Маркса.  Плеть  оказалась  последним  испытанием  для  психики
жеребца. Бешено  тараща  невидящие  глаза,  метис  метнулся  в  сторону,
оказавшись, не желая того, в пределах досягаемости разгневанной Мери,  и
вновь почувствовал на своем крупе ее зубы. Бедного Маркса уже  ничто  не
могло удержать. Спасаясь от преследующих его ударов и укусов, несчастный
конь закусил удила и сломя голову рванул, не видя ни дороги,  ни  белого
света...
   И, что самое неприятное, Герман так и остался в седле.  Неуправляемая
живая торпеда, неся на себе человека, понеслась навстречу беде...
   - Что-то долго нет наших гуляк! - Панама, изнывая от скуки, терзаемый
внезапно возникшим беспокойством, вышел на высокое каменное крыльцо.
   Чертов швед, и чего он не учит русский? Раз снимаешь здесь фильм, так
язык осваивай! Было бы с кем поговорить. А так сиди, кукуй  в  одиночку.
Ребята  катаются,  Загидат  с  дочкой  на  кухне,  вот-вот  начнет  стол
накрывать. Ее муж, глава семьи Курбан, задержался в  райцентре.  Если  б
узнал, что в доме гости, небось вернулся бы раньше.
   Геннадий бросил взгляд на  ворота.  Нет,  не  показываются.  Загуляли
любители конных прогулок,  ох  загуляли!  Могли  бы  и  подумать,  между
прочим, что некрасиво вот так хозяев оставлять. Обед-то  готов,  капитан
это уже  по  запаху  чувствует.  Особенно  пахучей  оказалась  чесночная
приправа. От ее аромата можно с ума сойти.  Будь  ты  хоть  трижды  сыт,
услышав ее призыв, не устоишь и сядешь за стол.  Да  и  баранина  весьма
кстати. Черт, и почему у этой простой женщины  все  так  вкусно  пахнет?
Обычно Панама терпеть не мог баранину... любую, и вареную и жареную,  но
сейчас аромат был такой, что он даже удивился,  почему  раньше  с  таким
пренебрежением к ней относился. Секрет Загидат, что ли, какой знает? Или
в этих местах овечья порода такая? Нужно будет спросить...
   О! Вот, кажется,  и  хозяин  дома  появился!  Отлично,  будет  с  кем
поговорить.   Заодно   и   секретом   приготовления   горной    баранины
поинтересоваться.
   Пришедший  действительно  оказался  Курбаном.  Высокий,  широкоплечий
усач, он успел одним взглядом охватить серый от  налипшей  пыли  "додж",
стоящего на  крыльце  Геннадия  и  вышедшую  ему  навстречу  здоровенную
кавказскую овчарку. Панама растерянно застыл на месте. Вот это да!  Знал
бы он, что в доме  есть  такое  чудовище,  да  еще  не  привязанное,  из
автобуса бы не стал вылезать! Это же пострашнее любого холодного  оружия
будет. Одна башка чего стоит.
   - Ну, наконец-то! -  раздался  голос  Загидат,  и  из  флигеля  вышла
хозяйка. Она произнесла несколько фраз на незнакомом капитану  гортанном
языке и вновь перешла на русский:
   - Курбан у нас председатель  сельсовета,  -  с  гордостью  произнесла
женщина. - Высшее образование имеет. Так что он вам скучать не  даст.  А
я, наверное, начну уже накрывать. Ваши друзья должны вот-вот  подойти...
Гарун, бездельник, я же просила его не опаздывать. Ну ничего, я  столько
чуду напекла, столько хинкала сделала, что всем хватит и еще  останется!
Давайте, садитесь...
   - Э, Загидат, иди, занимайся своим делом, - прервал жену Курбан. -  А
мы с...
   - Геннадий. Меня Геннадием зовут, - представился Пономарев.  -  Можно
просто Гена.
   - Вот мы с Геной сами познакомимся! - Глава  семьи  жестом  пригласил
гостя вернуться в дом. Увидев дремлющего в кресле Мартина, усмехнулся. -
Вот как вас здесь принимают! Голодными держат, да еще отдохнуть не дают.
Нет чтобы дать поспать человеку...
   - Курбан, ну как ты можешь! - Загидат  поставила  на  стол  поднос  с
кусками вареной баранины и сердито посмотрела на мужа. - Да я  давно  бы
накормила всех, но Гарун затеял эти катания...
   - Ладно-ладно, не шуми, - отмахнулся Курбан. - Я говорю не о том, что
ты могла или не могла, а о том, что вижу. Давай, неси все, что есть!
   Горец повернулся к Панаме и вновь сделал приглашающий жест.
   - Садись, дорогой, садись! Ты же у меня  в  доме,  а  значит,  должен
чувствовать  себя,  как  в  твоем  собственном.  -  Глаза   главы   дома
встретились с глазами Геннадия, и он только теперь заметил в них веселую
хитрецу. - Сейчас мы с тобой, - от  взгляда  Курбана  не  укрылось,  что
Свенсон проснулся, и он поправил сам себя, - с вами выпьем,  закусим,  а
там, глядишь, и ваши друзья вернутся.
   Пока Курбан говорил, медленно, неторопливо, четко проговаривая каждое
слово, чтобы как можно меньше  проявлялся  акцент,  Загидат  и  ее  дочь
Сакинат успели раза по два зайти на застекленную веранду, и каждый раз в
их руках были большие подносы с незнакомой Геннадию снедью.
   - Ты что будешь пить: водку или коньяк? - спросил горец.
   Панаме вопрос  понравился.  А  главное,  его  постановка!  Курбан  не
спрашивал, будет ли гость пить, он интересовался  только  тем,  что  он,
Геннадий, предпочтет.
   - Водку! - решил капитан. Он понимал, что одной рюмкой не обойдешься,
а в таких случаях коньяк противопоказан. Вино же он не  любил  с  ранней
молодости, когда познакомился со знаменитым "Солнцедаром".
   - Если хочешь чего-то другого, скажи, пошлем Загидат в магазин, там у
нее чего только нет! Все, что захочешь!
   - Курбан, спасибо... и мне, право, неудобно, что  мы  доставляем  вам
столько хлопот, - начал было Геннадий, но  хозяин  дома  движением  руки
прервал его сбивчивую речь.
   - Прекрати эти разговоры! Вы мои гости,  а  потому  не  нужно  лишних
слов. А... вот и твой товарищ к нам присоединился. - Горец, заметив, что
Свенсон  проснулся   и   открыл   глаза,   воспользовался   возможностью
переключиться на другую тему. - Вот и отлично! Теперь  нас  будет  трое!
Как тебя зовут, уважаемый?
   - Курбан, он швед и по-русски не знает ни слова, - поспешил объяснить
Панама. - Его зовут Мартин... и он ученый.
   Швед, услышав свое имя, догадался, что речь идет  о  нем,  и,  встав,
торжественно протянул руку.
   - Свенсон! Мартин  Свенсон!  -  представился  он.  А  затем  произнес
несколько фраз, которых не поняли ни Геннадий, ни тем более хозяин дома,
отвечающий на рукопожатие.
   - Курбан  Алиев!  -  не  менее  торжественно  ответил  горец.  -  Рад
приветствовать вас в своем доме. Это большой почет - принимать гостя  из
такой далекой страны. Слава Аллаху, времена изменились, теперь и  к  нам
могут приезжать люди из разных стран. Больше гостей, больше друзей.
   Курбан жестом пригласил Мартина сесть за стол,  уставленный  яствами.
Видно было, что ему очень хочется узнать, что привело ученого из далекой
Швеции в маленький высокогорный аул. Но традиции не позволяли приступать
к расспросам, прежде не накормив гостя.
   - Ну что, возблагодарим Всевышнего за то, что он нам послал эту  еду,
и приступим? Или будем ждать ваших друзей? - Теперь, когда Курбан узнал,
что среди приезжих есть иностранец,  он  не  осмеливался  самостоятельно
решать за отсутствующих членов группы.
   - Сам не знаю. - Панама пожал широкими плечами.  -  Я  по-шведски  ни
бельмеса, а переводчица и наш водитель катаются с вашим сыном... Мы ведь
приехали фильм снимать о ваших горах.
   - Фильм? -  опешил  хозяин  дома.  Искреннее  удивление  и  радостная
надежда, что так оно и будет, мгновенно отразились на  его  мужественном
лице. - Шутишь?
   - Да нет, серьезно. - Пономарев показал в сторону "доджа". - Камера и
оборудование там, в автобусе. Завтра и начнем. Мартин чего ребят послал,
он хотел, чтобы те местность посмотрели, наметили, откуда начинать.
   - О, да у нас есть столько мест дивных, столько ущелий...  да  у  вас
пленки не хватит, чтобы все заснять! - Глаза  Курбана  пылали  огнем.  -
Здесь такие чудеса показать можно, что как увидишь, так обомлеешь! Одним
словом, если попадешь туда, все! Никуда не уедешь!
   - Заблудишься, что ли? - шутливо предположил Геннадий.
   - Какой заблудишься, в джунглях, что ли? - Указательный  палец  горца
возмущенно взлетел вверх. - Сам уезжать не захочешь! Такие  красоты  где
увидишь? Что ваша Швейцария, что Америка... тьфу, мелочовка! Вот  у  нас
здесь смотри, какие горы, какой воздух, какой простор! А реки, вода? Где
такую чистую воду ты еще выпьешь? Ваши тяжелые металлы, ваши разные  там
химии... Здесь их нет! Те  же  кислотные  дожди,  о  которых  в  газетах
пишут... писали, сейчас уже не пишут, поняли, что  бороться  с  ними  не
смогут, вот и не разрешают говорить о них простым людям... Так вот  тучи
с этой заразой к нам в  горы  не  поднимутся,  не  смогут!  Тяжелые  они
слишком, чтобы до нас добраться.
   - Наверное, охота тут у вас хорошая, - протянул Геннадий. Хозяин  так
любит родные места, пусть поговорит на приятную тему.
   - О, о чем ты говоришь, какая охота... Тут  зимой  есть  места,  куда
ветер не попадает! Горы так стоят, что не дают ему зайти туда.  -  Горец
показал рукой в сторону одной  из  стен,  подразумевая,  что  ущелье,  о
котором он ведет речь, находится как раз в том направлении.  -  Так  вся
живность на зимовку там и собирается! Столько зверья,  что  можно  стать
внизу и не целясь вверх выстрелить. И обязательно попадешь!  Что-нибудь,
да упадет! Да только разве мужчина позволит себе так охотиться? Это  уже
убийство, а не охота. Как в селении одном, не буду говорить в каком, все
равно название вам ни о чем  не  скажет...  так  вот,  дорогу  они  себе
строили и, чтобы не делать мост через речушку, решили ее в трубу большую
загнать. Водопад вроде как получился. Так детвора наловчилась сидеть  на
этой трубе и ждать, пока форель, что идет вверх по течению, в трубу  эту
прыгнет, и сачком ее... бедную. Разве это дело? Дома что,  есть  нечего?
Так же можно всю рыбу в реке извести!
   - Сачком? Форель? - не поверил Геннадий. - Вот это да! Впервые слышу!
   - Да что, вот видел бы ты...
   - Папа, ты им про аждаха расскажи! - раздался детский голос. - И  про
озеро, где аждаха живет!
   Панама повернулся. В дверях стоял мальчик лет  шести.  Светловолосый,
со светло-карими ясными глазками, он был похож и на  отца,  и  на  мать.
Малыш держал в руках коробку с набором вилок и  ложек.  Видимо,  Загидат
послала  его  помочь  сервировать  стол,  но  сын,  услышав  речи  отца,
заслушался и забыл, зачем его послали.
   - И про Ледяную птицу...
   - Гамид! - Окрик отца стегнул малыша, словно кнут, и тот,  вздрогнув,
замолчал. - Тебя кто...
   Курбан перешел на родной язык, и дальнейших слов Геннадий  не  понял.
Но по интонации и по выражению лица  говорящего  было  ясно,  что  глава
семьи рассержен до предела. Панама удивился,  ему  стало  как-то  не  по
себе. Господи, да что же такого сказал ребенок, что его так ругают?
   - Курбан! Я прощу прощения, - несмотря на свое решение ни во  что  не
вмешиваться, Геннадий не выдержал - надо было  выручать  малыша.  -  Наш
гость, - Пономарев глазами показал на шведа, -  у  них  не  принято  так
обращаться с детьми.
   Горец хотел что-то ответить, но сдержался. Прикрыв на  секунду  веки,
он резким движением кисти сделал знак, и мальчик, чуть не плача,  убежал
к маме.
   - У нас тоже не принято так говорить  с  детьми,  -  тихо  проговорил
Курбан. - Я впервые... Нет, лучше не будем об этом. Так вы говорите, что
ваш фильм будет о горах? Или о людях, живущих здесь? Я спрашиваю, потому
что мог бы помочь вам определить маршрут...
   - Вообще-то цель Мартина - показать красоту этих мест. - Панама и сам
был рад уйти от неприятного эпизода, а потому сразу подхватил  разговор.
- Красоту людей, красоту края... Привлечь  туристов,  инвестиции...  Как
говорит Свенсон, а обычно его слова не расходятся с делом, он  хочет  на
одном  маленьком  регионе...  таком,   как   Дагестан,   доказать,   что
достаточное вложение средств позволит республике быстро  достичь  уровня
жизни развитых стран. Ведь любой уголок Земли чем-нибудь да богат. Нужно
просто найти то, что могло бы  приносить  стабильный  доход  жителям,  и
помочь им наладить реализацию этого продукта. И  все,  тогда  еще  одним
нищ... бедным регионом станет меньше. И так, шаг за шагом, можно  решить
множество проблем на планете. Деньги  можно  проесть,  а  можно  на  них
построить то, что будет все время кормить. Ведь так?
   Курбан кивнул. Видно было, что  он  стыдится  своей  вспышки,  и  это
добавляло  интриги  в   ситуацию.   Пономарева   просто   распирало   от
любопытства, что же такое сказал малец,  но,  боясь  навлечь  на  голову
Гамидика еще одну порцию гнева, он всеми силами  подавлял  свое  желание
задать вопрос об этом...
   - Да, вы правы, - наконец кивнул глава семейства  Алиевых.  -  У  нас
есть что посмотреть и что показать... И я вижу, что  вам  очень  хочется
узнать, почему я поругал сына... Но, поверьте,  я  не  могу  вам  ничего
сказать. - Увидев недоумение в глазах собеседника, он добавил:
   - Я о вас беспокоюсь, о вашей жизни.
 
*** 
 
   Мери, не отличавшаяся тихим нравом,  вспыхивала  быстро,  но  так  же
быстро успокаивалась. Прогнав одного ухажера и бросив на землю  второго,
она утолила свой гнев и, фыркнув в последний раз,  затихла,  застыла  на
месте и отпустила прикушенную узду. От  былой  вспышки  осталось  только
тяжелое дыхание и изредка пробегавшая по коже нервная дрожь.
   Испуганная  всадница  наконец  смогла  перевести  дух.  Чем  Лера   и
воспользовалась. Спустившись на землю, она обняла капризную красавицу за
шею, прижалась к ней и стала говорить ей  что-то  ласково-успокоительным
тоном, хотя у нее самой на душе покоя не было.  Ведь  это  она  во  всем
виновата, если б ей не приспичило покататься верхом, так  ничего  бы  не
случилось. Господи, и зачем только ей это нужно было? Сидела бы сейчас в
большом  доме,  за  обеденным  столом  и  ела  всякие   вкусности,   что
приготовила Загидат...
   - Лера, ты цела? - раздался за спиной голос Га-руна. -  И  Мери...  с
ней все в порядке?
   Валерия повернулась. Сконфуженный  владелец  лошадей  стоял  рядом  с
Караем и, удерживая коня крепкой  рукой,  с  тревогой  смотрел  на  свою
любимицу.
   - Я-то цела, но что с Германом? - Лера тревожно посмотрела в  сторону
ущелья, за которым возвышалась гора. Если она не ошибается,  метис  унес
его именно в ту сторону.
   - Они... поскакали туда? - На лице парня отразился испуг. - Туда?!!!
   - Да... а  что,  это  опасно?  -  Беспокойство  Гаруна  передалось  и
девушке. - Там что, пропасть?
   Юноша не ответил. Прикусив губу и  вытянув  шею,  он  оглядывался  по
сторонам, видимо надеясь, что все это  лишь  показалось  девушке  и  его
Маркс избрал совсем другой путь. В любую другую сторону,  но  только  не
туда.
   - Ну что же ты молчишь?! - В  голосе  Леры  послышались  истерические
нотки. - Там пропасть?
   Гарун рывком повернулся к ней и тут  же  виновато  потупился.  И  это
движение, и этот потупленный: взгляд сказали больше,  чем  любые  слова.
Валерия почувствовала, как по сердцу полоснуло острое предчувствие беды.
   - Там... хуже, чем пропасть, - не поднимая головы, проговорил  юноша.
- Там озеро.
   - Ну и что? Плевать! - Лера сунула ногу в стремя и  лихо  вскочила  в
седло. - Плевать!
   - Стой! Туда нельзя! - закричал Гарун. - Это... опасно! Очень опасно!
   Но Лера словно не слышала его. Она дала шенкеля кобыле и, заставив ее
развернуться к ущелью, пустила вскачь. Гаруну ничего не оставалось,  как
последовать за ней.
   Валерия сама не могла сказать, что заставило  ее  так  поступить,  но
что-то потаенное, неизвестное, не поддающееся разумному объяснению вело,
тащило  ее  вперед,  туда,  куда  несколькими  минутами  раньше  ускакал
Александров на безумном Марксе...
 
*** 
 
   А Маркс действительно лишился остатков своего лошадиного  разума.  Он
мчался вперед, сам не зная, куда несет его нелегкая, и  ничего  не  видя
перед собой - зрение пока не вернулось  к  бедняге.  Слепой,  измученный
болью, незаслуженно причиненной ему кобылицей  и  ее  молодым  ухажером,
конь был в состоянии, характеризуемом одним словом -  истерика.  Она  не
отпускала его,  наоборот,  только  усиливалась.  Жеребцу  казалось,  что
мучители продолжают гнаться за ним. Он был в такой панике,  что  пугался
даже стука собственных копыт. Размноженный эхом ущелья, стук дробился, и
несчастному коню казалось, что это топот  множества  злобных  гонителей,
жаждущих вонзить в него свои зубы. Догнать, разорвать, забить копытами -
вот чего они все хотят.
   А еще истерзанного Маркса мучили колючки. Злые кусты, сквозь  которые
продирался не разбиравший дороги метис, разрывали грудь,  бока,  ноги...
Мелкие, но многочисленные и болезненные царапины кровоточили, и конь,  в
минуты опасности обостренно воспринимающий запахи,  чувствовал  страшный
горячий дух собственной крови. И от этого пугался еще больше. Дикий ужас
овладел им.
   Каково было состояние всадника, судорожно вцепившегося в луку  седла,
об этом лучше и не  говорить.  Не  испытывая  особой  любви  к  верховым
прогулкам и  согласившись  участвовать  в  этой  авантюре  только  из-за
Валерии, Герман думал лишь об одном - чтобы все это кончилось,  поскорее
кончилось! Коня остановить не удастся, это ясно, значит,  нужно  падать.
Падать самому, пока его не сбросил сумасшедший метис, пока можно  самому
выбрать момент и  место  для  приземления.  Пока,  в  конце  концов,  не
разбирающий дороги Маркс не ухнет в пропасть вместе со своим всадником.
   Но одно дело принять решение прыгнуть и совсем другое  -  прыгнуть  в
самом деле. Даже для опытного циркового наездника соскок на полном  ходу
с бешено скачущей лошади - трюк высшей категории сложности. Что же тогда
говорить о летчике, далеком от циркового сообщества?
   Как ни храбрился майор, как ни обещал себе, что вон там,  возле  того
дерева или после следующего поворота он наберется смелости  и  соскочит,
ничего  подобного  не  происходило.  Пролетало  мимо  заветное   дерево,
проносился мимо очередной поворот, а Герман все еще оставался  в  седле.
Проклиная собственную нерешительность, понимая, что  с  каждой  секундой
шансы на спасение уменьшаются, Герман все еще  рассчитывал  на  везение,
которое выручало его в прошлые годы. Если бы не эта надежда, если бы  не
вера, что с ним ничего плохого не случится  -  это  случается  только  с
другими, - может быть, он все же преодолел бы свой страх и рискнул... Но
губительная надежда на авось, жившая в душе человека, плюс ужас, гнавший
все вперед и вперед его коня,  стремительно  несли  обоих  к  неминуемой
гибели. И они, эти скованные одной бедой существа,  ничего  не  могли  с
собой поделать.
   Ни человек, ни конь уже не замечали ничего. Они не  видели,  куда  их
вынесла  бешеная  скачка  и  как  резко  изменилась  местность   вокруг.
Кончились ярко освещенные солнцем заросли кустарника, и  объятая  ужасом
парочка незаметно  влетела  в  тенистый  лес  с  реликтовыми  деревьями.
Мрачные, с высоко оголенными корнями, они представляли собой не  слишком
веселое зрелище, но мечущемуся в поисках спасения Герману было сейчас не
до красот или уродств окружающего мира.
   Озеро, блеснувшее зеркалом справа, Герман тоже заметил не сразу.  Что
Маркс несется по краю  воды,  он  понял  лишь  по  изменившимся  звукам,
выбиваемым копытами. Не  отрывая  головы  от  шеи  коня,  к  которой  он
прижимался, Герман  посмотрел  вниз:  конь  скакал  уже  не  по  мягкой,
поросшей высокой травой земле,  а  по  скользкому,  покрытому  остатками
водорослей и лужами каменистому берегу. И сразу же мелькнула мысль:  вот
оно! Сейчас, вот сейчас  надо  прыгать!  В  воду,  она  спасет,  смягчит
удар...
   Но нет, проклятый конь  вновь  рванул  в  сторону  и  помчался  по...
дороге? Дорога?!! Это еще откуда? Герман мог дать руку  на  отсечение  -
только что дороги не было! Она взялась из ниоткуда! Как он  ни  напуган,
но такую вот ровную, прямую и  широкую,  почти  из  сплошного  каменного
монолита... магистраль он бы не пропустил и заметил издалека. Еще бы, да
с такой взлететь можно!
   Пользуясь тем, что на идеально ровной дороге не  так  трясло,  Герман
поднял голову и посмотрел вперед. Господи, да тут же метров восемьсот...