е  успешного  налета  на
немецкий аэродром и рейда по вражеским тылам. Десять минут назад  английские
асы разминулись с эскадрильей французов на "Фарманах", шедшей также  к  себе
на базу. Приветственно махнув друг другу  плоскостями,  аэропланы  разошлись
разными  курсами.  Судя  по  самолетам,  которые,  как   определил   Хоукер,
принадлежали прифронтовой ударной авиации,  французы  летали  отнюдь  не  на
прогулку. Скорее всего не один объект  на  германской  территории  подвергся
обстрелу, а, возможно, и кто-нибудь из немецких летчиков простился с жизнью.
"Да, жаркий денек выдался сегодня для подданных кайзера",  -  удовлетворенно
пробормотал майор Хоукер и похлопал свой маневренный биплан "Де Хэвиленд" по
выпуклой фанерной обшивке. Пропеллер биплана жужжал ровно и надежно,  вселяя
в  сердце  бравого  майора  спокойствие  за  истребитель   и   свою   жизнь.
Перегнувшись  через  борт,  Хоукер  разглядывал  проплывавшие  далеко  внизу
зеленые  квадратики  виноградников  на  желтой  земле,  предаваясь  приятным
наблюдениям и наслаждаясь полетом, как вдруг, откуда ни  возьмись,  появился
этот проклятый немец на раскрашенном  в  ярко-красный  цвет  "Альбатросе"  и
пристроился в хвост биплану Хоукера. Как ни старался майор быть  бдительным,
но, замечтавшись, все же проморгал противника и очнулся  только  при  первых
звуках пулеметной очереди, просвистевшей над его головой.
   - Каков наглец, - воскликнул бравый  майор,  уходя  на  вираж  и  пытаясь
оторваться от немца, - один пошел против всей моей эскадрильи.
   Немец словно прилип к Хоукеру, который то камнем падал вниз,  то  взмывал
над  облаками,  стараясь  сбросить  с  хвоста  цепко  державшегося  за   ним
противника. Однако, сколько не пытался майор своими  отвлекающими  маневрами
запутать ярко-красный "Альбатрос", ему это не удавалось. В кабине вражеского
истребителя находился явно не юнец, впервые севший за штурвал  биплана,  это
Хоукер определил с первого виража. Там находился ас,  причем  в  ловкости  и
выучке нисколько не уступавший самому бравому  майору,  известному  на  всем
западном фронте своими воздушными победами.  А  с  майором  могли  равняться
силами только два немца во всем воздушном флоте кайзеровской Германии.  Пока
Хоукер лихорадочно пытался  определить  с  кем  столкнулся  на  этот  раз  в
воздушном  бою,  немец  тем  временем  пристреливался,  посылая  вдогон  "Дэ
Хэвиленду" пулеметные очереди одну за  другой.  Уходя  на  очередной  вираж,
Хоукер боковым зрением заметил спешащие ему на выручку аэропланы эскадрильи.
Впереди всех виднелся истребитель Джека Нормана. Английский летчик был молод
и горяч, но неопытен. Пытаясь помочь Хоукеру, он летел  наперерез  немецкому
пилоту, словно нарочно подставляя свой бок под удар. Немец не  отказался  от
такой возможности сбить английского пилота.  Застучал  пулемет,  и  аэроплан
Нормана в  мгновение  ока  вспыхнул  ярким  пламенем  -  очередь  угодила  в
топливный бак. На глазах у всей английской эскадрильи его самолет  рухнул  в
лес и взорвался. Через несколько минут та же участь  постигла  и  лейтенанта
Гордона. Его биплан задымил и  рассыпался  на  мелкие  горящие  обломки,  не
долетев до земли. Немец был явно знатоком своего дела, и, судя по почерку  и
мастерству с которым он отправлял к  праотцам  англичан  одного  за  другим,
противостоять ему мог один только майор.
   Пока  немецкий  ас  отвлекался  на  кратковременные  схватки  с   другими
истребителями английской эскадрильи, похоже  доставлявшими  ему  несказанное
удовольствие, Хоукеру наконец удалось подняться над противником. Теперь  ему
был отчетливо виден пилот  "Альбатроса".  Майор  присмотрелся,  и  его  лицо
исказила гримаса ненависти: за штурвалом ярко-красного немецкого аэроплана с
большими кайзеровскими крестами на  крыльях  был  не  кто  иной,  как  барон
Манфред  фон  Рихтгофен,  отправивший  на  тот  свет  уже  больше   полсотни
английских асов. За ярко-красную окраску истребителя  англичане  и  французы
прозвали его "красным бароном".
   -  Ну,  погоди,  проклятый  бош,  -  воскликнул  в  ярости  майор,  кидая
истребитель в атаку. Однако ярость  -  плохое  оружие  против  хладнокровных
немцев. Именно на это  и  был  сделан  расчет.  Немец  успел  увернуться  от
пулеметной очереди и нырнул в пике, уходя от обстрела. Затем, сделав маневр,
Рихтгофен направил свой биплан в сторону немецких позиций, находившихся  уже
совсем близко. Бравый майор бросился в погоню за "Альбатросом", который, как
ему показалось, начал выходить из боя, видимо, посчитав двух сбитых англичан
хорошим результатом.
   - Ну, нет, просто так ты от меня не уйдешь, поганый колбасник!  -  кричал
Хоукер сквозь шум пропеллера, разгоняя свой "Де  Хэвиленд"  до  максимальной
скорости. В пылу схватки майор упустил из виду, что бой уже перенесся в небо
над вражеской территорией. Немецкие солдаты с интересом наблюдали из  окопов
за ожесточенной схваткой своего аса с английским.  Рихтгофен,  убедившись  в
том, что  никто,  кроме  Хоукера,  из  эскадрильи  англичан  больше  его  не
преследует, дал майору возможность подойти поближе и перед самым  его  носом
ловко взмыл вверх, а затем моментально зашел противнику в хвост. В несколько
секунд Хоукер из нападавшего превратился в  мишень.  Потеряв  Рихтгофена  из
вида, он попытался заложить вираж. Между тем, успевший  быстро  и  тщательно
прицелиться, Манфред нажал на гашетку. Очередь полоснула  по  двигателю  "Дэ
Хэвиленда",  навсегда  заклинив  хваленый   мотор.   Пропеллер   английского
истребителя перестал вращаться. Хоукер судорожно пытался  выровнять  машину,
которая неумолимо сваливалась в штопор. Внизу под ним в  бешеном  танце  все
быстрее замелькали  железнодорожные  пути  со  стоящими  на  них  вражескими
эшелонами, окопы с солдатами и  орудийные  батареи.  Майор,  осознавший  что
война для него кончилась, попытался подороже продать свою жизнь. Он устремил
свой аэроплан на немецкий эшелон, но из этого ничего  не  вышло.  Безмолвный
"Дэ Хэвиленд" камнем рухнул в чистом поле, рядом со станцией,  и  взорвался,
не причинив немцам никакого вреда.  Рихтгофен  удовлетворенно  улыбнулся  и,
сделав круг над окопами, полными ликующих солдат, направил свой  "Альбатрос"
на базу.
   Авиационный полк, в  котором  служил  потомственный  немецкий  аристократ
барон Манфред фон Рихтгофен, базировался недалеко от Пенемюнде. Отсюда  было
удобнее всего совершать налеты на французские позиции и при  желании  делать
вылазки к берегам туманного Альбиона. Лихо, но грамотно приземлившись, как и
подобает настоящему асу, Рихтгофен загнал свой биплан в ангар и, оставив его
под наблюдением механиков и охраной зенитной батареи,  отправился  в  гараж,
где находился его лимузин. Надо было спешить - дорога занимала у него  около
сорока минут, а через полчаса начиналась вечеринка по случаю дня рождения  у
фроляйн Ангелики. Манфред опаздывал уже едва ли не  на  десять  минут  из-за
этого сумасшедшего английского летчика, вздумавшего мериться с  ним  силами.
Находу сняв с себя кожаную летную куртку  с  нашивкой  авиаполка  Пенемюнде,
Манфред кинул ее стоявшему у  лимузина  слуге  вместе  со  шлемом.  Издалека
увидев приземлявшийся биплан Рихтгофена, его слуга Матиас, успевший  изучить
повадки Манфреда за десять лет службы в семье Рихтгофенов, предусмотрительно
выкатил лимузин барона из гаража. Он знал, что барон никогда не  опаздывает.
Не явиться в назначенное время для него означало пасть в глазах  общества  и
опозориться на всю оставшуюся жизнь. Запрыгнув на переднее сиденье,  Манфред
завел лимузин и,  вырулив  из  расположения  полка,  покатил  по  дороге  на
предместье Майнер, находившееся неподалеку от Пенемюнде.
   Стояла середина августа. Теплое солнце уже не обжигало, а  скорее  слегка
пригревало, настраивая на лирический  лад.  Кругом  царило  буйство  зелени.
Вдоль дороги мелькали высоченные  клены  и  ели,  наполняя  воздух  запахами
цветущей природы. Слева раскинулся великолепный древний лес, где-то в недрах
которого по легенде прятался замок храброго  и  жестокого  герцога  Кобурга,
одного из первых рыцарей тевтонского ордена. Герцог  за  свою  долгую  жизнь
собственноручно  умертвил  множество  русских,  польских   и   прибалтийских
воителей, за что  и  получил  этот  замок  в  подарок  от  магистра  ордена.
Состарившись, он уединился в своем лесном замке, и проводил время в охоте на
оленей и кабанов. Однако, он был еще достаточно силен, чтобы при  встрече  с
разъяренным вепрем рассечь его напополам одним ударом меча. А когда охота  и
прочие непритязательные удовольствия наскучили ему, фон  Кобург  женился  на
дочери ростовщика Роксане, молоденькой красавице  из  близлежащей  деревушки
Майнер, к  нынешнему  времени  ставшей  небольшим  городком.  Спустя  девять
месяцев  Роксана  осчастливила  герцога  двойней  и   занялась   хозяйством.
Обрадованный герцог в честь такого события укатил  погостить  к  двоюродному
брату Демецу в соседнюю область, оставив Роксану на попечение своему вассалу
барону Тиссельхорну. В гостях у братца он предавался оголтелому  пьянству  и
стрельбе из арбалета по голубям с  крепостной  стены,  а  когда  соскучился,
спустя год, недолго думая посреди  ночи  собрался  и  отправился  со  своими
слугами домой. Путь, пролегавший через дикие леса  и  топи  земель  Северной
Вестфалии, занял у герцога не  меньше  месяца,  на  исходе  которого  Кобург
въехал в родной лес, знакомый ему до последней веточки. Каждая  кочка  здесь
была окроплена кровью быстрых некогда оленей и диких кабанов,  убитых  рукой
жестокого рыцаря. Ранним утром, уже  на  подъезде  к  своему  замку,  Кобург
заметил на опушке леса двух всадников. В одном из них  он  без  труда  узнал
Тиссельхорна, а другой оказался молоденькой женщиной. Незаметно подобравшись
поближе, герцог разглядел лицо наездницы и с удивлением  узнал  в  ней  свою
жену. В этот момент Тиссельхорн, не сходя с коня, обнял Роксану и привлек ее
к себе, а та ответила ему долгим и жарким поцелуем. Дико заревев, сам словно
превратившись в разъяренного кабана, Кобург выхватил из ножен свой  огромный
меч и, пришпорив коня, вихрем вылетел на опушку. Роксана изменилась в лице -
ужас исказил ее прекрасные черты. Тиссельхорн, застигнутый врасплох, даже не
успел вытащить из ножен свой  меч,  чтобы  защититься.  Смерть  настигла  их
мгновенно. Герцог мощным ударом меча  снес  голову  своему  вассалу,  и  она
покатилась на траву, окрасив ее алой кровью. Вслед за тем обманутный Кробург
вонзил острый меч в грудь Роксане, пригвоздив ее  к  стволу  высокой  сосны.
Неверная жена едва успела вскрикнуть, а душа ее  уже  устремилась  на  небо.
Кобург бросился в замок и в гневе зарубил еще  двух  слуг.  После  этого  он
заперся в замке и не выходил из  него  до  самой  смерти.  Трупы  любовников
остались в лесу на съедение диким зверям. С тех пор жители окрестных лесов и
земель рассказывают друг другу легенду о безголовом бароне и его  любовнице,
разгуливающих по  лесу  в  особенно  туманные  дни  и  ночи.  Тому,  кто  их
повстречает никогда не знать счастья  в  любви,  поэтому  здешние  леса  все
стараются обходить стороной.
   Эта легенда пронеслась в голове Манфреда за одно мгновение, настроив  его
ненадолго на лирический лад. Затем он взглянул на ярко голубое небо и  снова
вспомнил только что состоявшийся воздушный поединок с английским летчиком. В
целом Рихтгофен был неплохого мнения об англичанах. Это  были  прекрасные  и
бесстрашные летчики, главная ошибка которых  заключалась  в  том,  что  даже
военная авиация была для них прежде  всего  спортом,  которым  они  чересчур
увлекались. Манфред не раз  наблюдал,  как  в  пылу  схватки  англичане  так
самоотверженно занимались выполнением фигур высшего пилотажа,  летали  вверх
шасси, ныряли в штопор, без тактической необходимости делали мертвую  петлю,
что иногда забывали что находятся в воздушном бою. Это обстоятельство не раз
сослужило им плохую службу.  Но  если  не  принимать  его  во  внимание,  то
англичане храбро дрались в воздухе, почти никогда не уходя от схватки даже с
превосходящим по численности  противником.  Чего  нельзя  было  сказать  про
французов. Имея в общем неплохие самолеты французские  летчики  очень  редко
решались схватиться с немцами  в  открытую.  Чаще  всего,  завидев  немецкую
эскадрилью, они улепетывали,  что  было  сил,  и  еще  до  того  как  немцам
удавалось приблизиться на опасное  расстояние,  оказывались  под  прикрытием
собственных зенитных батарей. Редкий  французский  летчик  доставлял  немцам
много неприятностей.
   Рихтгофен взглянул на часы и отметил опоздание на  пять  минут.  Поэтому,
доехав до развилки, он свернул в лес и поехал  кратчайшей  дорогой.  Дорогой
лимузин мягко подрагивал на ухабах лесной  дороги,  причудливо  извивавшейся
между высоких сосен. Манфред  любил  здесь  ездить,  когда  возникала  такая
возможность. Иногда на эту дорогу  неожиданно  выходили  звери,  которые  не
очень боялись людей, несмотря на относительно близкое соседство Пенемюнде  и
Майнера. Видимо это происходило потому, что местные жители  больше  всего  в
своей жизни интересовались покоем и собственным благополучием, любили пиво и
охотничьи сосиски, а  саму  охоту  на  диких  зверей  считали  занятием  для
дикарей.  Себя  же  они  полагали   образованной   и   просвещенной   частью
человечества, с чем, съев порцию охотничьих сосисок  и  запив  ее  баварским
пивом, и отходили ежедневно ко сну, абсолютно не причиняя  вреда  окружающей
природе. Манфред их отношения к охоте не разделял, однако несколько  раз  на
его памяти на лесную дорогу выходили абсолютно непуганные  красавцы-олени  с
ветвистыми рогами, убить которых даже у такого заядлого охотника как  он  не
поднялась бы  рука.  Сегодня,  правда,  оленей  не  наблюдалось,  лишь  пара
испуганных зайцев выскочила из кустов на дорогу и стремглав  пронеслась  под
колесами лимузина.
   Спустя пятнадцать минут он снова выехал на шоссе, ведущее в  Пенемюнде  и
проходившее  через  предместье  Майнер,  где  ждала  его  белокурая  фроляйн
Ангелика.  Рихтгофен  увеличил  скорость  и  погнал,  выжимая  из   лимузина
последние силы.  Надежный  немецкий  мотор  бодро  шумел  не  давая  никаких
признаков перегрева. Для хорошей машины, всегда считал Манфред,  как  и  для
породистой лошади, никогда не повредит хорошая прогулка на большой скорости.
И машина и лошадь получают от этого только удовольствие,  не  говоря  уже  о
самом  водителе  или  ездоке.  Скоро  справа  замелькали  небольшие   уютные
особняки, раскрашенные в цвета умеренных оттенков. Проехав  четыре  из  них,
Манфред остановился у пятого -  невысокого  зеленого  домика  с  балконом  и
широкой террасой. На террасе уже расположились  вокруг  белого  столика  три
дамы и два кавалера. Одна дама, самая  красивая  из  трех,  и  была  фроляйн
Агеликой, которой сегодня исполнялось тридцать лет.  В  этот  знаменательный
день Манфред был приглашен на тихий домашний праздник, где соберутся  только
друзья. Две другие дамы были подругами Ангелики, знавшими ее еще с  детства.
Звали их Регина и  Тельма.  Кавалеры,  так  же  как  и  Манфред,  служили  в
действующей   армии,   с   той   только   разницей,   что   Рихтгофен    был
летчиком-истребителем, а они  были  призваны  в  артиллерию  и  квартировали
неподалеку. Ангелика ждала только его, это Манфред понял по выражению  лица,
на котором, как ни старалась хозяйка скрыть свои чувства, при  виде  бравого
летчика возникло выражение неописуемой радости. Ангелика после смерти  мужа,
также  военного  летчика,  долгое  время  находилась  в  трауре  и  глубокой
депрессии. Она уже ни в чем не находила утешения и не видела смысла в жизни.
То и дело ее стали  посещать  черные  мысли  покончить  с  этим  бесконечным
тягостным состоянием. Однако, в  душе  она  по-прежнему  питала  слабость  к
военным и, встретив Манфреда, заехавшего в Майнер по случаю, увлеклась им  с
новой силой. Манфред был на пять лет моложе ее и  олицетворял  собой  начало
новой жизни, поэтому Ангелика словно восстала из пепла. На прошлой  жизни  и
образе мыслей был поставлен жирный крест.  Ее  лицо  заметно  похорошело,  в
глазах появился веселый блеск,  а  в  жизни  новый  смысл.  Рихтгофену  тоже
нравилась эта мудрая, много пережившая, но сохранившая красоту, женщина. Она
не болтала попусту, как многие берлинские пустозвонки, а была  глубока,  как
море. Именно такую женщину барон Рихтгофен искал уже много лет, но нигде  не
смог отыскать. И теперь ему казалось, что он ее наконец-то нашел.  Случайно,
как это всегда бывает, и совсем не там, где предполагал.
   Ангелика пригласила его за стол, где уже сидели артиллеристы  в  компании
Регины и Тельмы. Поздравив Ангелику с днем рожденья  и  подарив  ей  золотой
перстень с алмазом средней величины,  от  которого  она  пришла  в  восторг,
Манфред присел за стол. Офицеры поздоровались, и разговор как-то  сам  собой
зашел о войне, что было не удивительно, поскольку половина гостей служила  в
действующей армии. Артиллеристы поведали Манфреду о том, что  сегодня  утром
их  зенитной  батарее,  расположенной  на  западной  оконечности  Пенемюнде,
пришлось ожесточенно отстреливаться  от  массированного  налета  французской
авиации, уничтожившего ангар с боеприпасами. Эти  чертовы  французы,  обычно
мазавшие, на этот раз бомбили чрезвычайно метко и долго, и в  итоге  нанесли
большой урон. Помимо боеприпасов они  разбомбили  железнодорожный  узел  под
городом и мост через  реку,  по  которому  шло  снабжение  расквартированных
вокруг Пенемюнде воинских частей. Рассказ Манфреда о  сбитых  им  час  назад
трех английских летчиках привел артиллеристов в неописуемый восторг. Они тут
же предложили поднять тост за подданных Кайзера, так смело воюющих в воздухе
против поганых французов и  англичан.  Манфред  поблагодарил,  но  предложил
прежде всего выпить за  хозяйку  дома,  сиявшую  как  только  что  взошедшее
солнце. Сейчас она была влюблена и  горда  одновременно.  Вечеринка  длилась
недолго. Вскоре артиллеристы покинули собравшихся по необходимости  быть  на
службе, а подруги Ангелики отговорились делами и также ушли.  Сама  Ангелика
ничего не имела против того, чтобы остаться с Манфредом наедине.  К  счастью
Рихтгофен находился в увольнении до следующего утра. Кроме того, он  сообщил
ординарцу где его искать в случае крайней необходимости.  Как  только  гости
покинули дом, Ангелика бросилась в  объятья  Манфреда  и  наградила  его  за
победу долгим поцелуем. Не имея больше сил разговаривать  о  чем  бы  то  ни
было, они сразу отправились в спальню, большее пространство которой занимала
огромная и мягкая кровать. Каждый раз, когда он  оказывался  здесь,  Манфред
чувствовал себя самым счастливым человеком  на  свете.  Он  обнял  Ангелику,
привлек к себе и, мгновенно сняв  с  нее  легкое  полупрозрачное  платье,  с
легким шорохом соскользнувшее на пол, больше уже не вспоминал о том кто он и
что он в этом мире. До утра его для мира не существовало. Единственное,  что
напоминало ему  о  существовании  других  людей,  были  доносившиеся  иногда
издалека гулкие разрывы, но Манфреда они не беспокоили. Он покрывал красивое
тело Ангелики жаркими поцелуями и стонал от удовольствия, когда,  обвив  его
своими нежными руками, она отвечала ему тем же. Они  ласкали  друг  друга  и
многократно сливались в буйной пляске  тел  так,  что  к  утру  Манфред  был
измучен, но счастлив, а Ангелика была просто счастлива.
   Оставив разнеженную Ангелику в теплой постели, Рихтгофен поспешил в полк,
все же слегка обеспокоившись услышанной ночью канонадой. Очень уж близко  от
его аэродрома слышались  разрывы  авиабомб.  И  опасения  его  оказались  не
напрасны.  Ночью  французские  бомбардировщики  совершили  второй  налет  на
Пенемюнде, на сей раз целью был выбран аэродром истребительной  авиации,  на
котором базировался "красный малыш" Рихтгофена - его любимый  биплан.  После