ем  -  более  чем
вероятно. А на время?
   Он поступил проще - моя правая рука поползла к едва заросшей яме в  боку,
пальцы вцепились в швы. В глазах начало темнеть. Я услышал свой  собственный
короткий вопль, донесшийся как бы издалека.
   "Восстановление функций приостановлено".
   Наверное, в этот  момент  Максютов  искренне  пожалел,  что  не  дал  мне
никакого оружия. Но мои ногти, раздирающие швы, работали немногим хуже.
   - А теперь, - крикнул я, задыхаясь, - убери нас  из  себя.  У-бе-ри  нас.
Ну?
   - Неть, - сказала Настька. - Водя.. Я  уже  ничего  не  видел.  В  глазах
плыло. Еще несколько мгновений - и потеря сознания гарантирована.
   - Убели няс.
   Ни слова в ответ - только огненные буквы на черной небеси:
   "Выполняю".
   И сразу - в темноту и холод сентябрьской ночи, в  сырую,  едва  не  битую
инеем полегшую траву. Босиком.
   По мне сразу побежали мурашки. Луч прожектора добрался до нас, скользнул,
ослепил и остался, нацеленный. Тянуще завыла сирена.
   Я рухнул на колени, руки упади плетьми. Адски пылал бок.
   - Папка, - сказала дочь, и я сумел поднять голову.
   - Что, солнышко?
   Я осекся. Что-то было не так. Она смотрела на меня и улыбалась, показывая
ровные белые зубки. Куда-то исчезла нездоровая  одутловатость  лица,  пропал
вечно высунутый наружу толстый слюнявый язык,  сгинуло  привычное  выражение
идиотизма в широко раскрытых глазах. Нет, они не светились умом - я понимал,
что этого не может быть вот так, сразу. Но они впитывали этот мир  с  вечным
любопытством здорового младенца, а значит...
   От вездехода, облепленные резким светом прожекторов, к нам бежали люди. Я
не смотрел на них. Я перестал обращать внимание на боль.
   Настька...
   Монстр. Он считал слабоумных своими хозяевами, заботился о них  и  лечил.
Слабоумие слабоумием, а сорок семь хромосом  -  перебор.  Выходит,  пока  мы
блуждали внутри этого чудовища, оно скрупулезно копалось в  клеточных  ядрах
больного ребенка, изымая лишние хромосомы, поправляя оставшиеся...
   - Папка плисол, плинес няняку. - Она улыбнулась. И, не  выдержав  картины
моего внезапного столбняка и изумленной физиономии, прыснула, - Покажи язык!
- потребовал я.
   - Бе!
   Язык как язык. Язычок даже. Обыкновенный, красный. Высунулся  и  убрался,
словно дразнясь.
   - Еще раз! - крикнул я, вскакивая на ноги, и, подпрыгнув, захохотал, веря
и не веря своему счастью. - Еще! Еще!!!
   Она засмеялась.
   - А зачем?

ЭПИЛОГ

Я уже не служу в УНБ.
   Нет, меня не тронули и пальцем, не наказали нашими домашними  методами  и
уж подавно не отдали под суд - насколько я понимаю, в этом  просто  не  было
никакого смысла. Меня даже не понизили в звании, увольняя в отставку, и ныне
я отставной майор  Нацбеза.  Звучит  не  настолько  плохо,  чтобы  впасть  в
отчаяние, даже веско для коммерсантов средней руки,  которых  я,  случается,
консультирую - в основном по вопросам, как не платить лишних налогов и какой
рэкет выгоднее предпочесть: частный  или  государственный.  У  меня  хорошая
репутация и постоянная клиентура. Тот же Каспийцев,  накопивший  на  "особых
премиальных"  достаточную  сумму,  чтобы  начать  новое  дело.  Его  контора
процветает, а кроме нее есть и другие, нуждающиеся во  мне  так  же,  как  я
нуждаюсь  в  них.  Моих  гонораров  хватает,  чтобы  снимать   однокомнатную
квартирку в тихом районе, вполне сносно жить самому  да  регулярно  посылать
бывшей жене вспомоществование.
   Мне даже оставили казенный чип. С  ним  спокойнее  и  Максютову,  и  мне.
Все-таки спецмодель.
   Моей бывшей  группой  руководит  Саша  Скорняков.  Он  получил  следующее
звание. Конечно, теперь ему недосуг зайти ко мне  раздавить  бутылку-другую.
Но я не обижаюсь. Для этого занятия  мне  не  нужен  компаньон.  По  вечерам
наедине с собой я вживаюсь в образ  угрюмого  пьянчуги  -  молчаливого,  все
сильнее замыкающегося в себе с каждым новым глотком. Так лучше для всех нас.
По сути, я уже вжился в этот образ настолько, что,  мотаясь  днем  по  своим
необременительным делам, с вожделением жду  вечера,  когда  задерну  плотные
шторы, выключу весь свет, кроме ночника, и налью себе первую стопку. Я  ношу
маску, лучшую из всех масок на свете, - собственное лицо.
   Несомненно, за мною присматривают. Что ж, пусть. Их  право.  Я  маленький
человек  и  не  представляю  опасности,  Максютов  это  знает  и,  вероятно,
страхуется лишь из привычки все делать основательно  и  дотошно.  Невозможно
представить Носорога столь сентиментальным, чтобы ему пришло в голову щадить
тех, кто опасен, в память о прежних заслугах.
   Не тронули, а  тронут  ли  в  дальнейшем  -  как  знать?  Ситуация  может
поменяться, и мне интересно только одно: пойму  ли  я  в  последнюю  секунду
жизни, что мною рулят? С другой стороны, и  памятника  за  мои  заслуги  мне
никто не поставит, что только справедливо и о чем я,  признаться,  нисколько
не жалею. Не я избавил мир  от  Монстра  -  в  большей  степени  это  сделал
Максютов, независимо от того, что было у него на уме. Он и еще Настя.
   Спокойная, тихая жизнь. Вроде бы рановато мечтать о ней  в  тридцать  три
года,  но  кто  ж  меня  спрашивает?  Надо  поинтересоваться  у  наследников
Шкрябуна: не продадут ли они тот домик в Жидобужах по-над шумящей перекатами
речкой с форелью, если он еще не развалился? Не продадут -  куплю  другой  в
тех же краях. Будет летняя дача, а со  временем  я  окончательно  переберусь
туда,  поближе  к  природе.  Стану  ходить  на  рыбалку,  растить  яблони  и
вскапывать огород...
   Иногда мне снятся сны - те самые, из породы "лучше бы не  было".  В  них,
необычайно и удручающе ярких, я никогда не сижу без дела. Я иду! Просто иду,
и все. Не останавливаясь. Я не помню, зачем я  иду,  я  напрочь  забыл  это,
утерял цель и смысл,  но  знаю,  что  обязан  идти  и  идти  по  бесконечным
внутренностям Звездного Монстра.
   Я просыпаюсь.
   И понимаю, что все это - было.
   Монстр окончательно исчез к  февралю.  Говорят,  в  последние  недели  он
выглядел совсем  жалко:  занесенный  снегом  холм  с  каждым  днем  садился,
становясь все ниже и ниже, а в  тех  местах,  где  снег  регулярно  счищали,
поверхность его  почернела,  сделалась  морщинистой  и  трещиноватой,  вроде
мокрой от дождя коры старого больного дуба, и из трещин  постоянно  сочилась
густая прозрачная жидкость, не замерзающая на морозе. Иным  казалось,  будто
Монстр умирая, плачет...
   Уверен, что зимние морозы были тут ни при чем.
   Потом  холм  окончательно  сжался,  уже  не  проявлял   никаких   внешних
аномальностей, вроде "эффекта отталкивания" у  наружного  барьера,  так  что
каждый мог подойти и безнаказанно потрогать умирающее чудовище, инженеры  из
технического  обеспечения  тайком  оставляли  автографы  на   потрескавшейся
"коже", а  двое  солдат  были  наказаны  гауптвахтой  за  то,  что  на  спор
забирались на самый верх и скатывались на заду, как с горки. Чисто физически
это было нетрудно - холм уже уменьшился в объеме раз в пятьдесят.
   Говорят, последний день был отвратителен; конвульсии умирающей,  гниющей,
пузырящейся  зловонными  газами,  распадающейся  на  глазах  странной  плоти
чудовища довели половину очевидцев до неудержимой  рвоты.  Спустя  несколько
часов после начала агонии на месте, где недавно лежал Монстр, осталась  лишь
обширная вдавленная яма, напоминающая воронку от десятитонной фугаски, налет
инея на комьях глины да несколько лужиц странной, резко пахнущей жидкости.
   Очень скоро исчезли и они.
   По этому поводу в прессе и на телевидении было много шума, корреспонденты
старались  переплюнуть   друг   друга,   живописуя   предсмертные   судороги
инопланетного врага, которые почти никто из них  не  видел;  впрочем,  часть
видеоматериалов очень  скоро  была  рассекречена.  В  ООН  даже  обсуждалось
предложение объявить день гибели Монстра общепланетным праздником, но как-то
обошлось. Потом - почти забылось.
   Никаких  следов  двух  человек,  прижившихся  в  Монстре,  обнаружить  не
удалось.
   В половодье  выемка  заполнилась  речной  водой,  образовалось  проточное
круглое озеро, место небывалого летнего наплыва диких  туристов.  Теперь  их
начали гнать оттуда - некая немецкая фирма выиграла тендер на  строительство
фешенебельной гостиницы и соответствующей зоны  отдыха  вблизи  новоявленной
туристской "зеенсвюрдищкайт". По-моему, благодаря Монстру, губерния в  итоге
получила значительно больше, чем потеряла.
   Вскоре после угасания главной волны шумихи, ранней весной,  когда  капель
выедала каверны в сугробах, съежившихся, как Монстр, меня навестил Топорищев
и за чаем с печеньем (от водки он отказался) изложил свой Основной Постулат,
то ли по делам рук моих считая меня достойным узнать истину одним из первых,
то ли просто не забыв, как я когда-то настырно лез к нему  с  расспросами  о
Монстре. Монстр изучал нас и сделал вывод: земляне чем-то отличаются от  его
хозяев (или рабов?). Нынешние земляне.
   Почти все мы. Меня он принял - не за хозяина, нет.  В  лучшем  случае  за
симбионта, а еще вернее  -  за  безобидного  нахлебника,  которого  можно  и
потерпеть какое-то время внутри себя просто любопытства ради.
   Тогда кто же его рабы-хозяева? Безнадежные  дебилы,  какими  когда-нибудь
станут наши далекие потомки,  утерявшие  стимул  мыслить,  утратившие  страх
рассудить ошибочно и решить неверно, способные  существовать  только  внутри
Монстра, единственно  возможной  для  них  среды  обитания,  кстати,  весьма
комфортной?
   Да. Вот только.., наши ли они потомки?
   Основной Постулат вытекает  из  всем  известного  парадокса  времени.  Мы
знаем, в  какую  яму  нам  предстоит  упасть,  но  почему-то  не  догадаемся
подстелить соломки, не обойдем яму стороной, не засыплем ее...
   Почему?
   Причина одна: однажды нам очень крупно не повезет.
   Когда - не знаю. Но ясно: явление Монстра возможно лишь оттого, что никто
из ныне живущих и сколько-нибудь  причастных  не  в  состоянии  повлиять  на
принятие решений или просто  на  события,  которые  могли  бы  предотвратить
это...
   Весь цивилизованный мир. Все, кто что-либо знал  о  Монстре:  смотрел  ли
телевизор, читал ли газеты, слушал ли у  ритуального  костра  радиоприемник,
подаренный миссионером... Все, кто  имел  какое-либо  касательство  к  нашей
цивилизации.
   Папуасы из затерянных в джунглях племен и прочие дети природы,  возможно,
не в счет. И то - некоторые.
   А значит, Основной Постулат верен.
   Мы исчезнем, зато они выживут, как кистеперые  рыбы,  чтобы  энное  время
спустя покрыть планету корочкой новой цивилизации и в мечтах о всесильной  и
расположенной к человеку ноосфере создать новую среду обитания - безопасную,
уютную, надежную.., и решающую за людей, как им лучше жить.
   И когда умирать.
   Зачем думать, если правильное решение примет за  тебя  кто-то  другой?  О
чем?
   Безнадежный застой возродившегося  было  человечества,  составленного  из
множества  дебилов,  уютный  саркофаг  цивилизации...  Ой   ли?   Что   если
общепланетный Монстр в один далеко не прекрасный  день  осознает  ненужность
хозяев-рабов и избавится от них? Ведь логически ничто этому не противоречит.
Что если смысл существования человеческой  цивилизации  состоит  в  создании
этого существа - истинного хозяина Галактики?  Что  если  мы  -  всего  лишь
инструмент эволюции?
   Нас не спросят, хотим мы этого или нет. Природа не  задает  бессмысленных
вопросов. Она лишь устанавливает правила игры.
   И сгребает со стола проигранные фишки.
   Крупье...
   Ну а если бы Монстр не сдох, а разросся по всей земной суше,  не  оставив
нам места? Топорищев,  пофыркав,  ответил,  что  это  невозможно  по  закону
причинности, что он-де сделал летальный прогноз, чуть только понял, откуда к
нам явился гость, а впрочем, Монстр загадал столько загадок, что и нарушение
закона причинности удивило бы его не сильно, а так.., умеренно.
   Что ж, на то он и человек науки, чтобы удивляться. Я с  радостью  уступлю
ему это занятие.
   Строго говоря, к Основному Постулату можно придраться: разве  за  нас  не
решают уже сейчас? И успешно. Нередко даже для нашего же  блага,  не  спорю.
Что носить, как жить, как думать, что помнить и что забывать... И как решать
- в тех редких случаях, когда от  нас  требуется  решение.  Разве  многие  и
многие не считают свой способ жить единственно возможным и прекраснейшим?
   Он, решающий за нас, - никто. Его как бы и нет, и не на кого, как прежде,
чуть только ослабнет и пошатнется, указывать  пальцем  с  воплем:  "Вот  он,
люди! На вилы его, поганца! К стенке!" Самого себя к стенке не поставишь...
   Мы растим Монстра внутри себя. Младенец здоров, у него прекрасный аппетит
и замечательный стул. Он хорошо себя чувствует.  Мирные  дебилы,  живущие  в
Монстре, все-таки имеют шанс оказаться нашими прямыми потомками.
   Но придирка к Основному Постулату не улучшает настроение.
   Когда в моей непыльной работе образуется перерыв,  я  улыбаюсь.  Я  звоню
бывшей жене и договариваюсь забрать дочь на целый день, а то  и  на  два.  Я
подхватываю ее возле подъезда дома на улице Алексея Свиридова и везу в цирк,
в театр или просто за город. За последний год она здорово вытянулась и,  что
удивительно,  быстро  догоняет  сверстниц  в  умственном  развитии.  У   нее
прекрасная память. А самое главное, сорок шесть хромосом.  Пока  Монстр  был
жив, он заботился о телесном здоровье своих обитателей.
   Это единственное, за что я ему благодарен.
   После того как медицинские светила Нацбеза в связи с закрытием темы  были
вынуждены умерить свой интерес к моей дочери, где ее только не  обследовали!
Убежден, Академия изучала бы феномен до сих пор, если  бы  Маша  однажды  не
послала всех и всяческих светил к свиньям собачьим, а я с  удовольствием  ее
поддержал. Кому-кому Анастасия феномен, а мне дочь.
   Между прочим, шоколадные батончики она любит по-прежнему.
   Затем мы едем ко мне домой. Чай, шоколад, беседы обо всем  и  ни  о  чем.
Холостяцкий уют, как ни парадоксально такое понятие.  Единственный  раз  мое
благодушие было слегка нарушено. Вчера.
   - Папа! Ты помирись с мамой, ладно?
   - Зачем? Понимаешь, доча, не так все просто...
   - Ничего не "зачем"! Помирись. Ей плохо. А еще я хочу, чтобы у тебя  были
внуки, когда ты станешь старый. Пусть у меня будет братик или сестренка, мне
все равно.
   Я уставился на дочь в обалдении.
   - А...
   - А я не хочу иметь детей, - пояснила она. -  Ты  только  не  сердись,  я
правда не хочу. Замуж, может, и пойду, а детей - нет. Тут надо выбирать, а я
не хочу быть просто мамой. Я хочу  наблюдать  звезды.  Ну,  как  этот  твой,
который первый открыл Монстра... Иванов, да?
   - А оба дела вместе не получится? - поинтересовался я.
   Она замотала головой.
   - Нет. Правда, помирись с мамой, а? Ты  ее  прости.  И  не  пей  столько,
ладно?
   - С чего ты взяла?
   - Вижу. У тебя руки дрожат и лицо серое. Ты не пей. Я знаю, тебе  больно,
но ты все равно не пей.
   - Не буду, - сказал я неискренне.
   - А с мамой помиришься?
   - Не знаю, малыш. - На сей раз я не соврал.
   - Ну ладно, - вздохнула она по-взрослому. - Я буду ждать.
   - Хочешь я куплю тебе любительский телескоп? - спросил я,  чтобы  сменить
тему.
   - Ой, правда? Я его на балконе поставлю. А это дорого?
   -  Не  разорюсь.  Будешь  наблюдать  звезды.  Она  надкусила   шоколадный
батончик, посмотрела на меня с сомнением: говорить или  нет?  -  и  все-таки
решила в мою пользу.
   - Не только звезды, конечно... Я тут подумала: вдруг к нам летит еще один
Монстр? Только не больной, а здоровый. Ведь  нужно  увидеть  его  как  можно
раньше, правильно?
   - Зачем?
   - Чтобы успеть что-нибудь сделать.
   Тогда я одним укусом отъел половину "Сникерса", чуть не подавился в угоду
педагогике, полагающей вредным показывать детям, что их отцы могут настолько
восхищаться ими...
   И в первый раз подумал, что еще не все потеряно. Ведь это я знаю, что мир
людей нельзя изменить в основе и надо всего лишь стараться жить в нем, - она
этого не знает, как неизвестно ей и то, что дача  Иванова  была  сожжена,  а
телескоп разбит теми самыми людьми, которым она  хочет  помочь,  и  лучше  я
сдохну, чем когда-нибудь скажу ей об этом.
   Шаг влево, шаг вправо... Только это  и  надо  сделать,  бредя  в  темноте
наугад и зная,  что  впереди  только  яма,  -  и  ухитриться  уцелеть  назло
Основному Постулату. Их  немного,  людей,  готовых  свернуть  в  придорожные
колючки с удобного тракта, их проклянут те, кто, поверив,  пойдет  за  ними,
над ними станут потешаться, их не  раз  проведут  сквозь  строй  озлобленных
глупцов - но пока остается горстка таких людей, остается и надежда.
   Шаг влево.
   Шаг вправо.
   Пойти выпить за их удачу, что ли?
   1998-1999 гг.