но.  В  это  время  отовсюду  к
конвою стягивались стаи немецких  подводных  лодок,  кораблей  и  самолетов,
заранее уверенные в  полной  безнаказанности.  Немцы  намеревались  провести
очередные стрельбы по движущимся мишеням и оттого, что мишени были до отказа
набиты настоящей военной техникой и управлялись  живыми  командами  моряков,
развлечение становилось  только  интереснее.  "Постреляем."  -  сказал  себе
адмирал Дениц и велел принести на мостик  бутыль  шнапсу.  Для  того,  чтобы
поддержать компанию, адмирал велел также вызвать на мостик фон Бригеля и фон
Бубу. Когда офицеры появились в рубке, ежась от холода и  кутаясь  в  теплые
воротники шинелей, адмирал предложил тост за процветание  великой  Германии.
Выпили стоя, закусили огурцом, и  трижды  пальнули  в  воздух  из  табельных
парабеллумов.

   Старпом танкера "Советский полярник" Еремей Кузнецов  сидел  на  корме  и
курил трубку, до краев набитую крепким матросским табаком. Густые  и  вязкие
кольца дыма, едва они успевали оторваться от трубки, уносило сильным боковым
ветром в океан и рассеивало за  секунду.  Серые  волны  покачивали  огромный
танкер как игрушечный кораблик, навевая мысли о безбрежности и  всесильности
водной стихии, но Еремей Кузнецов размышлял сейчас совсем  не  о  море.  Его
мысли были в эту минуту очень далеки от корабля и  блуждали  где-то  посреди
бескрайних донских степей, откуда происходил родом старпом. Одному  Богу  да
случаю известно как мальчуган, с измальства привыкший к безбрежным просторам
земной тверди, покрытой высокой, по пояс, травой, оказался вдруг моряком. Он
рос при шашке и коне отца-казака. Пас многочисленные табуны в степи, ночевал
там, жарил картошку на костре у мелководного ручья. Иногда отец брал  его  с
собой, когда уезжал по  делам  службы  в  ближайшие  волости.  Еремке  очень
нравилось путешествовать с  отцом.  Он  с  жадностью  впитывал  впечатления,
которыми были богаты все путешествия. Каждый день он узнавал что-то новое  и
потом взахлеб пересказывал свои дружкам, редко выбиравшимся  дальше  окраины
собственной станицы. И вот однажды отец  привел  Еремку  с  собой  на  берег
необъятной и бесконечной, как тогда казалось мальчугану, реки, прозывавшейся
Доном. Увидев, как ходят вверх и вниз по реке  под  парусом  рыбачьи  лодки,
малец так зачарованно наблюдал за ними, что свалился в воду с  моста.  Отец,
находившийся неподалеку, нырнул за ним и вытащил  Еремку,  но  с  удивлением
увидел, что тому даже понравилось купание и он ничуть не испуган. Потом  они
вернулись в станицу и все забылось, как показалось отцу. Матери  они  ничего
не сказали. Но с той поры в душе насквозь сухопутного пацана,  которому  Бог
на роду написал быть удалым казаком и  скакать  по  полям  в  составе  лихой
казацкой сотни, громя неприятеля,  зародилась  необъяснимая  тяга  к  водным
просторам. Чуть повзрослев, Еремка был отдан в военное обучение в регулярную
армию, но тут грянул гром - случилась революция. Весь мир пошел наперекосяк,
расколовшись  по  принципу  радуги.  Еремей,   подкованный   большевистскими
агитаторами, понял сущность жизни и пошел воевать против царских защитников.
Спустя два года войны судьба забросила  его  в  Петроград,  где  он  впервые
увидел открытую воду, которая  была  значительно  шире  реки  Дон.  То  была
Балтика. В первый же день красный конный командир Еремей  Кузнецов  попросил
перевести его в моряки на один из военных кораблей, на любой.  Какой  точно,
он и сам не знал еще толком. Выслушав обвинения  в  неверности  пролетарским
интересам главного конника товарища Буденного,  Еремей  все  же  настоял  на
своем. Его отпустили  -  в  конце  концов  он  не  дезертировал,  а  воевать
просился, только на корабле. Для революции это не имело решающего значения и
Еремею разрешили. Он стал матросом на миноносце  "Стерегущий",  а  затем  на
крейсере "Буря". И носило его на пролетарском корабле, в полном соответствии
с необходимостью времени, по всем морям, где  хотелось  установить  народную
власть. Был Еремей в Финляндии, во Франции с  дружественным  визитом,  ходил
помогать немецкому пролетариату побить своих буржуев на  море  и  установить
после этого на суше власть рабочих и крестьян, только этот  последний  поход
закончился для красных плохо. Немецкий рейдер потопил недалеко  от  Клайпеды
пролетарский  крейсер,  большая   часть   экипажа   которого   состояла   из
необученных, но сильных духом, крестьян. Увы, политическая подкованность  не
пересилила врагов революции в этот момент. Еремей все же спасся  и  добрался
до своих. Никакие опасности не могли отвратить  этого  казацкого  хлопца  от
скитаний по морям. Он готов был плавать куда угодно и на чем угодно, лишь бы
постоянно находится в пути и на  воде.  Судьба  была  к  нему  благосклонна,
только он не подозревал о ее существовании. Раз пятнадцать он тонул, погибал
среди вражеских кораблей и чужеродных берегов, но ни разу не задумал сменить
боевую профессию. Честно говоря, он и не обращал большого внимания на  войну
и  революцию.  Если  бы  политрук,  исполнявший  в  Красной  Армии   функции
психоаналитика, попытался поговорить с ним по  душам  в  течение  достаточно
долгого  времени,  то  понял  бы,  что  устремления  этого  крепкого   парня
направлены вовсе не на установление мирового  господства  пролетариата,  как
наиболее  прогрессивного  слоя  человечества,  а   просто   на   бесконечные
путешествия по морям. За новыми боевыми операциями Еремей видел только новые
возможности куда-нибудь сплавать. Сквозь дым и пепел  непрерывных  классовых
разборок ему виделись далекие неизведанные  земли,  иные  миры  и  моря.  Он
смотрел сквозь и видел то, о чем другие даже и не задумывались. В те времена
вообще думать было не  принято,  это  считалось  привилегией  только  одного
человека. Остальным предлагалась  полная  и  ясная  свобода  -  жить  жизнью
цветов, или умирать. Так прошло много лет. Кончилась  революция  и  началась
великая стройка.  Еремей  Кузнецов  возмужал.  Увидев  в  нем  исключительно
морскую жилку, командование временно откомандировало его  на  принудительное
обучение во вновьсозданную морскую академию при штабе. Учение Еремей  освоил
с  большим   удовольствием   и   даже   получил   на   выпуске   медаль   за
сообразительность и наградной кортик. Став красным  офицером,  лейтенант,  а
потом капитан третьего ранга Еремей Кузнецов, отплавал  еще  лет  десять  на
военных кораблях, служа изо всех сил своей стране, а потом вдруг  загрустил.
Загрустил сильно и по непонятной ему самому в течение целого  года  причине.
Еремею понадобилось пройти через многие годы войн  и  мирной  службы,  чтобы
осознать как он ненавидит армию. Он вдруг понял, что всю сознательную  жизнь
армия мешала ему во все глаза смотреть на море, самую дорогую вещь,  которую
он имел. Когда капитан третьего ранга осознал  эту  грустную  мысль,  то  не
колеблясь послал к чертям службу в армии, и ушел в вольнонаемные  моряки  на
рыболовную шаланду - общаться с селедками для него было значительно проще  и
интереснее. Но скоро началась война и Еремей снова был вынужден смотреть  на
море армейскими глазами. Его снова призвали  служить  в  Балтийский  флот  и
снова вокруг рвались снаряды, а он смотрел сквозь.  На  сей  раз  судьба,  о
которой он не знал ничего, привела его на танкер. Старпом танкера "Советский
полярник" Еремей Кузнецов сидел на корме и курил трубку,  до  краев  набитую
крепким матросским табаком. Густые и вязкие кольца дыма, едва  они  успевали
оторваться от трубки, уносило сильным боковым ветром в океан и рассеивало за
секунду.
   Все вокруг дышало суровым покоем. И вдруг из низких облаков с диким  воем
на голову старпому стали падать самолеты. На крыльях пикирующих истребителей
с черными крестами вспыхивали огоньки - вода вокруг  танкера  вспенилась  от
тысяч извергаемых пуль. Матросы бросились к зениткам, установленным на корме
и носу танкера, превращенного в боевой корабль. "Советский полярник" яростно
огрызался огнем на вьющиеся над ним словно коршуны, немецкие  самолеты.  Бой
разгорался с каждой минутой. Англичане и американцы изо всех сил  сдерживали
натиск с воздуха, но особой меткостью пока не отличились - старпом видел как
загорелись и упали в море только два "Юнкерса", а сколько их еще  кружило  в
небе над конвоем. Линкоры британцев старались во всю, однако  силы  были  не
равны. Скоро вокруг развиднелось и стали хорошо различимы немецкие  корабли,
охватившие полукольцом конвой. Кораблей нацистов было  почти  вдвое  больше,
чем кораблей охранения.  Особенно  среди  них  выделялся  громадный  линкор,
никогда прежде старпом его не видел и не знал, что  бывают  на  свете  такие
большие  корабли.  Еремей  Кузнецов  даже  на   секунду   залюбовался   этой
завораживающей громадой. Почему-то корабли нацистов пока  не  участвовали  в
открытом бою, а находились поблизости, словно выжидая удобный момент. За них
делали черное дело авиация и подлодки.  Когда  пулеметной  очередью  прошило
капитана, старпом Кузнецов принял командование полуживым танкером  на  себя.
Из команды осталось не более десяти человек. Шестеро матросов управлялось  с
двумя зенитками, а остальные были ранены, но,  сидя  на  палубе,  продолжали
палить из автоматов по пикирующим самолетам. Взрыв раздался, когда  Кузнецов
пробирался на  нос,  чтобы  посмотреть  что  стало  с  зениткой,  неожиданно
замолчавшей  после  очередного  налета  "Юнкерса".  Сквозь  дым   он   успел
рассмотреть распростертые на палубе тела мертвых матросов.  Танкер  тряхнуло
так, что Еремей упал, как подкошенный. Его глаза оказались  совсем  рядом  с
остекленевшими глазами одного из мертвых матросов, в которых,  казалось,  не
было никакой смерти - он улыбался чему-то неизвестному.  Еремей  закрыл  ему
ладонью глаза и попытался встать. Когда он поднимался,  палуба  вдруг  стала
уходить  из-под  ног.  Корма  танкера  задралась  высоко  вверх.  "Советский
полярник" нырнул носом в стальную воду и  стал  быстро  погружаться.  Еремей
упал вниз, совсем как в детстве с моста, но когда волны сомкнулись  над  его
головой, его уже некому было спасти. На этот раз его судьба совершилась.

   Дениц наблюдал за  битвой  в  цейсовский  бинокль  и  не  разрешал  своим
кораблям вступать в бой  до  тех  пор,  пока  асы  Геринга  основательно  не
потреплют конвой союзников,  который  до  сих  пор  не  покинуло  охранение.
Адмирал счел это странным, но решил не торопиться - пока времени хватало,  а
аргумент Фюрера не мог не подействовать. Союзники хотели сохранить в  глазах
общественности хотя бы часть престижа. Второй раунд игры  однозначно  должен
был разворачиваться по германскому сценарию, хотят  этого  союзники  или  не
хотят. Германские подводники, судя по потерям,  которые  уже  понес  конвой,
делали свое дело отнюдь не  спустя  рукава.  Особенно  адмиралу  понравилась
дерзкая атака танкера. Капитан подлодки блестяще справился со своей задачей,
пройдя сквозь сети охранения, и был  достоен  высшей  награды  рейха.  Дениц
приказал сделать об этом необходимые записи в походном журнале. Скоро  туман
опять начал сгущаться и  снова  скрыл  корабли  адмирала  от  глаз  дозорных
охранения. Так прошла тревожная ночь. Всю ночь Дениц не смог сомкнуть глаз и
играл со своими офицерами в карты. За игрой адмирал незаметно опустошил  три
бутылки  шнапса.  Тем  не  менее,  ему  ужасно  не  везло  и  хотелось  всех
расстрелять, но делать этого пока было нельзя. Вот когда закончится операция
и корабль вернется на базу, вот тогда адмирал лично разберется с  теми,  кто
мог так опрометчиво с ним спорить, а пока даже  ему  приходилось  сдерживать
свои душевные порывы. Когда наступил долгожданный рассвет, адмирал  даже  не
стал допивать свою шестую чашечку кофе. Он  первым  выскочил  на  мостик  и,
схватив бинокль (визиров  Дениц  не  признавал),  стал  обшаривать  взглядом
волны. Туман рассеялся и то,  что  он  увидел,  его  несказанно  обрадовало.
Конвой из  русских  транспортов  со  стратегическим  грузом  был  на  месте,
вытянувшийся в слегка поредевшую цепочку. Но вот довольно сильного охранения
союзников, способного причинить кораблям адмирала большой ущерб, не было и в
помине. Лишь один линкор  сиротливо  рассекал  волны  по  правому  борту  от
транспортов конвоя. Дениц решил, что капитан линкора либо перепил со страха,
либо у него на корабле неожиданно сломалась рация и он  не  получил  личного
приказа Черчилля уходить.
   - Ну, что-ж, - сказал адмирал Дениц, потирая руки в  предвкушении  легкой
добычи, - И в том, и в другом случае - тем хуже для него. Кто не  спрятался,
я не виноват.
   И приказал начинать операцию.
   Словно повинуясь жесту злого волшебника ожили немецкие корабли. Мощнейшие
пушки  их  бронированных  орудийных  башен  стали   нащупывать   беззащитные
транспортники.  С  тяжелым  скрипом  носовая  башня  суперлинкора   "Тирпиц"
повернулась в направлении единственного  корабля  англичан,  не  покинувшего
конвой. Адмирал Дениц заткнул уши и приказал: "Пли!"  Со  страшным  грохотом
рявкнули пушки. Линкор Nelson превратился в  пылающий  факел,  несущийся  по
волнам неизвестно куда. Остальные корабли эскадры нацистов открыли огонь  на
поражение.  К  тонущим  транспортам  устремились  словно   хищные   пираньи,
почуявшие кровь, стаи подлодок. Небо скрылось за крыльями самолетов.  Конвой
приготовился умирать.

   Рассел уже начал уставать от бесплодных поисков суперлинкора в бескрайних
просторах серо-стальной воды. За время долгого перелета через  Атлантику,  с
той поры, когда повинуясь тайному приказу командования "Б-52"  отделился  от
конвоя и лег на собственный курс, время  текло  удивительно  скучно.  Честно
говоря, полагаясь на книги и фильмы, Рассел  Кремп  представлял  себе  войну
немного иначе. Повсюду ему мерещились сплошные опасности, ловушки, шпионы, а
особенно коварные немецкие самолеты, которыми должны были  быть  нашпигованы
все встречные облака.  Между  тем,  экипаж  стратегического  бомбардировщика
повстречал  на  своем  пути  всего  пару  "Юнкерсов",  на  которых  пришлось
израсходовать очень небольшую часть  боезапаса.  Экипаж  откровенно  скучал.
Джони Питфайер медленно курил одну сигарету за другой. Пит Джассини  пытался
выловить из эфира что-нибудь похожее  на  рок-н-рол,  но  его  попытки  пока
оставались безуспешны. Тем не менее, Джассини упорно отказывался верить, что
в этом времени еще  не  изобрели  такой  чудесный  ритм.  Билл  Хармен,  Дик
Биллинго и Лэсли Форд играли в карты  в  штурманском  закутке.  Проигравшему
полагался щелбан по  лбу.  Сам  Рассел  следил  за  показаниями  автопилота,
который, к счастью, был в полном порядке несмотря на то, что  помолодел  лет
на сорок, и размышлял о том,  где  именно  может  прятаться  этот  проклятый
линкор нацистов. Судя по описанию разведки штуковина была не  из  маленьких.
Такую спрятать нелегко. И, тем не менее, до сих  пор  это  удавалось  немцам
вполне  хорошо.  Помогала  суровая  норвежская  природа.  Эти   глубокие   и
нависающие над водой фьорды словно были  созданы  для  того,  чтобы  хранить
чужие тайны. Недаром именно в этих местах обитали злые тролли. Облетев почти
всю прибрежную полосу, Рассел решил изменить  курс  и  двигаться  обратно  в
сторону конвоя - очень может быть, что  командование  не  ошиблось,  и  этот
треклятый   "Тирпиц"   выполз   из   логова   и   собирается    поохотиться.
Бомбардировщик, уверенно гудя своими четырьмя мощными моторами, лег на крыло
и, сделав полукруг над Норвегией, устремился в сторону конвоя. Спустя  почти
два часа полета чуткие приборы неожиданно уловили большое скопление кораблей
в  квадрате  63.11.  Кремп  был  сильно  удивлен  такой  точностью  прогноза
командования. Судя по всему, в этом квадрате "Тирпиц" был далеко не один.  И
похоже там уже шел бой между немецкими кораблями и охранением союзников.  Не
мешало помочь соотечественникам. Рассел еще раз внимательно осмотрел  данные
прибора и приказал:
   - Всем внимание! Приготовиться к бою. Громоотвод, готовь оружие - впереди
много надводных и воздушных целей.
   Билл Хармен довольно осклабился:
   - Я только того и жду, командир. А наши пушечки всегда в порядке,  не  то
что рация Пита.
   Неожиданно прощупывавший  эфир  Джассини  уловил  переговоры  неизвестной
авиации. Несколько секунд он удивленно слушал, а затем сообщил:
   - Разрешите доложить, сэр, - сказал он, - на подлете к месту сражения  по
меньшей мере четыре русских штурмовика. Они тоже ищут "Тирпиц".
   - Ну вот, - подытожил Джони  Питфайер,  -  начинается  соревнование:  кто
первый.
   - Они уже заходят на бомбометание, - снова проговорил радист.
   - Да, надо поторапливаться, - сказал Рассел, - хоть мы и  мощнее,  но  их
все же больше. Если русские разнесут в щепки этот  суперлинкор  раньше  нас,
что мы тогда скажем в штабе. А, парни? Вперед, и да поможет нам Бог!

   Полет будоражил кровь, заставляя крепче сжимать руками штурвал  самолета.
Все  время  полета  под  жужжание  моторов  Антон  думал  о   тех   чудищах,
преследовавших его ночью, и готов был поклясться, что  ему  не  привиделось.
Сейчас даже сам бой и неуловимый "Тирпиц" волновали его значительно  меньше.
В эту ночь лейтенант  Гризов  почувствовал,  что  все  необъяснимые  страхи,
преследовавшие его в этом времени, получили свое  воплощение.  Но  от  этого
было не легче, а скорее наоборот - все запутывалось с невероятной скоростью.
Воплощение было, но объяснения не было. Никакого.  Словно  кто-то  неведомый
доселе приоткрыл маску, и Антон увидел его  изуверское  лицо.  Однако,  лица
этого он никогда раньше не видел, а потому не знал, что  от  него  ждать,  и
почему терзают именно его, ни в чем не повинного. А еще был страх. Ютившийся
ранее где-то в глубинах сознания, теперь  он  вышел  на  поверхность.  Антон
много крестился, но страх не  проходил.  Напротив,  становился  все  гуще  и
сильнее, словно затвердевающее тесто. Обволакивал. Душил. И Антон  стремился
скорее ввязаться в бой, что ы хоть на минуту забыть о нем.
   На "Тирпиц" вышли довольно быстро. Зарево от горящих кораблей  и  вспышки
орудийных выстрелов были видны издалека. Выстроившись в воздухе  в  колонну,
словно в очередь, штурмовики  приготовились  для  нанесения  точного  удара.
Пилоты знали: мощнее зениток нет ни у одного корабля, а потому  времени  для
точного бомбометания было в обрез.  Антон,  командовавший  звеном,  выдержал
паузу, а затем выдохнул в микрофон:
   - "Восемнадцатый", начали!
   Первый штурмовик с выключенными моторами стал камнем  падать  на  линкор.
Следом  пошел  второй.  Третий.  Не  смолкавшая  ни  на  минуту   артиллерия
"Тирпица", топившая транспорты, продолжала методичную пальбу  на  поражение.
Самолеты встретила кормовая зенитная батарея, выстроившая  в  небе  сплошную
стену огня. Как только русские штурмовики начали атаку, капитан фон  Бригель
ворвался в кают-компанию "Тирпица", где фон Карацупа и Дениц играли в карты,
отдыхая от созерцания панорамы сражения. Задыхаясь, фон Бригель доложил:
   - Мой адмирал, нас атакуют русские штурмовики. Что прикажете делать?
   Дениц, уже дважды оставшийся "в дураках", был раздосадован тем,  что  его
прервали, а потому молниеносно выхватил парабеллум и уложил фон  Бригеля  на
месте. Когда тот, держась за живот, сполз по косяку и распластался  на  полу
кают-компании, Дениц удовлетворенно улыбнулся и  побил  "валетом"  "десятку"
фон Карацупы.
   Первый  русский  штурмовик  разнесло  на  мелкие  брызги.  Второй   также
превратился в кучу горящих обломков и просыпался огненным дождем в море, так
и не успев сбросить  бомбы  на  цель.  Когда  перестал  существовать  третий
штурмовик, Антон почувствовал, как давно забытое чувство зашевелилось у него
в груди, чуть правее сердца. Словно невидимая игла уколола сознание, и Антон
вдруг ощутил себя большой белой птицей,  летящей  над  полосой  безвременья.
Где-то вдали  рушились  в  океан  с  небосвода  звезд