  сама  моя  башня  была  повреждена  взрывной
волной. Это стало ясно в следующий миг, когда платформа страшно  накренилась
и закачалась, а я приник к телескопическим рычагам,  с  секунды  на  секунду
ожидая удара о почву, - падение представлялось мне неминуемым.
   Но третья из атакующих  башен  уцелела  и  отважно  двинулась  на  своего
высоченного противника;  тепловой  луч  плясал  по  его  лобовой  броне,  не
оказывая на нее никакого впечатления. Это была последняя, отчаянная атака  -
чудовище, управлявшее башней, несомненно ждало собственной  гибели  в  любой
момент. Боевая  машина  била  по  смельчаку  из  теплового  орудия,  но  тот
продолжал шагать как ни в чем  не  бывало  и  о  самоубийственной  точностью
ударил врага по ногам. Как  только  две  машины  соприкоснулись,  последовал
мощный электрический разряд,  и  оба  треножника  рухнули  набок,  судорожно
взмахивая неуправляемыми конечностями.
   По правде говоря, во время этого столкновения я  боролся  за  собственную
жизнь, припав к  опорам  теплового  генератора,  пока  башня,  ставшая  моим
пристанищем, кое-как выбиралась из боя.
   После первого потрясения, вызванного взрывной волной, водитель моей башни
- опытный и безжалостный - сумел восстановить какой-то контроль над машиной.
Выматывающая душу качка прекратилась, и, хотя поступь  стала  неровной  -  я
обязательно сверзился бы с  платформы,  если  бы  не  вцепился  в  основание
генератора мертвой хваткой, - башня целеустремленно захромала прочь  с  поля
боя.
   Не прошло и  минуты,  как  сражение,  которое  все  еще  не  закончилось,
осталось далеко позади, и страх,  сжимавший  мне  сердце,  начал  потихоньку
рассасываться. Лишь тогда я  сообразил,  что  вся  битва,  если  не  считать
негромкого гула моторов и эпизодического лязга гибнущих боевых  треножников,
проходила в мертвом молчании.
   5
   Не знаю, сильно ли была повреждена прихрамывающая башня, но  всякий  раз,
когда она опиралась на какую-то одну из  трех  ног,  раздавался  непривычный
скрежещущий звук. Вероятно, это  была  не  единственная  поломка:  в  работе
двигателя ясно слышались перебои. Мы оставили поле боя весьма  стремительно,
набрав в атаках и  контратаках  значительную  инерцию,  но  теперь  наш  ход
замедлился. Я  не  располагал  средствами  измерения  скорости,  но  скрежет
поврежденной ноги доносился все реже и воздух в ушах давно уже не свистел.
   Поначалу  наш  бросок  через  пустыню  перенес  меня  довольно  близко  к
городской  черте,  за  что  я  был  только  благодарен,  однако  теперь   мы
направлялись все дальше от города, к стене красных зарослей.
   Меня не оставляла мысль о том, каким же образом я слезу с верха башни. Не
исключено, что чудовище, управляющее ею, пожелает устранить неисправность, а
для этого вылезет из своего укрытия. Если так, то мне  отнюдь  не  улыбалось
очутиться где бы то ни было поблизости. А  впрочем,  мог  ли  я  предпринять
что-либо для своего спасения до полной остановки башни?
   Вдруг я почувствовал, что мою левую  руку  оттягивает  какой-то  груз,  и
впервые с той минуты, как башня ринулась в бой,  осмотрел  себя:  оказалось,
что я по-прежнему держу ридикюль Амелии. Как я не выронил его в пылу  битвы,
и сам не могу взять в толк; наверное, некий инстинкт заставлял  меня  беречь
его. Я осторожно сменил позу, переложив ридикюль в другую руку. При  этом  я
неожиданно вспомнил про ланцет, который засунул на дно  ридикюля,  и  извлек
его на свет, смекнув, что он может мне пригодиться.
   Башня почти совсем потеряла ход;  медленно-медленно  ковыляла  она  через
зону орошения, где росли зеленеющие злаки. До багровых  джунглей  оставалось
менее двухсот ярдов, а у подножия красной стены, рубя стебли и  выпуская  из
них сок, копошились рабы. Рабов было больше, чем в любой из групп, какие мне
довелось  встречать  в  Городе  Запустения  или  вблизи   него;   несчастные
трудились, утопая в вязкой грязи, в  обе  стороны  вдоль  зарослей,  сколько
хватал глаз. Наше появление не прошло незамеченным: я подметил,  что  многие
украдкой взглядывают в  нашу  сторону  и  тут  же  поспешно  отворачиваются,
продолжая работу.
   Поврежденная нога-опора издавала ужасный скрежет - он буквально  раздирал
уши всякий раз, когда опора принимала на себя вес башни, и  я  понимал,  что
далеко нам так не уйти. И действительно, башня вдруг  остановилась,  три  ее
ноги бессильно разъехались. Я перегнулся через край  платформы,  раздумывая,
нельзя ли воспользоваться передышкой и сползти вниз по одной из них  -  ведь
они теперь стояли наклонно.
   Едва  спало  напряжение  битвы,  мои  мысли  приняли  более  практическое
направление. На время  меня  самого  охватила  боевая  лихорадка  -  я  даже
искренне восторгался отвагой, с какой горстка  экипажей  и  башен  атаковала
превосходящие силы защитников города. Но  к  поступкам  марсианских  чудовищ
нельзя было подходить с земными мерками; в их междоусобной войне я оставался
посторонним, и то, что  по  воле  случая  оказался  в  одном  из  враждующих
лагерей, не  следовало  рассматривать  как  повод  для  симпатий.  Существо,
управлявшее этой башней в бою, снискало мое уважение своей  храбростью  -  и
тут же, пока я замешкался на крыше платформы, готовясь  к  побегу,  доказало
мне свое коварство и зверскую жестокость.
   Я вновь  услышал  потрескивание  над  головой  и  понял,  что  это  опять
заговорило тепловое орудие. Сперва я испугался, не преследует ли нас одна из
боевых машин неприятеля, но потом понял, куда  направлен  смертоносный  луч.
Вдали, по правую руку от меня, над красными зарослями  взметнулись  пламя  и
дым. Я  видел,  как  луч  всей  своей  мощью  обрушивался  на  рабов,  и  те
безжизненно  падали  в  вязкую  грязь.  Но  мало   того   -   чудовище,   не
удовольствовавшись этим зверством, принялось водить  орудием  из  стороны  в
сторону, захватывая лучом все более широкое пространство.
   Пламя взвивалось и плясало, словно возникая само по себе: невидимые  лучи
с одинаковой яростью пожирали растительность и рабов. Там, где пагубный  жар
падал на ручьи и озера пролитого сока, к небу вздымались облака пара. Многие
рабы, услышав крики пострадавших, пытались спастись бегством, но трясина,  в
которой они погрязли, не выпускала их, не давала возможности  отскочить  или
отползти. Кое-кто успевал упасть ничком  в  грязь,  но  остальных  настигала
мгновенная смерть.
   Это  неописуемое  варварство  продолжалось,  наверное,  секунды  две-три,
прежде чем я вмешался, чтобы положить ему конец.
   С той самой поры, как я осознал  в  полной  мере  злую  волю,  с  которой
чудовища  распоряжаются   своим   могуществом,   моя   душа   преисполнилась
отвращением и ненавистью к ним. Не  оставалось  места  сомнениям,  спорам  о
добре и зле: чудовище на охромевшей башне расчетливо и свирепо вымещало свою
злобу на беззащитных человеческих существах!
   Я сделал глубокий вдох,  отвернулся  от  кошмарного  зрелища  и,  подавив
брезгливость, потянулся к металлическому люку, врезанному  в  покатую  крышу
платформы. Пошевелил ручку, но тщетно: казалось, замок заклинило.
   Я бросил взгляд  через  плечо.  Тепловой  луч  по-прежнему  крался  вдоль
зарослей, наслаждаясь омерзительной бойней... Но рабы, что находились  ближе
к губительной башне, уже  успели  заметить  меня  и  беспомощно  махали  мне
руками, пытаясь уклониться от луча и выбраться из трясины.
   Ручек такого типа я на Марсе еще не видел и тем более не трогал, но замок
не  мог  быть  чересчур  мудреным:  ведь  чудовище  справлялось  с  ним  без
посторонней помощи, своими неуклюжими щупальцами.  Тут  меня  осенило,  и  я
повернул ручку  в  противоположную  сторону  -  так,  как  на  Земле  обычно
закрывают двери. Ручка сразу же шевельнулась, и крышка люка откинулась.
   Почти  все  внутреннее  пространство  платформы  было   заполнено   телом
чудовища; отвратительный серо-зеленый не то мешок, не то пузырь вздувался  и
пульсировал и еще влажно поблескивал, словно от пота.
   В непередаваемой ненависти я взмахнул длинным лезвием и воткнул его прямо
в середину обширной спины. Нож будто провалился, и, выдернув его для  нового
удара, я убедился, что он не нанес губчатым тканям чудовища никакого  вреда.
Я вонзил его снова, с тем же результатом.
   Однако мерзкое существо если не пострадало от моих ударов, то по  крайней
мере ощутило их. Клювоподобный рот издал хриплый крик, и - я просто не успел
увернуться - одно из щупалец скользнуло ко мне и обвилось вокруг моей груди.
Застигнутый врасплох, я оступился, щупальце потянуло меня вперед и,  не  дав
мне опомниться, вжало между стальной стенкой платформы и омерзительной тушей
самого чудовища.
   Правда, захватить ту мою руку, которая сжимала нож, чудовищу не  удалось,
и я в отчаянии бил по змее-шупальцу еще  и  еще.  Чудовище  хрипло  орало  в
страхе, а быть может, и от боли. В конце концов удары ланцетом возымели свое
действие: хватка щупальца ослабла, и я  увидел  кровь.  Ко  мне  подобралось
второе щупальце, но в этот самый миг  мне  удалось  отсечь  первое  напрочь;
кровь хлестнула из раны фонтаном. Однако  новое  щупальце  отыскало  руку  с
ножом и обвило ее;  на  мгновение  меня  одолел  страх,  потом  я  догадался
переложить лезвие в другую руку. И, поскольку запомнил уязвимую точку, отсек
щупальце за какие-нибудь несколько секунд.
   Мало-помалу усилия щупалец да и мои собственные старания переместили меня
в переднюю часть платформы, и я очутился с чудовищем лицом к лицу.
   Здесь щупальца, казалось, заполняли  собой  все  пространство  -  ко  мне
устремились десять, а то и двенадцать живых канатов. Не  могу  передать,  до
чего омерзительным было их прикосновение! Каждое щупальце само  по  себе  не
отличалось силой, но в сочетании  их  прикосновения  и  пожатия  производили
такое же впечатление, как если бы я угодил в  середину  клубка  змей.  Прямо
передо мной раскрывался и закрывался клювоподобный рот, вскрикивая  от  боли
или от гнева; один раз  клюв  ухватил  меня  за  ногу,  но  оказался  совсем
немощным и не сумел даже прокусить одежду.
   А поверх всего взирали, наблюдая  за  каждым  моим  движением,  огромные,
ничего не выражающие глаза.
   Мне пришлось тяжко, обе мои руки  были  скованы,  и  хоть  я  по-прежнему
сжимал нож, пользоваться им больше не мог.  Тогда  я  стал  пинать  чудовище
ногами, целясь в основания щупалец, в  крикливый  рот,  в  глаза-тарелки,  в
любое место, до которого только мог  дотянуться.  После  долгой  борьбы  мне
удалось высвободить руку с ножом, и я принялся с новой яростью  хлестать  им
по мерзкой туше, каким бы боком она ко мне ни поворачивалась.
   Это, наверное, и был поворотный пункт нашей схватки: начиная  с  него,  я
верил, что могу победить. Передняя часть тела чудовища  оказалась  не  столь
студенистой, как все остальное, а следовательно,  ее  легче  было  поранить.
Каждый нанесенный мною удар вызывал теперь обильное кровотечение,  и