л виден только один жилой бокс нашего городка,  прежде
занимаемый Шкрябуном, а  ныне  -  какими-то  двумя  типами  из  технического
персонала. Один из них курил снаружи у двери, второго не  было  видно.  Тот,
что курил, подставлял лицо солнцу  и  жмурился.  Это  он  зря.  Когда  после
полудня жара станет труднопереносимой, он столь же истово будет искать  тень
- и скорее всего напрасно, потому что около Объекта тени практически нет,  а
в нашем бункере ему делать нечего. Хотя его это, возможно, устраивает. Вдруг
он южанин, теплолюбивый от природы? Тогда и свирепые полуденные  слепни  ему
нипочем - запакуется  по  самые  глаза  в  плотный  костюм  и  будет  преть,
блаженствуя.
   Который день солнце вставало из дымки -  где-то  к  востоку  едко  горели
торфяники, огонь уже не раз норовил перекинуться на леса.  По  слухам,  торф
всерьез пытались тушить, но вроде бы сизая дымка с каждым  днем  становилась
все гуще.
   Ни единого облачного  клочка  не  плыло  по  горячему  небу.  Метеорологи
божились, что такого жаркого и сухого лета в здешних краях  не  было  больше
двадцати  лет.  В  середине  июня  прошел  один  несильный  дождик,  принеся
мимолетное  облегчение,  тем  и  кончилось.  Травы  на  пойменном  лугу,  не
придавленные жилыми  боксами,  изрядно  потоптанные  при  сооружении  нашего
городка, сникли и побурели. Река обмелела, вода в ней  прогрелась  до  того,
что в ямах дохли налимы и колыхались кверху брюхом  вниз  по  течению.  Реку
можно было перейти вброд в любом направлении, чем и  занимались  технари  из
отдыхающей смены, неутомимо протаскивая неизвестно  где  добытый  бредень  -
понятно, выше того  места,  где  в  реку  сливались  стоки  нашей  временной
канализации. Между боксами на веревочках  вялились  леци,  предусмотрительно
укрытые от мух марлей.
   Как-то незаметно изучение Монстра стало вполне  обыденным  делом.  Та  же
психология людей, надолго командированных на  какой-нибудь  полигон,  ничего
нового. Один раз из Слободского ухитрились пригнать  сюда  цистерну  пива...
Монстр все еще поражал  воображение,  но  по-прежнему  не  проявлял  внешней
активности. Вблизи него продолжали осторожничать, но бояться его перестали.
   "Камешки" Топорищева отличались удивительным разнообразием по весу, форме
и материалу - от стальных пластинок и шариков до кусков плотного  пенопласта
и всевозможных деревяшек. Натуральные камешки тоже были - и разных видов: от
благородного хрусталя и блестящего искристого колчедана до скучных  обломков
силикатного кирпича. Их тщательно взвешивали, обмеряли, обмазывали  какой-то
клейкой гадостью, не липнущей, однако, к специальным  перчаткам,  по  одному
или сериями швыряли в туннель и не в  туннель  и  смотрели,  что  получится.
Топорищев растянул себе плечо и запросил помощников. Охранники на  вышках  с
удовольствием  оборачивались  поглазеть,  как   несколько   человек   вполне
благопристойного вида занимаются детскими  развлечениями.  Должно  быть,  со
стороны это выглядело еще  забавнее,  чем  попытки  киношных  доисторических
охотников  отогнать  камнеметанием  громадную,  еще   более   доисторическую
черепаху. Только уж надо  признать,  что  камешки  у  тех  троглодитов  были
побольше, а черепаха - куда как поменьше нашей.
   Ну разве можно уважать существо, позволяющее безнаказанно швырять в  него
всякой дрянью?
   По  накоплении  статистики  (Объекту  было  предложено  несколько   тысяч
предметов) Топорищев  и  Фогель  огласили  свои  выводы.  Неживые  предметы,
прилипшие к "коже" Монстра, неумолимо заглатывались, раньше  или  позже;  не
было выявлено никакой корреляции, не говоря уже о прямой зависимости,  между
временем ожидания и размером, массой, материалом или  формой  предмета.  Два
предмета, соединенные  тонкой  проволокой,  принимались  объектом  за  один.
Серийности Монстр не понимал - в серии предметов, прилипших к туше  чудовища
в непосредственной близости друг  от  друга,  каждый  заглатывался  порознь,
независимо от его окружения.
   Но самое главное заключалось в другом  -  в  вероятностном  распределении
времени   ожидания.   Никакой   гауссианы   или   чего-то   подобного,   как
предполагалось  вначале,  не  выявилось,   напротив,   закон   распределения
оказался" строго равномерным - в рамках погрешности, разумеется.  Наименьшее
время   ожидания   равнялось   практически   нулю,   наибольшее   из   точно
зафиксированных составило более тридцати часов. Получалась интересная  вещь:
контактирующий с Монстром неживой предмет обладал четко выраженным  периодом
полупоглощения по аналогии с периодом полураспада изотопов, равным  двадцати
семи минутам с секундами. Наши  паучники,  и  Топорищев  в  первую  очередь,
торжественно заявили: живые системы так себя не ведут, следовательно  Монстр
- не животное.
   Допустим. Тогда что же он такое, черт  побери?  Поднимите  мне  веки,  не
вижу!
   "Камешки" в виде подопытных животных вели себя более сложно.  Из  десятка
лабораторных крыс, выпущенных глубоко в туннеле,  вернулись  три.  Подробное
исследование не выявило в животных никакой патологии, как ранее  не  нашлось
биохимических аномалий в копченом окороке, найденном при  разбившемся  трупе
Буланкина. Судьба остальных крыс осталась неизвестной.
   Вслед за этим  к  "коже"  Монстра  было  прикреплено  Несколько  десятков
проволочных клеток с теми же крысами. Результаты обескуражили. Иногда клетка
поглощалась  вместе  с  животным,  в  других  случаях  с  неудержимой  силой
поглощалась одна клетка, а несчастную  крысу  попросту  продавливало  сквозь
проволочную сетку, расчленяя на кровавые фрагменты с такой поспешностью, что
она не успевала и пискнуть. Одну клетку Монстр  не  желал  поглощать  больше
суток, пока зверек не скончался от голода, жажды, а может,  и  от  теплового
удара,  но  чуть  только  это  произошло,  клетка  исчезла  с   не   меньшей
поспешностью, чем предыдущие. Наконец, одна крысиная особь из тех, что  были
поглощены вместе  с  клеткой,  помеченная  номером  Б-43,  получасом  спустя
благополучно вернулась через туннель, явно чувствуя себя превосходно.
   Ни  Топорищев,  ни  биологическая  банда  Фогеля,   ни   позднее   другие
обосновавшиеся здесь физики не сумели объяснить, каким образом тело  Объекта
с  его  твердостью,  превышающей  алмазную,  внезапно  приобретает  свойства
протоплазмы  амебы,  вдобавок  сильнейшим  образом  утрированные,  или  даже
жидкости с нулевой вязкостью. Зато гипотезы плодились почище кроликов.
   Кстати, опыты на кроликах также проводились.  И  на  мышах.  Со  сходными
результатами. Умерщвленные грызуны подчинялись общей для  неживых  предметов
закономерности.
   Что обо всем этом думать, было не ясно. Я давно бросил это занятие и лишь
продолжал фиксировать информацию. Иного от меня не требовалось,  иного  я  и
сам не хотел. Если мозги закипят от натуги и невозможности что-либо  понять,
выйдет из строя чип, а он казенный.
   Я улыбнулся - оказывается,  у  меня  еще  не  атрофировалась  способность
шутить, хотя бы наедине с самим собой. Максютов сказал бы, что  это  хороший
признак.
   До автобуса оставалось еще пять минут. Автобус на моей памяти ни разу  не
опоздал. Я отвернулся от окна  и  включил  телевизор.  Работал  только  один
круглосуточный       канал       центрального        телевидения,        шла
информационно-развлекательная программа  "Ранняя  пташка".  На  эстраде  под
подобие музыки при полном одобрении зала  приплясывал,  вылизывая  микрофон,
некий попсовик-затейник. Ему дали  доскакать  до  края  помоста  и  включили
информационный блок.
   Первым делом я увидел наш Объект, снятый отнюдь не из космоса, к чему уже
привыкли, а с высоты птичьего полета. Как же-с, помню. Скандал был еще  тот.
Местные телевизионщики оказались покруче столичных коллег, ничего путного не
придумавших в ответ  на  получение  полного  и  окончательного  отлупа.  Эти
придумали После того как их съемочную  бригаду,  подпольно  подбиравшуюся  к
объекту, чудом не перестреляли в лесу и вдобавок продержали двое  суток  под
арестом,   они   ухитрились   запустить   над   запретной   зоной   жужжащую
радиоуправляемую  авиамодель  с  телекамерой,  естественно,  не   замеченную
ПВОшниками. С вышек по ней лупили из пулеметов и завалили-таки, но уже после
пролета  над  Монстром.  Заглушить  слабенький  сигнал  не  успели,  и   вот
пожалуйста - пошел гулять фильм. И даже очень приличного качества.  В  конце
концов Максютов решил, что беда не слишком велика и велел махнуть  рукой  на
этот  прокол,  а  слабосильная  местная  телекомпания,  живо  организовавшая
аукцион, существенно поправила свой бюджет.
   На улице - сухой глинистой колее между жилыми  боксами  -  бибикнул  наш,
генеральский, автобус. Пора. Бормоча себе под нос: "Все  будет  хорошо,  все
будет хорошо", я вышел, запер за собой дверь и поспешил занять свое место  -
второе кресло в левом ряду, у окна.  Поздоровался  с  Максютовым,  сдержанно
приветствовал  Топорищева,  кивнул  ребятам.  Несколько  взглядов,  довольно
откровенно брошенных на мою персону, я проигнорировал.  Раньше  на  меня  не
слишком пялились хотя всем здесь было известно, что я за птица, но сегодня -
особенный день. В первую очередь для меня.
   С тех пор, как мы обосновались у реки километрах в  четырех  от  Монстра,
еще ни разу дорога туда или обратно не занимала меньше двадцати двух  минут.
Это был рекорд. Учитывая тройную проверку документов у всех  пассажиров,  не
так уж плохо.
   Остановка перед воротами  на  выезде  из  городка.  Здесь  проверка  идет
быстро, достаточно показать часовому постоянный пропуск. Вторая остановка  у
блокпоста перед въездом в лес. Шлагбаум в узком проезде,  оставленном  среди
рядов проволоки, чисто декоративен, зато  пулеметные  амбразуры  в  бетонных
колпаках по обе стороны дороги у кого угодно отобьют охоту рыпаться.  Прицел
уж больно удобный. Знакомый прапорщик с АКСУ на груди, ловко двигающийся  по
проходу между сиденьями, как всегда, нетороплив  и  дотошен.  Любой  из  нас
давно  намозолил  ему  глаза,  он  знает  наизусть  каждый  сгиб  на   наших
документах, но истово несет службу,  помня  судьбу  своего  предшественника,
однажды не спросившего документы у  Максютова.  И  последняя,  самая  долгая
остановка, где проверяются не только личные документы и постоянный  пропуск,
но и разовый пропуск, меняющийся ежедневно. Это уже при выезде из  леса,  на
краю поля, где лежит Монстр.
   Лежит? Я оговорился. Если это можно назвать бездельным лежаньем,  то  мир
стоит на трех китах. Пусть он не животное, но он живет там. Это не  передать
словами, здесь что-то иррациональное. Каждый, кто по долгу службы  находится
поблизости, ощущает его присутствие даже в полной темноте.
   Ладно бы - просто жил! Лежал бы  неподвижной  медузой,  оградив  себя  от
посягательств  двадцатиметровым  "барьером  отталкивания",  занятый   своими
проблемами,  погруженный  в  самосозерцание,   подъедал   бы   вокруг   себя
неорганику, не отрываясь от странной своей медитации... С этим смирились бы,
в конце концов, тем более что хулиганить вовне он вроде бы перестал, если не
считать продолжающегося попятного движения  материков.  Если  бы  он  просто
жил...
   Если бы все было так просто!
   На самом деле все намного хуже: Монстр растет.
   Как ни странно, первым  заметил  это  сержант-контрактник,  скучающий  на
вышке с биноклем. По-моему, ему следовало бы стать не сержантом,  а  поэтом,
художником-пейзажистом  или  по  крайней  мере  ботаником,  -  иначе  трудно
объяснить, почему ему пришло в голову любоваться одному ему чем-то приметным
цветком лютика  ползучею,  произросшим  среди  мятой  травы  в  полушаге  от
охраняемого объекта. На шестой день, считая от посадки, сержанту показалось,
что граница объекта немного приблизилась к цветку.  На  седьмой  он  в  этом
убедился, наведя свою оптику на растение дважды, - в начале  и  конце  своей
смены. Монстр медленно наползал - то ли Двигался, то ли рос. Утром  восьмого
дня цветок исчез под объектом, о чем сержант доложил по команде.
   Макс ютов пришел в ярость и устроил нам разгон. С Топорищевым  и  Фогелем
он весь день старался не разговаривать, как видно, не ручаясь за себя,  зато
нам досталось по первое число. Но кто из нас мог предположить, что эта тварь
начнет расти? Кому могло прийти в Голову сразу же  организовать  непрерывное
угломерное наблюдение? Дело-то плевое, а вот не сообразили...
   Автобус подвез нас прямо к наблюдательному бункеру на пригорке - круглой,
чуть приподнятой над жухлой  травой  бетонной  площадке  с  парой  антенн  и
рощицей  перископов.  Я  не  стал  выяснять,  получил  ли   водитель   такое
распоряжение или проигнорировал за давностью противоположное,  -  во  всяком
случае, никто не сделал ему замечания. Обнаглели...  Привыкли  к  тому,  что
Монстр занят собственным ростом и не проявляет внешней активности, перестали
бояться. Уже девять дней нет сообщений о новых аномальных  зонах,  зато  наш
бывший окопчик - вон та серая полоска в выгоревшей траве -  не  позднее  чем
послезавтра исчезнет  под  расползающейся  вширь  тушей  чудовища.  Нетрудно
предсказать день, когда нам  придется  сменить  бункер  на  более  удаленный
наблюдательный пункт. Монстр просто растет, и скорость его роста  все  время
увеличивается... Он растет, а мы - обнаглели.
   - Готов, Алеша? - спросил меня Максютов,  отведя  немного  в  сторону.  Я
кивнул.
   - Амуницию тебе сейчас принесут, через  полчаса  начинаем.  Ты  смотри..,
если не уверен в себе, мы можем подождать.., или перенести на завтра.  Время
пока есть.
   Насчет времени он сказал больше из дипломатии. Какое время? Откуда оно  у
нас? Мы не знаем, что такое Монстр, мы только знаем, что если он будет расти
по-прежнему, ему хватит какого-нибудь десятка лет, чтобы покрыть  собой  всю
Евразию с Африкой в придачу. Конечно, при условии, что скорость его роста со
временем не уменьшится, чего пока не видно.
   Кстати, с тем же успехом она может увеличиться, сократив  отпущенный  нам
срок. А если существенно подросший Монстр  вновь  начнет  проявлять  внешнюю
активность - мы просто не выдержим, сломаемся  на  уровне  принятия  решений
гораздо раньше, чем могли бы, и в безумных попытках избавить себя и весь мир
от инопланетной напасти начнем дубасить это чудовище всем арсеналом средств,
имеющихся в нашем распоряжении, а Монстр, насмехаясь  над  нелепой  попыткой
Моськи загрызть слона, начнет с легкостью гасить ядерные боеголовки, как это
он уже делал, сбивать с  курса  стратегические  ракеты,  роняя  их  на  наши
головы, поражать неизлечимым безумием Генштаб...
   На самом деле в запасе у нас не больше года. Потом придется думать уже не
об изучении - о массовой эвакуации.
   - Все в порядке, Анатолий Порфирьевич, - сказал я. - Я готов.
   - Как самочувствие?
   - Здоров. Выспался.
   Было  ясно,  что  Максютова  интересует  совсем  другое,  и  он  понимал,
наверное, что лучше  меня  прямо  об  этом  не  спрашивать,  но  все  же  не
удержался:
   - А настроение?
   - В норме, Анатолий Порфирьевич. Не беспокойтесь.
   - Не дрожишь?
   От бестактного вопроса меня едва не передернуло.
   - Есть немного. Но, думаю, проблем не будет. Схожу и вернусь.
   - Это хорошо, что ты не задеревенел, - проворчал Максютов, - а то  я  уже
начал беспокоиться.  Дрожать  Разрешаю  и  даже  приказываю.  Ты  там  собой
особенно не рискуй, лишнее геройство нам ни к чему. Если что - сразу  назад,
бегом. Попытку можно и  ПОВТОРИТЬ,  но  для  этого  ты  должен  как  минимум
уцелеть... "снимаешь, Алеша?
   - Понял, Анатолий Порфирьевич.
   - Ну то-то. Я на тебя надеюсь. -  Максютов  приобнял  меня  одной  рукой,
слегка похлопал по спине. - Сходи и вернись, Алеша, не подведи Носорога.
   Я только покивал в ответ. Все-таки Максютов немного  сдал  после  нелепой
гибели подполковника Шкрябуна. Внешне он почти  не  изменился,  несмотря  на
бешеную нагрузку, наоборот, как будто стал  строже  к  себе,  демонстрировал
выправку   и   подтянутость,   не   говоря   уже   о   своей   феноменальной
работоспособности, но иногда, особенно наедине со  мной,  становился  более,
чем обычно, говорлив и, пожалуй, чуть-чуть сентиментален. Прежде он не  стал
бы ни обнимать меня перед заданием, ни произносить прочувственных слов...
   Сентиментальный Носорог-Максютов - это не к добру. В лучшем  случае  -  к
внезапно подступившей старости.
   Мне вдруг стало жаль его. Я  улыбнулся,  постаравшись,  чтобы  улыбка  не
получилась вымученной. Кажется, вышло как надо. Максютов оглянулся на  меня,
прежде чем по винтовой лестнице спуститься в бункер, куда  уже  нырнула  его
свита, затем толстая броневая  плита  с  негромким  гудением  скользнула  по
направляющим, встала над широкой горловиной люка и притянулась намертво...
   Вряд ли я буду думать о нем, выполняя задание. Почти наверняка у меня  не
найдется времени думать ни о чем постороннем. Но я постараюсь  справиться  -
не ради одного Максютова, разумеется. Ради всех. Ради Маши и Настьки. И ради
себя.
   Я справлюсь. Четвертый доброволец сумел войти в туннель и уцелеть - сумею
и я.
   Может быть.
   В трагедии, случившейся со Шкрябуном, отчасти были виноваты все мы,  и  я
тоже. О том, что с ним творилось, мне следовало  немедленно  доложить  лично
Максютову, но я этого не сделал из ненужной  деликатности,  понадеявшись  на
вульгарный авось. А творилось с ним неладное.
   Он боялся Монстра, но не так, как мы.  Не  умом,  даже  не  подсознанием.
Липкий, неодолимый страх гнездился у него гораздо глубже, где-то  на  уровне
древних инстинктов. Вблизи Монстра  Шкрябун  чувствовал  себя  кроликом  под
взглядом удава, с самого первого дня он нервничал куда сильнее  нас,  однако
мы не обратили на это должного внимания. Да и с какой, казалось  бы,  стати?
Подполковник Нацбеза вовсе не институтка, он должен был справиться со своими
нервами. Рано или поздно справлялись все, точно так же, как абсолютно у всех
первый взгляд на Монстра вызывал только  два  чувства:  омерзение  и  страх.
Кто-то,  как,  например,  Топорищев,  полностью  пришел  в  себя  уже  через
несколько минут, другим, вроде меня,  требовались  часы,  некоторым  дни,  а
Фогель после той  прогулки  от  автобуса  до  окопчика  стал  появляться  на
наблюдательном пункте лишь через неделю, - но так или иначе спустя  какое-то
время люди начинали полностью контролировать свои мысли и поступки.
   Все, кроме Шкрябуна.
   Он пил по ночам, пил страшно, в одиночку. По утрам у него тряслись  руки,
под глазами набрякли большие  вислые  мешки  с  кровяными  прожилками,  кожа
приобрела серый оттенок. Возможно, ему все же удалось бы взять себя в  руки,
начни Максютов использовать его "паранормальную" группу, -  но  тот,  решив,
что толку от паранормалов  не  будет,  выставил  их  прочь  Под  подписку  о
неразглашении. Наверное, вслед за ними следовало отослать и самого Шкрябуна,
а не держать его  при  себе  в  качестве  неизвестно  кого  -  советника  не
советника, порученца не порученца Пусть бы занимался чем-нибудь  другим,  не
видя каждый день Монстра,  не  зная  о  результатах  наших  экспериментов  с
роботами, крысами, кроликами Но вышло так, как вышло. Шкрябун угрюмо  молчал
на последних "разборах полетов" или отделывался односложными  ответами.  Под
конец его почти перестали замечать Новость о том, что скорость роста Монстра
линейно увеличивается, он принял  внешне  спокойно,  но  однажды,  когда  он
думал, что за ним никто не наблюдает, я случайно увидел его плачущим.
   На следующий день на глазах у всех  он  покончил  с  собой  -  неожиданно
рванулся к туннелю и, прежде чем кто-нибудь успел ему помешать, исчез в нем.
   Наружный психобарьер, непроницаемый для большинства людей,  заставил  его
зашататься на бегу, как пьяного, барьер в зеве туннеля ударил еще сильнее  и
отшвырнул назад, но  Шкрябун  снова  бросился  в  пасть  Монстра,  как  бык,
атакующий мулету, и проскочил. Оберну