бражения Монстра. Вероятно, интернатовским детям
не очень-то дают смотреть телевизор.
   Я  попытался  догадаться,  какие  из  этих  рисунков  могли  принадлежать
Настьке, и не сумел опознать ни одного. Либо  ее  рисунков  здесь  не  было,
либо, что вероятнее, она теперь исчеркивала бумагу по-другому,  нахватавшись
развивающих методик. Время идет, человек взрослеет.., даже даун.
   А узнает ли меня дочь? На один миг меня  схватила  тихая  паника.  Десять
месяцев! Именно столько я ее не видел. Вот именно, время идет. И для ребенка
оно движется гораздо медленнее, не идет, а ползет,  как  объевшаяся  ленивая
черепаха, и десять месяцев для него - десять лет для взрослого.
   - Папаша, получайте! И чтобы не бегать в парке!
   - Не буду.
   Они закутали Настьку, как для экспедиции на Памир  -  на  голове  шапочка
толстой вязки, на  теле  пуховая  куртка  с  поднятым  и  обвязанным  шарфом
воротником. Дочь здорово подросла за эти десять месяцев. Появились  какие-то
новые, пока трудно уловимые черты, которые, я это знал, и не  надо  пытаться
уловить, а надо дать им время, совсем немного времени, чтобы  они  сделались
родными. Мне показалось, что ее лицо стало  еще  более  одутловатым.  Как  и
прежде, толстый язык не помещался во рту.
   Какая разница!
   - Папка... Она не забыла.
   Я подхватил ее на руки - она счастливо  пискнула.  Покружил  под  гневным
взглядом тетки, дождался окрика, поставил, взял за руку.  Сделал  в  сторону
тетки успокаивающий жест: все, мол, больше  никакого  хождения  на  головах.
Папа давно не видел дочку. Папа с дочкой идут гулять, очень спокойно гулять,
понятно?
   - Не больше пятнадцати минут! - крикнули нам вслед.
   - Да-да, конечно, - уверил я, не оборачиваясь.  Дверь,  снабженная  тугой
пружиной, гулко бухнула за моей спиной.
   Дождь и вправду перестал. В лужах на асфальте мокли палые  листья.  Пахло
осенью.
   - Я принес тебе няняку, солнышко.
   - Дяй! Дяй няняку!
   Я вскрыл хрустящую обертку и отломил ей два квадратика. Настька не  стала
капризничать. Как всегда, я не мог разобраться: то ли она не видела  разницы
между "мало" и "много",  то  ли  расчудесно  понимала,  что  я  дам  ей  еще
шоколадных квадратиков, когда она  справится  с  этими.  Сколько  потребует,
столько и дам, потому что папка хороший.  Нормальному  человеку  не  понять,
какие мысли текут в голове слабоумного, на это только Монстр способен.
   - Ну смотри, куда это годится? Все пальцы перепачкала.
   - Папка, - сказала дочь с набитым ртом. - Папка холосый.
   Комок подступил к горлу.
   Хороший... Да уж.
   Чугунная решетка на кирпичных столбах и вместе с нею территория интерната
остались позади. Боковым зрением  я  уловил  скорохватов  Витю  и  Валеру  и
скрипнул зубами от злости. Страхуются...
   А зря. Если уж  я  не  сумел  сбежать  один,  то  с  Настькой  это  стало
совершенно невозможно. Я мог бы рвануть по парку, оставив дочь им..,  ничего
бы они ей не сделали! Что-то мешало мне. Наверное, есть предел,  за  которым
дальнейшее предательство становится невозможным.
   Ох, и глупо!
   Мы двинулись через парк, еще тихий по утреннему времени, если не  считать
слабого шелеста опадающей листвы. Чуть позже сюда явятся  мамаши  выгуливать
детей, приковыляют бабки посидеть на лавочках, а вон тот  столик,  усыпанный
за ночь  мокрыми  изжелта-красными  пятернями  клена,  наверняка  оккупируют
пенсионеры-доминошники. Но пока в парке было безлюдно. Витя держался шагах в
десяти позади нас, Валера выбрал параллельную дорожку. Коля Штукин терпеливо
ждал возле машины, привалившись к дверце задом.
   Когда до него осталось несколько шагов,  он  вынул  руку  из-за  спины  и
дважды бесшумно выстрелил - в меня и дочь.
   Не знаю, что было у него в ампулах, но точно не серотонин. Чип  запоздало
взвыл об опасности - я не успел разобрать, какого рода. Боли не было, просто
мир качнулся, задрожал и перестал существовать.
   Болел бок. Мой правый битый бок, еще нуждавшийся в ежедневной  перевязке,
с едва зарубцевавшейся ямой, где когда-то помещался кусок  ребра,  вырванный
пулей кретина-сторожа. Я лежал  именно  на  правом  боку,  подогнув  ноги  и
упираясь во что-то макушкой, на заднем сиденье автомобиля. Судя по тому, как
подвеска отзывалась на выбоины в асфальте, машина шла довольно быстро.
   Я застонал и пошевелился. Затем попытался приподняться на локте  и  света
невзвидел. Стараясь поменьше стонать, я спустил  ватные  ноги  на  резиновый
коврик и кое-как принял полусидячее положение. Тело все еще слушалось плохо.
   Не убили, значит. Только обездвижили. Суки, перестраховщики!
   Когда мутная пелена перестала застилать глаза, я немного удивился.  Кроме
меня, в  машине  находился  всего  один  человек:  впереди  за  рулем  сидел
моложавый мужчина, и явно не Штукин. Тот рыжеватый, веснушчатый  блондин,  а
этот, насколько я мог судить, был  брюнет,  да  еще  жгучий.  Скорее  всего,
кавказец.
   Все-таки чего-то я в этой жизни до  конца  не  понимаю:  что,  кавказские
сепаратисты уже начали похищать людей в Москве? Да еще выхватывать их из рук
Нацбеза? Да нет, первое еще куда ни шло, а на второе у них, к счастью,  пока
что кишка тонка.
   - Пригните голову, Алексей Сергеевич, - сказал, не оборачиваясь, мужчина.
- А еще лучше лежите, как лежали. У моей машины стекла не темные.
   Машина и вправду была другая.
   - Где моя дочь? - зашипел я.
   - Здесь, не волнуйтесь. На переднем  сиденье.  Она  еще  спит  и  немного
сползла, вот вам и не видно. Не беспокойтесь, с нею все в порядке.
   - Покажите, - потребовал я.
   Он повернул зеркальце над лобовым стеклом.
   - Так вам видно?
   - Да. Ну вот что, если с ней что-нибудь...
   - Я же сказал: не беспокойтесь, - перебил он. - Дозы были равные,  и  обе
рассчитаны на  взрослого  мужчину.  Будь  вашей  дочери  три  годика,  я  бы
волновался, но в нашей ситуации не вижу повода для паники. Она очнется,  вот
увидите.
   - Надеюсь...
   - А я уверен.
   - Кто вы такой? - спросил я.
   Мужчина вернул зеркальце в исходное положение.
   - Зовите меня Гурген.
   - Просто Гурген?
   - Гурген Акопович, если вам угодно. Чтобы у вас отпало желание  шарахнуть
меня по голове, скажу сразу: я ваш коллега, и я на вашей  стороне.  Так  что
лежите и ничего не бойтесь. Теперь мой черед бояться.
   Ничего не понимаю. Кроме того, что он, похоже,  не  террорист,  а  миссия
Штукина, по-видимому, дала сбой. Или она, эта его миссия, много сложнее, чем
мне представлялось?
   И что, собственно, в понимании моего  нового  знакомца  значит  "на  моей
стороне"? Где она теперь, эта моя сторона? Поднимите мне веки, не вижу.
   Машина неслась по какому-то загородному шоссе. Мелькали лесопосадки. Нет,
это не Новорязанка...
   - Где Штукин? - спросил я, прочистив горло.
   - Выбыл, - коротко бросил Гурген.
   - Не понял.
   - Выбыл по состоянию здоровья. Чего тут непонятного?
   Так-так. Любопытно.
   - А его хлопцы?
   - Тоже выбыли. Но все-таки лучше не маячить, Алексей Сергеевич.  Лягте  и
расслабьтесь. Помогать мне не надо, главное не мешайте. Передать вас  с  рук
на руки генерал-лейтенанту Максютову - моя задача.
   Так. Уже теплее.
   - Вы контролировали ход операции? - попытался уточнить я.
   - Именно так... Да ложитесь же! Поерзав задом,  я  кое-как  сдвинулся  по
сиденью вправо и прилег на левый бок. Гурген одобрительно гугукнул.
   - Ну и что у Штукина пошло не так?
   - Я  думал,  вы  заметили,  -  сухо  сказал  Гурген.  -  Скажите  спасибо
Максютову, что еще живы.
   Я пошевелился, и опять заныл бок. Вот сволочь.
   - Штукин жив?
   - Нет. Ясно...
   - Куда мы едем? - спросил я.
   - Пока в Домодедово. В аэропорт.
   - Могу я узнать, зачем?
   - Из Жуковского мы не  улетим,  -  отозвался  Гурген.  -  Не  дадут.  Или
долбанут по пути ракетой. Случайный пуск.
   - А что в Домодедово?
   - Попробуем улететь грузовым рейсом. Гуманитарная помощь  из  Англии  для
пострадавших от Монстра, продовольственная и вещевая. Рейс на Вятку.
   - Это какие же там пострадавшие? - не понял я.
   - Выселенные из запретной зоны. Правда. Я и забыл.
   - А почему Домодедово?
   - Экипаж-то российский, - терпеливо пояснил Гурген. -  В  Шереметьево-три
после вчерашнего теракта есть проблемы, так что посадили  их  в  Домодедово.
Через час у них вылет. Мы успеем.
   Интересно девки пляшут... Какой еще  теракт?  Впрочем,  вчера  вечером  я
почти не смотрел новости, мог и пропустить. Отсыпался я.., перед вылазкой.
   - В Шереметьево монстропоклонники нашкодили? - спросил я.
   - Какое там. Опять чеченцы.
   Вот как... Все возвращается на круги своя. Монстр  еще  очень  даже  жив,
хотя, вероятно, не вполне здоров, но  опасность,  которую  он  представляет,
вроде бы сходит на нет, в конец света уже мало кто верит,  а  значит,  можно
возвращаться к прежним занятиям, насущным и не очень, к нормальной, здоровой
жизни в меру  понимания  каждого.  Удивительно  быстро  люди  это  осознали.
Террористы по-прежнему станут заниматься своим  привычным  делом,  Нацбез  -
своим...
   - Стоп. Мысли мои путаются, организм  мой  отравлен,  чип  вообще  валяет
дурака. Не о том я думаю! Почему Штукин стрелял в меня и Настьку,  и  почему
стрелял  ампулами?  Кому  позарез  понадобилось  убрать  нас  по-тихому?  Не
Максютову же...
   Противодействие Монстра? Иностранных спецслужб? В принципе возможно и то,
и другое, однако никак не вяжется со словами Гургена. Блин... Тупица я,  вот
что, забыл, сколько будет  дважды  два!  Ведь  есть  по  меньшей  мере  один
человек,  которому  временное  могущество  Максютова  стоит  поперек  горла,
который  сделает  все,  чтобы  это  незапланированное  могущество  недавнего
бесперспективного полковника в тихом отделе не получило шанса вырасти с моей
и Настькиной помощью ни на грош, - а ведь оно  может  вырасти  неизмеримо...
Первый Шеф!
   Почуял опасность. Вот кто с удовольствием избавится от нас, чтобы  только
не допустить к двум "М" - Максютову и Монстру. На свой собственный  страх  и
риск  или  при  поддержке  и  полном  одобрении  советника  по  национальной
безопасности, а то и президента - сейчас совершенно не важно.
   Они насторожились, когда  Максютов  поставил  перед  нами  еще  и  теперь
кажущуюся фантастической  задачу:  научиться  управлять  Монстром.  По  мере
изучения ими материалов наших исследований их настороженность росла, пока не
перетекла в иное качество - панический испуг. До коленной дрожи, до хлюпанья
в подмышках... Когда они поняли, что в руки Максютову может попасть отмычка,
им пришлось принимать решение. И они его приняли.
   Стереть. Чтобы и памяти не осталось. Убрать. Уничтожить.
   Не Максютова - отмычку. Зарвавшегося генерал-лейтенанта  можно  окоротить
потом, когда некуда будет спешить. Дождаться удобного случая и выставить  на
пенсию. С почестями.
   Все так просто.
   Кого на пенсию, кого в никуда.
   В парке Штукин предпочел усыпить нас,  чтобы  не  Мотаться  по  Москве  с
трупами и избежать случайностей с живыми. Ведь я мог бы  что-то  понять  или
почувствовать. В сущности, моя легенда-экспромт об отце, сбежавшем с дочерью
неведомо куда, как нельзя лучше прикрыла бы ликвидацию. Не удивлюсь, если  и
любовника Маше подсунули.., хотя это ее нисколько не  извиняет.  Нет  ничего
гнуснее предательства - кому это понять до конца, до глубинного смысла,  как
не тому, кто стал предателем  сам?  Мне,  например.  Возможно,  когда-нибудь
нескоро наши с дочерью останки случайно обнаружили бы в коллекторном  стоке,
а теперь - шиш. Не выгорело. Теперь в упомянутом стоке обнаружат  Штукина  и
скорохватов. Счастливого вам плавания, ребята. Мне нисколько не жаль вас. Вы
честно работали на Первого Шефа, как я работал на Максютова, и  вы  получили
свою награду, как получил ее и я. Разница между нами лишь в том, что вы  уже
испили свою чашу, а я только пригубил. Но ведь выпью до дна, не правда ли?
   - Куда я денусь.
   Только сейчас, подумав о чаше, я обнаружил, что зверски  хочу  пить.  Как
после наркоза. Хотя в некотором смысле так оно и есть.
   - Воды никакой нет?
   По прежнему не оборачиваясь, Гурген протянул  мне  непочатую  пластиковую
бутылку, и я, лихорадочно свинтив колпачок, надолго присосался  к  горлышку.
Вода оказалась в меру охлажденной, как раз то, что надо. Уф-ф... Живу!  Жаль
только, что не нарзан, а продукт какого-то очередного  "святого  источника",
по вкусу вроде дистиллята... Стало быть, приобщился к Святости.
   Обратно бутылку Гурген не взял:
   - Оставьте себе. Могу поспорить, вам еще захочется.
   - Спасибо, Гурген, - сказал я. - За меня и за дочь.
   -  Наконец-то,  -  усмехнулся  он.  -  Странно  вы  соображаете,  Алексей
Сергеевич: то медленно,  то  быстро...  А,  ладно,  пустое.  Еще  ничего  не
кончено. Думаю, I провал ими уже обнаружен, так  что  сюрпризы  в  аэропорту
вполне возможны. т - И даже раньше.
   - Вряд ли. Уже подъезжаем. - Между прочим, - сказал я, - за нами хвост.
   -  С  чего  вы  взяли?  -  Гурген  насторожился.  >  -  Взгляните  назад.
Темно-зеленый "БМВ", -  А!  -  одобрительно  произнес  он.  -  Заметили?  Не
волнуйтесь, это наше прикрытие. Дай бог, чтобы оно нам не понадобилось.
   Ничего не скажешь, Максютов постарался как следует  обеспечить  операцию.
Такую с виду простенькую...
   И до зареза необходимую Максютову. "И что дальше?"  -  спрашивал  я  его,
когда мы почти так же неслись по шоссе к аэродрому  -  несколько  часов  или
вечность назад?
   Максютов не любит лгать. Он  прекрасно  умеет  не  договаривать  и  часто
пользуется этим для пользы дела и своей,  но  прямая  подтасовка  плохо  ему
удается, хотя технически он выполняет ее безукоризненно.
   Он лгал мне.
   Я это чувствовал.
   Знал.
   "Будем считать прошедшее недоразумением, Алеша. Носорог  тебя  подставил,
Носорог тебя и прикроет. Ты останешься в органах. Пойми, я еще могу  сделать
вид, что все так и задумывалось, и мне поверят..."
   Кто поверит ему? Я - не верю.
   А только нет у нас сейчас иной палочки-выручалочки, нежели  Максютов.  По
крайней мере он даст нам шанс выжить, и из всех шансов этот самый  реальный.
Прости меня, Настя. Прости  за  то,  что  я  не  выбросился  из  окна  нашей
квартиры, ибо мы опасны или ценны только вдвоем. Прости за то,  что  во  мне
взыграла глупая гордость: покончить с собой, обнаружив измену жены,  значило
показаться смешным и жалким. Прости за то, что я все еще хочу жить...
   Наверно, я не смогу убить себя, пока у нас с тобой останется шанс,  пусть
Маленький. Меня так учили, я так устроен.
   Хватит! Не хочу копаться в себе. Надоело. Для окапывания цветущих  яблонь
моей души существует пещера Нирваны, для  ассенизационных  работ  -  колодец
Великой Скорби...
   Я скорее почувствовал, чем услышал движение на переднем сиденье справа.
   - Она просыпается?
   - Да, - сказал Гурген.
   - Остановите машину!
   - Не могу. Лучше я опущу  спинку,  а  вы  позаботьтесь  о  девочке  сами.
Черт... Не вовремя. Если ее начнет тошнить - в аптечке есть салфетки.
   Я отодвинулся - движения мне давались  уже  легче,  -  и  Гурген  опустил
спинку сиденья. Настька застонала и  заворочалась.  Дурман,  отключивший  ее
бедный неразвитый мозг, медленно отступал. Щеки были  перемазаны  шоколадом,
никто  не  удосужился  их  вытереть.  Нить  шоколадной  слюны   засохла   на
подбородке.
   Все будет в порядке, родная, все будет в порядке...
   Последние минуты  на  шоссе  показались  мне  растянутыми  на  часы.  Мне
представлялось, что машина ползет едва-едва, хотя Гурген сбросил скорость от
силы до восьмидесяти. Не знаю,  сумел  ли  бы  я  сохранить  хладнокровие  и
расчетливость, окажись я сейчас за рулем. У Гургена это хорошо получалось.
   Давненько я не был в Домодедово, но и не много потерял. Все осталось  как
раньше: и самолет-памятник на площади перед аэровокзалом, и конечная станция
электрички, и рев взлетающих над ней с двухминутными интервалами  самолетов,
и сама площадь, вечно запруженная людьми и машинами, снующими туда-сюда, как
термиты в главной камере своего  термитника.  Шум,  крики,  суета.  Спешащие
пассажиры, бестолково мечущиеся встречающие, таксисты, попрошайки, цыгане...
Вечное движение.
   Темно-зеленая "бээмвэшка" припарковалась рядом с нами.  По-моему,  в  ней
находились всего два человека. А немного же вас, ребята...
   Гурген выключил двигатель, заблокировал зажигание и нахлобучил на  голову
негнущуюся кепку-аэродром.
   - Ждите здесь и пореже мелькайте в окнах. Из  машины  нэ  выхадыт.  -  Он
"включил" кавказский акцент и перевоплощался на глазах. Я  не  удержался  от
улыбки - это выглядело забавно.
   - Не сомневайтесь.
   Он ввинтился в человеческий термитник и исчез из виду.
   Нет, это наив какой-то. Явный экспромт с шансами пятьдесят на пятьдесят в
самом лучшем случае. Никаких признаков  тщательно  спланированной  операции.
Окна не затемненные, нет даже занавесок - сиди, вернее, что еще глупее, лежи
тут неизвестно сколько времени на виду у всякого любопытного. Хотя.., может,
на  это  и  расчет?  Хрестоматийны  случаи   замечательных   экспромтов,   а
победителей не судят, Гургену это тоже известно.
   Получится или нет?
   Вообще-то может получиться. Особенно если  у  Первого  Шефа  нет  догадок
касательно того, какой путь избран нами  для  бегства  в  края,  где  власть
Максютова близка к абсолютной. Нацбез сделает все возможное, но пресечь  все
мыслимые способы уйти не  способен  даже  он.  Их  много,  способов.  Немало
пилотов возят зайцев, только  плати,  и  в  этом  смысле  транспортный  утюг
предпочтительнее пассажирского лайнера.  Меньше  вопросов,  меньше  и  глаз.
Сколько ни перекрывай выходы на летное поле, все равно где-нибудь  останется
лазейка, известная лишь пилотам.  Они  будут  молчать,  если  только  их  не
примутся колоть специально. Командир корабля сам решит, в каком качестве  мы
полетим, сопровождающих лиц или груза. В сущности, мне все  равно.  Согласен
лететь хоть в контейнере, хоть в мешке. Согласен сам быть тюком, пусть  меня
научат. Хотя бы для этого пришлось проставить на мне товарный  знак,  а  нос
прободить куском проволоки с пломбой.
   Между прочим, надо будет распотрошить  какой-нибудь  тюк  с  гуманитарной
помощью - на предмет шоколадок для Настьки. Найду -  возьму  сразу  десяток.
Как-никак, мы с ней тоже пострадали  от  Монстра,  пока,  правда,  косвенно.
Ловил бы  я  сейчас  спокойненько  промышленных  шпионов,  если  бы  не  эта
космическая сволочь с обратным адресом из неизвестного тысячелетия.  Продукт
потомков. Ох, поговорил бы я с этаким потомком с глазу на глаз...
   Дочь замычала,  тяжело  просыпаясь.  Заворочалась.  Я  вытер  ей  носовым
платком  перепачканные  щеки,  подбородок  и  на  всякий  случай  приготовил
салфетки.
   - Па...
   - Я здесь, солнышко.
   - Папа... Водя...
   Слава  Всевышнему,  кажется,  стандартная   реакция.   Никаких   побочных
эффектов. Упал с души камень.
   - На, доча. Пей.
   Она совсем не умела пить из горлышка - мне пришлось поддерживать бутылку,
и все равно половина воды пролилась зря. Черт с ней.
   - Ну как, теперь лучше?
   - Папка, - сказала дочь, и тут же ее начало рвать прямо на сиденье. Почти
одной водой, коричневой от съеденного шоколада. Минут пять  ее  выворачивало
наизнанку, потом спазмы понемногу прекратились. Я сунул в  карман  последнюю
сухую салфетку.
   - Папка... Водя.
   Воды в бутылке осталось на донышке. Настька выхлебала ее одним глотком. К
счастью, рвотная реакция не повторилась.
   - Водя!
   - Нет больше воды, мое солнышко.
   - Водя, папка! Водя!
   Я перерыл весь салон в напрасной надежде найти вторую бутылку. Но Гурген,
как видно, запасся только одной.
   - Потерпи немного. Будет тебе вода.
   - Водя-а! - Настька начала всхлипывать. - Ы-ы-ы...  О  черт!  Прямо  хоть
плюй на инструкции и беги к ближайшему киоску.
   И  тут  я  заметил  в  человеческом  термитнике  знакомую  кепку.  Гурген
возвращался. Очень вовремя.
   - Бы