и   контактный   взрыватель.   Ронять   не
рекомендуется. Максютов крякнул.
   - Вот Дурак же. Толкни тебя кто посильнее - мошонку снимали бы с  люстры,
и поделом. Кстати, как ты эту хреновину в Управление пронес?
   - Учи ученого.  -  Шкрябун  самодовольно  улыбнулся.  По-видимому,  ничто
человеческое было ему не чуждо, включая мелкое тщеславие.
   - На, - буркнул Максютов, возвращая дискетку. - Разряжай сам свою  адскую
машину, бомбист хренов. Тоже мне, выискался Равашоль с Валдая.  Или,  может,
мне минера вызвать?
   - Зачем минера? Я сам. За твой стол сесть позволишь?
   - Ты мне еще мебель попорть... Ладно уж,  садись.  Под  зеленым  абажуром
пальцы Шкрябуна исполнили быстрый и точный танец. Брусочек пластита вернулся
в карман, полоска скотча полетела на пол.
   - Готово. Получай, генерал.
   - Ты гляди-ка, - сказал Максютов, изображая удивление. - Не разучился.
   - Старый конь борозды не портит.
   - Ну-ну. Понадобится что-нибудь разминировать - свистну тебя.
   Шкрябун не принял шутки.
   - Если крутишь мною... - проговорил он, помолчав. - Я тебе поверил. Толя,
ты это помни. Сейчас - поверил. Но если обманешь, я  к  тебе  с  того  света
являться буду, и это ты тоже помни. Скажи мне еще раз: я тебе правда нужен?
   - Надоедой ты стал,  Кайман,  -  недовольно  пробурчал  Максютов.  -  Сам
сказал: старый конь борозды не портит... Правда, иной раз требует  хлыста  и
ветеринара. Так что  изволь  пахать,  беру  тебя  не  для  мебели  и  не  из
благотворительности, понял?
   - Понял, - поднялся из-за стола Шкрябун. - Ну,  коль  нужен,  спасибо  не
говорю. Когда прибыть?
   - Завтра в  одиннадцать  ноль-ноль.  Вернее,  уже  сегодня.  Тебе  хватит
времени?
   - Более чем.
   - Тогда не опаздывай. Ты теперь на службе.
   - Поздравляю вас, товарищ генерал-майор,  -  сказал  я,  чуть  только  за
Шкрябуном захлопнулась дверь.
   Максютов только рукой махнул и распахнул рот в отчаянном зевке.
   - Брось, Алексей. Мне дали то, чего не могли не дать,  самый  необходимый
минимум. Не надо сейчас... -  Он  снова  зевнул  и  потер  глаза  костяшками
пальцев. - Черт, умучил меня Шкрябун со своими комплексами, а тут  еще  этот
коньячок...  Совсем  засыпаю.  Вот  что:  пойдем-ка  мы  с   тобой   немного
постреляем, а? Нет возражений?
   - Нет, товарищ генерал.
   - Э, оставь... Уж коли сегодня без чинов, так без чинов. А поговорить нам
есть о чем... Пошли?
   - Пойдемте, Анатолий Порфирьевич, - сказал я.
   - Вот так-то лучше.
   В тире номер шесть на минус четвертом этаже немолодой  и  неразговорчивый
прапорщик, сделав запись в журнале, подвел нас к стенду с оружием.
   - Выбирай, Алеша, - пригласил Максютов.  Сам  он  предпочел  американский
"кольт"  образца  1917  года.  Я  выбрал  два   пистолета:   длинноствольный
спортивный "марголин" и чуть более тяжелую бронебойную "гюрзу".
   - По-македонски хочешь? А не осрамишься?
   - Постараюсь, Анатолий Порфирьевич. Прапорщик выдал мне обоймы, со стуком
высыпал на пластмассовое блюдечко горсть тупоносых  патронов  к  "кольту"  и
ушел к себе в звукоизолированную кабинку. Мишени осветились.
   - Ну валяй. Две крайние слева - твои.
   Я положил в свои мишени по три пули из каждого ствола. Максютов,  сощурив
глаз, отчего тот вовсе утонул в отеке, посмотрел в монокуляр.
   - Левая - девятка на два часа и две восьмерки на пять и на  шесть  часов.
Правая - семерка на десять часов, пятерка на час и "молоко". Ты случайно  не
переученный левша?
   - Нет.
   - Значит,  перестраховываешься:  больше  внимания  левой  руке.  Ну  а  я
по-простому...
   Бах. Бах. Бах. Не более секунды на один выстрел.
   - Две десятки и девятка на одиннадцать часов, - огласил я, в свою очередь
приложившись к монокуляру.
   - Значит, не так уж устал, - прокомментировал Максютов. - Я думал,  будет
хуже.
   Плохо он о  себе  думал.  Я-то  знал,  что  мало  кто  в  Управлении  мог
соперничать с полковником Максютовым по  части  виртуозного  владения  любым
ручным оружием. Стрельба была его страстью и  единственным  хобби,  он  даже
немного стеснялся и, бывало,  подшучивал  над  своей  мнимой  аномальностью.
Однажды он заключил  пари  на  то,  что  с  трех  выстрелов  кокнет  двойным
рикошетом от потолка и стены упрятанную глубоко  под  мишенью  осветительную
лампочку, и выиграл.
   Бах. Теперь он выстрелил с  локтя.  На  всякий  случай  я  протер  замшей
окуляр.
   - По-моему, "молоко", товарищ ге.., простите, Анатолий Порфирьевич.
   - Оставь  в  покое  эту  трубу,  -  хмуро  сказал  Максютов.  -  Мы  что,
упражняться сюда пришли? Ты давай стреляй, да не  так  быстро.  Расстреляешь
обоймы - возьмешь у прапора новые. Понял?
   - Понял, Анатолий Порфирьевич.
   - Вот и молодец. Начинай.
   Бах!
   Я ожидал чего-то подобного. Максютов страховался, не решившись говорить о
главном в своем кабинете.  "Жучок"  в  тире  сам  по  себе  уже  из  разряда
маловероятного,  а  если  к  тому  же  учесть   тот   факт,   что   нынешние
ультрачувствительные звукодатчики,  улавливающие  все,  вплоть  до  дыхания,
стука сердца и  прочей  физиологии,  имеют  скверную  привычку  глохнуть  на
пять-десять секунд после звуков, превышающих некоторый  децибельный  барьер,
лучшего места для приватного разговора не найти.
   Бабах! Загуляло  и  смолкло  эхо.  Этот  тир  был  самым  подходящим  для
разговора, не предназначенного для посторонних ушей, самым старым и шумным в
здании, здесь уже  не  первый  год  собирались  учинить  ремонт,  радикально
улучшив звукопоглощающее покрытие.
   - Ты не воображай себе невесть что, - сказал Максютов, ковыряя мизинцем в
ухе. - Санкции на ознакомление с информацией сотрудников у  меня  пока  нет,
это  ты  правильно  догадываешься.  Но  будет,  -  уверенно  добавил  он   и
прицелился. - Никуда они не денутся. Вот только время не станет ждать,  пока
те муда.., пардон, мудрецы наверху раскачаются...
   Ба-бах!
   -  Нештатное  применение  космического  оружия  -  версия   для   ретивых
журналистов из второсортной  прессы,  -  добавил  он,  неизвестно  для  чего
приложив глаз к окуляру. - Им ее и подбрасывать не надо,  сами  ухватятся  и
будут обсасывать со всех сторон, пока обывателю читать не надоест.  Нас  это
устраивает. Ну а ты сам-то, Алексей, что по этому поводу думаешь?
   - Еще не знаю, - честно признался я.
   - Молодец, что не спешишь с ответом. Ты стреляй, стреляй... Даю наводящий
вопрос: что тебе сегодня.., то есть вчера показалось наиболее странным?
   - Характер разрушений, - сказал я, утапливая пальцем спусковой крючок. От
отдачи "гюрзы", придуманной для пробивания бронежилетов, заныла кисть.
   Максютов отмахнулся от моей гильзы, как от мухи. Поморщился,  на  секунду
став похожим на только что разбуженного, очень недовольного байбака.
   - Вот что: встань-ка лучше справа... Гм. Характер  разрушений,  говоришь?
Ошибаешься,  это  как  раз  не  есть  самое   странное.   Страннее   другое:
землетрясение, например.
   Ни в Москве, ни в Карпатах, более того, по  всему  миру  никаких  сильных
сейсмов не наблюдалось, это  совершенно  точно.  Ты  не  удивлен,  что  я  в
курсе?..  Правильно  делаешь,  мы  из  сейсмологов  душу  вынули.  Так  вот:
сейсмостанция  в  Москве  весь  день  фиксировала   лишь   обычные   фоновые
сотрясения. В Клину - та же картина микросейсмов. В  Твери  отмечены  крайне
незначительные колебания почвы. По  тому,  что  ты  почувствовал  сам,  сила
толчков на четыреста первом километре, вероятно, не превышала трех баллов по
Меркалли. А по тому, что произошло на  перегоне  Бологое  -  Угловка,  можно
предположить все восемь. И это при том, что от одной точки до  другой  менее
десяти километров! - Ни с того ни с сего Максютов  непристойно  выругался  и
послал в мишень следующую пулю с каким-то особенным садизмом. - Блин,  чисто
местный, локальный феномен непонятного  происхождения!  Сейчас  там  кое-кто
копается, но голову даю на отсечение: ни хрена не выкопает. Геологи божатся:
никаких подземных пустот, которые могли бы обрушиться, вызвав толчок, в  тех
местах не водится, сдуру намекают на военных. Но сам понимаешь:  не  ядерный
же заряд рванул под Октябрьской дорогой, не  полигон  как-никак!  Притом  по
затуханию волн кое-что уже подсчитано: гипоцентр находился  чуть  ли  не  на
земной поверхности. Выходит, прямо на путях перед электричкой, где ехал этот
твой укушенный корреспондент, как там его...
   Бах!
   - Дмитрий Каспийцев.
   - Именно. Дмитрий Каспийцев, который ехал  через  Угловку  в  Языкове.  И
попал в эпицентр землетрясения. Затем грузовик, на котором он  добирался  до
места, завяз на проселке в грязи  -  в  такую-то  сушь!  Затем  бедняга  был
покусан. А скандальная неоперативность опергруппы со следственной бригадой -
это что? Случайность? Разгильдяйство?
   Я понимал, куда он клонит.
   Бах!
   - Ну а сломавшийся мотоцикл Шкрябуна? А рухнувший мост? Тоже случайность?
Допустим. Мост мог подгнить, а старые драндулеты  иногда  ломаются  сами  по
себе. А отсутствие проникновения в развалины со стороны местного  населения?
К разрушенному дому могли приблизиться сотни человек - хотя  бы  из  чистого
любопытства, не говоря уже о  соблазне  помародерствовать,  -  а  нам  точно
известны всего двое:  местный  зоотехник,  перелезший  через  забор,  но  не
решившийся подойти к  дому,  и  фотокорреспондент  "Валдайских  ведомостей",
который, по его словам, даже не попытался сделать эффектный кадр с  близкого
расстояния. Не странно ли?
   Выходит, того фотографа  уже  разыскали,  подумал  я.  Не  вяло  взялись.
Серьезное затевается дело, если  даже  замшелый  пенсионер  Шкрябун  оторван
Максютовым от окучивания картошки и реанимирован в звании подполковника.  По
всему  видно,  и  мне  не  избежать  участия  во  всем  этом..,   не   люблю
потустороннего, а куда деваться? Капитан Рыльский, апорт! Бах. Бабах.
   - - Короче говоря, место происшествия обладает странным свойством: оно не
желает подпускать к себе людей, во всяком случае, в течение первых двух-трех
суток. И вот этой-то странности ты, мой  мальчик,  не  захотел  заметить,  -
уколол Максютов.
   - Я заметил, - возразил я.
   - Заметил, но не решился доложить? - не сводя с меня  глаз,  Максютов  на
ощупь ловко заряжал барабан "кольта". - Не топи себя, Алексей.  Это  намного
хуже, но в данном конкретном случае я готов тебя понять. Не нашел слов, ведь
верно?  Дал  начальству  самому  сделать  выводы,  побоялся  выказать   себя
мистиком-идиотом? Тоже очень понятно. - Он чуть усмехнулся. -  Строго  между
нами, я и сам никак не привыкну, только в тире  и  можно  об  этом  спокойно
поговорить, а в кабинете - неловко как-то...
   Я улыбнулся, показывая, что оценил его шутку.
   - На первый случай прощаю, - произнес он. - Ты почему не стреляешь -  все
высадил? Тогда сходи возьми еще пару обойм. Я сходил,  а  когда  вернулся  с
двумя заряженными стволами, Максютов спросил:
   - Ты что-то хочешь сказать, Алексей?
   - Так точно, - выдохнул я. - Лично  мне  ничто  не  помешало  прибыть  на
место.
   - Это верно, - легко согласился Максютов и неудержимо зевнул,  не  донеся
ладонь до рта. Несколько раз с усилием моргнул,  приминая  одрябшими  веками
подглазные мешки. - Верно, тебе не помешало, Алексей. И это  большая  удача,
не зря я тебя послал. На всякий случай скажу, если ты еще не  понял:  именно
поэтому я с тобой сейчас и разговариваю. Цени.
   - Спасибо, Анатолий Порфирьевич, - пробормотал я.
   Никакой  особенной  благодарности  я  не  чувствовал,  скорее   наоборот.
Подчиненный может  предполагать  себе  что  ему  вздумается,  но  начальство
располагает, и точка. Не нравится - иди торгуй диванами  в  "Альков-сервисе"
или найди себе любую другую нормальную работу. Ведь еще не поздно...
   Отчего-то в последнее время подобные мысли стали посещать меня все  чаше.
Пытаясь отогнать их, я высадил в издырявленную мишень одну за  другой  сразу
три пули из "марголина" - не уверен, что мимо "молока", зато от души.
   - Рано благодаришь, - осадил Максютов. - Не стану тебе ничего обещать, но
если дело сдвинется... Вот что: кому посоветуешь передать твою группу?
   Так я и думал.
   - Саше Скорнякову.
   - Не молод ли?
   -  Вся  группа  три  человека,  -  напомнил  я.  -  По  "Квазару"  работу
практически закончили, среди технологов  чисто.  Образцы  крал  и  передавал
цеховой рабочий. Разработка по "Сириусу" только начата, однако  значительных
затруднений не предвижу. Плюс кое-какая мелочь. Скорняков потянет.
   Максютов молчал целую минуту - успевая размеренно постреливать по мишеням
и одновременно натужно ворочать в голове неизвестные мне мысли, тяжелые, как
гранитные надолбы. Одно было ясно: и вороватый рабочий,  и  опытные  образцы
новейшей  волоконной  оптокерамики,  попавшие  в  лапы  концерна  "Сиеменс",
интересовали его сейчас весьма мало.
   - Ну, Скорнякову так Скорнякову, - решил он наконец. -  С  этого  момента
ты, Алексей, формально входишь в резерв,  фактически  же  будешь  заниматься
совсем другим. Догадываешься чем?
   - Догадываюсь. - Изображать из себя окончательно лопоухого осла  тоже  не
стоило.
   -  Вот  и  ладно.  Тема  пока  существует  неофициально.  Отчитываться  о
результатах будешь только передо мной. Повтори.
   - Отчитываться только перед вами, Анатолий Порфирьевич.
   - Свои образцы сдашь Борисову,  он  здесь  и  ждет.  Сколько  тебе  нужно
времени, чтобы просеять двести мегабайт?
   - На Большой Считалке?
   - На своем чипе. Я прикинул.
   - Сутки.
   - Всего-то? - Максютов с усмешкой качнул головой. - Добро. Прямо завидую:
хоть сам беги дырявить голову и ставить чип.., вприпрыжку. Вот что, Алексей:
добавлю тебе на подзатыльник еще кое-какой материал от  себя,  ознакомишься.
Что искать у Шкрябуна, поймешь сам. Так и быть, сутки тебе даю,  потому  что
потом ты мне понадобишься свежим... Ты все высадил?
   - Да.
   - Тогда пошли запишем, - сказал он.
   Опять послали -  и  я  опять  пошел.  Только  на  сей  раз  хвостиком  за
Максютовым.

Глава 3

   Зря я предупредил Машу, чтобы рано не ждала, - было пять утра,  а  это  в
обычном понимании и есть рано. В такое время нормальные люди еще  спят,  тем
более в воскресенье. И между прочим, напрасно. Ибо по нынешней  августовской
жаре только в это время и можно еще кое-как  дышать  вне  кондиционированных
объемов:  асфальтовые  реки  улиц  и  озера  площадей  едва  успели  остыть,
раскалившиеся за день бетонные коробки нехотя отдали  лишнее  тепло  эфирным
средам. На востоке, слабо просвеченный  сквозь  городскую  дымку,  занимался
скудный серый рассвет.
   Я ехал к себе  в  Кунцево  и  размышлял  о  странностях  русского  языка.
Занимался рассвет. Чем это, любопытно  знать,  он  занимался?  Судя  по  его
осторожной медлительности, решал тяжкую проблему: выкатить или  не  выкатить
сегодня в небо размазанное городским смогом светило?
   Пожалуй, лучше бы не выкатывал. На домашний кондиционер я еще не накопил.
   Тишины, конечно, не было - где в  мегаполисе  бывает  тишина?  Когда?  По
улицам с шуршанием носились машины,  пока  редкие.  Ранний  пустой  трамвай,
уродливый и угловатый, как допотопный бронепоезд, удравший с запасного пути,
со скрипом и скрежетом взял поворот в восемь румбов. В пыльном скверике  два
щуплых   милиционера   воспитывали   "демократизаторами"   орущего   пьяного
богатырской комплекции, приплясывая и ловко уворачиваясь  от  его  громадных
ручищ. Лет десять назад я, наверно, остановился бы посмотреть - это и впрямь
выглядело забавно.
   Не врал Экклезиаст: "Что было, то и будет". Пожалуй...
   И все-таки если можно получить удовольствие от езды по московским улицам,
то лишь на стыке ночи и утра: трассы почти пусты, толп  нищих  на  тротуарах
еще нет - не их время. Лишь некоторые, согнанные конкурентами с  благодатных
мест, с ночи  занимают  позиции  возле  подъездов  многоквартирных  домов  в
расчете на полусонную психологию ранних пташек: в девяти случаях  из  десяти
приставалу матерно обложат, но уж один раз подадут щедро. Пьяный и не вполне
проснувшийся - близнецы-братья.
   Возле моего подъезда в многоэтажке, выпирающей  углом  на  улицу  Алексея
Свиридова, знакомый приставала - потертый мужчинка с сизым похмельным мурлом
- проводил меня сумрачным взглядом, сплюнул вслед, но клянчить денег на  сей
раз не дерзнул, понимая, что опять напорется  на  "работать  не  пробовал?".
Впрочем, что я могу о нем знать? Может,  и  пробовал  когда-то.  Между  нами
говоря, все эти президентские программы  борьбы  с  люмпенизацией  населения
мало чего стоят, а почему так получается  -  не  знаю.  Однако  люмпенов  не
убывает, это точно.
   А этот к тому же неумный. Если бы встал днем в центре перед любым  модным
магазином с картонкой "Подайте на чип!" - имел бы успех. На чип не наклянчил
бы, а на опохмел - запросто.
   Неслышно отомкнуть дверной замок. Тихонько снять обувь, осторожно,  чтобы
не скрипнула дверь, заглянуть в спальню. Так я  и  знал:  Маша  опять  спала
вместе с Дочерью. Она часто  так  делает,  когда  я  забываю  явиться  Домой
ночевать. Днем она покрикивает на Настьку, а вот ночью...  Закрыть  глаза  и
чувствовать рядом с собой тепло своего ребенка, просто чувствовать, не  видя
его лица, забыв на недолгое время о проклятой сорок седьмой хромосоме...
   Это приятно, наверное.
   Может быть, нам следовало завести второго ребенка. Маша не захотела,  при
моих намеках сразу замыкалась наглухо, уходила в себя. Я не сразу ее  понял.
Одно дело знать из книг и от  врачей,  что  болезнь  Дауна  случайна,  а  не
наследственна,  что  второй  ребенок  почти  наверняка  родится   нормальным
здоровым младенцем, - и совсем другое каждый день слышать лепет  олигофрена,
видеть эти вздутые щеки,  этот  вечно  высунутый,  не  помещающийся  во  рту
язык... И винить себя, только себя.
   Мне кажется, Маша не поверила ни врачам, ни книгам.
   Мы не отдали дочь в платный приют - не  захотели,  да  и  не  смогли  бы,
наверное. Ни я, ни Маша. Нас не уговаривали, нам, вопреки очевидному профиту
приюта, старательно объяснили, что дети с болезнью Дауна обычно контактны  и
доброжелательны, уход за ними несложен. И это оказалось правдой.  Трудно  не
любить своего ребенка, каким бы он  ни  был.  Не  прощать  Настьке  выходок,
значения которых она не способна  понять,  не  играть  с  ней,  не  покупать
шоколадных батончиков...
   Вот только второго ребенка мы так и не завели.
   Есть хотелось зверски. После вчерашних гамбургеров из "Госснаба" во рту у
меня маковой росинки не было. Я поспешил на кухню, вскрыл первую  попавшуюся
под руку жестянку, с хлюпаньем умял некого гада в томате, запил  растворимым
кофе и почувствовал себя лучше. Теперь можно было приняться за дело.
   Я так и поступил, перетащив в кухню кресло и размешав в  чашке  еще  одну
порцию кофе, на этот раз без сахара.
   Возникающее  от  записи  на  чип  гигабайтных  массивов  чувство  легкого
отупения, которое, впрочем, сравнительно  быстро  проходит,  мне  сейчас  не
грозило. Двести с  довеском  мегабайт  информации  -  не  объем.  Давая  мне
задание,  Максютов  прекрасно  понимал:  на  любой  мыслимый  анализ   столь
скромного массива данных мне скорее всего потребуется восемь - десять часов.
В самом крайнем случае пятнадцать, но уж никак не больше.
   "чиппи!"
   Шар холодного огня раскрылся, рассыпая карточки. Тысячи карточек. Ни одна
не имела шанса ускользнуть от внимания, я видел  их  все  и  мог  читать  до
полусотни одновременно. Это предел, потолок. За  полтора  года  чип  в  моем
черепе  превратился  в  сильно  устаревшую  модель,   над   которой   теперь
снисходительно посмеиваются владельцы того  же  CROWN'a-VL-2100,  -  а  зря.
Глупцы и пижоны не возьмут в  толк,  что  предел  возможностей  определяется
мозгом.  Каков  бы  ни  был  кнут,  увечную  клячу  не  превратить   ни   во
владимирского тяжеловоза, ни тем более в фаворита стипль-чеза.
   Честное слово, это радует...
   Сумасшедшая п