засмеюсь над собой.
Ничего более  неестественного нельзя придумать.  Потом уже  злилась.  Потом
ругала себя вслух папиными словами,  не  видя режиссера от  беспомощности и
бешенства.  Уже  смеялся  режиссер:  "Будем,  будем  пробоваться,  идите  в
костюмерную. - И вышел, напевая: - Сама тощая, как гнида, но зато пальто из
твида".  Это же  про меня!  Это у  меня пальто из  твида.  Тихо.  Не  будем
реагировать. Спокойно. Найдите актрису по своему вкусу, товарищ режиссер...
И,  точно как у чеховской Душечки,  навалились все обиды и несправедливости
моей непутевой жизни. И я как расплачусь... с удовольствием, всласть, когда
не  нужно  утешений.  Когда  это  как  необходимое облегчение.  Поплакала -
поплакала, да и побежала в костюмерную.
   Одели меня в простой костюм,  какие продаются в наших магазинах. Сделали
гладкую прическу.  На  ноги надели туфли на небольшом каблучке.  И...  куда
девалась артисточка в мини-юбочке,  в модных туфлях на платформе, с игривой
челочкой по самые глаза.  Я смотрела на себя в зеркало и об этой женщине не
знала ничего. Ничего.
   "Ставили" свет,  готовились к съемке...  осветители,  рабочие,  гримеры,
пиротехники,  костюмеры,  администраторы -  все  проверяли свою готовность,
прочищали свои перышки перед командой "Мотор!"...
   Когда нечего терять, кроме своих цепей, наступает недолгое расслабление,
безразличие к тому,  что ты и как ты со стороны. Наступает вроде как покой.
Кажущийся покой.  В  этом  состоянии все  мозговые клетки  задерживаются на
одной мысли -  той,  что победит.  Именно она покажет выход.  А  если уж не
выскочит  такая  сильная  спасительная мыслишка  -  тогда,  "дочурка,  пиши
пропало".
   Важный диалог директора с  главным инженером.  Молодой инженер берет под
сомнение святое  понятие "энтузиазм",  обрушиваясь на  старого мастера цеха
Колесова,  который  готов  для  выполнения  плана  работать  без  выходных.
"Недавно,  знаете,  старые стены  фабрики ломали,  так  взрывников пришлось
вызывать,  вот  какие стены".  Вот  откуда стены.  Это ведь старые и  новые
традиции. Понятно.
   Я выросла в трудовой семье. Многое в роли должно быть мне знакомо. Разве
не на моих глазах родители для общего дела могли не спать, не есть на благо
коллективу,  стране?  Так что же? Может, занесли меня роли другого амплуа в
иной мир и "я забыл свой кров родной"?  А может,  это тот случай,  когда не
пользуешься какой-то вещью и она пылится в забвении?..  Или это - как ноги,
которые затекли от  сидячей профессии и  их надо усиленно тренировать?  Как
оживить или  вынуть на  поверхность важный пласт  моего истинного существа,
который поможет мне стать самой собой?  А  потом все в  роли ляжет на меня?
Или мое сольется с ролью? Как? С чего начать?
   Ручки  взмахивают,  изгибаются,  ножки все  наровят устроиться привычной
восьмерочкой.  Все,  проклятое,  не  оттуда.  Да  и  спасительная  мыслишка
выпрыгнет и ускользнет - мол, я тебе пусть подсказала, а там уж давай сама.
И  пальто проклятое из твида ненавижу,  надо его убрать с глаз.  "А вы ведь
тоже небось не барские детки?" Откуда это?  Во занесло!  Откуда-то залетела
мысль  и  закопалась в  памяти...  Нет,  не  вспоминаю,  только четко слышу
знакомый голос. Нет, ну причем тут барские детки, если я сейчас должна быть
мудрым   сорокапятилетним  директором?   Господи,   сформулировала  это   и
покраснела от невозможности такого сочетания: я - и директор.
   И  вспомнила!  Это голос Бориса Чиркова. Про барских детей он говорил на
репетиции  артистам  в  фильме  "Глинка",  где  исполнял  роль  гениального
русского  композитора. Ведь это была первая русская опера - "Иван Сусанин".
До  того  в России ставились только иностранные оперы. И у русских артистов
был  тот,  иностранный  навык,  жесты,  акцент,  мизансцены,  которые они и
перенесли  на  русскую  оперу.  Так  же заламывая руки, как и в итальянской
арии,  Антонида пела: "Были враги у нас, взяли отца сейчас". А Иван Сусанин
в самой роскошной позе пел знаменитую арию: "Чуют правду". Обидное зрелище,
когда русские актеры, выходцы из крепостных, забыли свое родное. Смешно, но
именно  об  этих  крепостных русских артистах я думала тогда на пробе перед
командой  "Мотор!".  Менее всего мне хотелось произвести впечатление. И это
точно  было  со  мной  осознанно  в  первый  раз.  И,  может,  я совершенно
стушевалась  и ушла внутрь, чтобы не соврать, тоже по-настоящему впервые. И
уж  точно впервые сознательно задумалась о своих корнях. Тогда, наверное, и
началась  пора зрелости. Может, у других она начинается раньше и при других
обстоятельствах. Меня же к этому привела роль.
   На  худсовете  мнения  разделились.   "Она  актриса  эпизода,   короткой
дистанции,  спринтер, такую роль не протянет. Тут нужен стайер", - говорили
одни.  Другие вспоминали опять же "Карнавальную ночь". Это не по правилам -
вспоминать.  А  какие в  актерской профессии есть правила?  Главное правило
одно: хорошо играть. Безусловно, в выборе меня на эту роль был все же риск.
Потому даже  самые доброжелательные члены худсовета приняли волевое решение
Трегубовича осторожно,  думаю -  в  силу  опять-таки  этой новизны.  Никому
ничего не ясно, только одному ему слышится запах "завтра".
   Для  меня  же  на  пороге  этой  неведомой жизни  был  спрятан  глубокий
долгожданный щемящий смысл уже  моей личной жизни,  переплетающейся с  этой
недоступной и долгожданной ролью. И кто знает, если б не чутье режиссера...
   Часто   снимают   фильмы   о  том,  как  снимается  фильм.  Но  ни  разу
профессиональный  работник  кино,  глядя  на  экран, не сказал: "Да, уж это
точно  про  нас".  Наоборот:  "Да  что  они придумывают, ерунда все это, да
ничего  подобного".  А какой восторг, если похоже! Почему так? Откуда такие
загадочные  сложности?  Одним  примером,  правилом  всего не объяснишь. Это
целый  свод неписанных законов, в которых кинематографист плавает, как рыба
в  воде.  Несведущий  же  петляет,  как в сказочном лабиринте, возмущается,
теряется,  страдает.  Жизнь  в  кино идет по правилам и одновременно против
правил. Это искусство, где бок о бок работают две несовместимые силы: лед и
пламя - искусство и административный аппарат. Искусство со своими нюансами,
настроениями,  резкой  сменой  температур  отношений,  непрограммированными
капризами  и  спорами,  пиршеством  импровизаций  и побед. Все эти "штучки"
патрулируются   четкой   сметой,  планом  выработанного  в  смену  метража,
количеством израсходованной пленки, лимитом, нормированным днем для рабочих
и   ненормированным   -   для  творческих  работников  и  т.д.  Какое  дело
администрации,  если  у  актера  "не  пошло".  Должно  пойти. Группа должна
выполнить   план,   получить   сто   процентов  зарплаты,  желательно  плюс
премиальные. В общем, математика и балет.
   С  картиной  про  директора у  меня  вышел  типичный кинематографический
казус.  Который  опять  же  понятен  человеку из  кино  и  может  возмутить
несведущего в жизни и неписанных правилах на "фабрике иллюзий и грез".
   Для  этого  надо  перенестись в  то  время,  когда  еще  неизвестны были
результаты худсовета по фильму Виктора Трегубовича.  А я, "попробовавшись",
поплакав,  посомневавшись,  с  тайным  облегчением  закрыла  "директорскую"
страничку  и  заканчивала объект  "квартира  Глафиры"  в  фильме  "Открытая
книга".
   Допустим,  сегодня вечером заканчиваю съемки этого объекта. И сегодня же
уезжаю в Москву вечерней "Стрелой". Сегодня к вечеру закончится худсовет по
картине  Трегубовича.  Сегодня  вечером  в  ленинградском  Доме  кино будут
показывать  нашумевший  иностранный  фильм.  И все сегодня, в один и тот же
вечер.  Брожу  по  фойе  Дома  кино  в  поисках  хоть одного лица из группы
Трегубовича.  Киваю  знакомым, что-то отвечаю. А внутри... Ну неужели же до
сих пор решают? На пробе "он" был доволен... Или "он" сыграл? Или я схожу с
ума?.. Ну наконец-то! Идет редактор. Уж она-то точно была на худсовете. Вот
она остановилась. Специально маячу у нее перед глазами: "Здравствуй, ты моя
талантливая  девочка,  какая  же  ты  молодец...  Хорошо  сыграла  сцену  с
Колесовым...  Тоже хочешь посмотреть картину?" Проанализируем. Что означают
ее  слова?  Если  утвердили,  то почему не поздравила. Скорее всего, жалеет
меня. Отсюда и "талантливая девочка", которую в очередной раз прокатили. Но
что-то  внутри  приказало:  "Жди!"  В  такие  минуты я даже бога вспомнила:
"Милый    бог,   если   ты   есть,   сделай   так,   чтобы   справедливость
восторжествовала".  Или  рьяно верю приметам - поплюю три раза: пронеситесь
все  несчастья.  Или  стою  и  жду:  если  первой  войдет  женщина, значит,
сбудется,  если  мужчина  -  с приветом, Дуся! О! Вошел мужчина. И кто! Сам
Трегубович!  Увидел меня, как-то сурово кивнул и сосредоточенной походкой -
одно  плечо  выше,  другое  ниже - прошел в зал. Ну, теперь все. Можно тоже
идти,  поискать  свободное  место. А народу-то, а жужжит-то как все вокруг,
как  все  смеются  и  острят...  Уже  не  выдерживая  этой  игры,  не  могу
притворяться,  хочу крикнуть: "Люди добрые, братья мои и сестры! Скажите же
кто-нибудь  резкое  "нет",  и  станет легче. Я перестану быть в подвешенном
состоянии и стойко приземлюсь на холодный мрамор. Ну же! Молчите..." Ладно,
"пошли  дальший".  Противный  у  меня  характер,  но  одно качество спасает
всегда.  Мне всегда важно было знать все о себе с самой невыгодной стороны.
Подбирая  точные  крепкие  слова,  хихикнув над собой, могла встряхнуться и
резко  пойти  против  течения.  Я  с  вызовом  посмотрела  в зал, как можно
ослепительнее   улыбнулась,   подражая   кинозвездам   моего   детства,   и
приземлилась  среди  любимых  гримеров:  "Приди  ко  мне,  я  вся  в г... и
сс-страсть  кэ-пит  во мнэ-э!" - "Ой, какая же ты веселая, вот молодец, вот
держишься". Как только меня похвалили, нестерпимо захотелось говорить. У-у,
как  я  набросилась  на  моих  дорогих слушателей! Я извергала на них такой
поток  информации,  шаржей, анекдотов, да на такой предельной скорости, как
будто за мной гнались стаи гончих. А нервишки-то не выдерживают.
   - Ну... дорогая Людмила Марковна...
   - С каких это пор по отчеству?
   - Теперь ты у нас Людмила Марковна, теперь все...
   - 0-у,  старость,  как известно, не радость, дорогие мои "девчонки"... -
болтанула отпетую банальщину,  но  и  это уже было в  "струю".  Ведь иногда
важна интонация - все видавшей прокуренной гражданки, например.
   - Да  нет,  послушайте,  теперь  Вы,  Людмила Марковна,  у  нас  товарищ
директор.
   - Хо-хо,  Москва - "Динамо" наш худсовет. Ничего, ребята, прорвемся, как
говорил мой папа:  "Твое щасте упереди, ну, а согнесся... хе-хе". - Ну, тут
пословица проверена, реакция обеспечена.
   - Люсь,  да ты что?  Тебя же утвердили!  -  сказала девушка -  помреж по
имени Валечка.  Помреж Валечка Каргазерова сообщила мне  эту  важную весть.
Она была смущена тем,  что я  этого не знала.  Сама засмущалась:  а  может,
передумали?  - "Света Пономаренко! Ведь Люсю утвердили?" - переспросила она
у   редактора,   что   назвала  меня   "талантливой  девочкой".   Света  ей
утвердительно кивнула головой,  а мне послала воздушный поцелуй... Медленно
стал  меркнуть  свет...   На  экране  появились  первые  кадры  черно-белой
заезженной копии иностранного фильма. Названия его я не вспомню никогда.
   Я  осторожно выбралась из  зала.  Тихо  ступая,  прошла по  фойе,  боясь
услышать одинокий стук  своих  каблуков.  Этими  перепадами от  надежды  до
отчаяния,  от моторного веселья до полуосознанной радости я  была абсолютно
выпотрошена и не чувствовала ничего. Состояние большого счастья приходилось
наживать сначала.
   Вот  вам  одна  из  нетипичных, но естественных ситуаций в кипучей жизни
кинематографических  событий.  Нет-нет,  никто  не забыл про меня. Все рады
тому,  что  меня утвердили на роль. Но жизнь в группе "Старые стены" шла до
того  вечера своим чередом. Для них я в Москве, как и все, кто пробовался в
этой  картине.  Кто  знает, что я здесь, в Ленинграде, заканчиваю "Открытую
книгу"  -  это  как на другом острове, - что я жду, надеюсь. Люди закончили
свой  беспокойный  день,  не  пообедав и не заскочив домой, после худсовета
побежали в Дом кино. А вот завтра... Так вот, я уже прихожусь на завтра. На
следующий  день  мне  придет  поздравительная  телеграмма. На студию придет
сообщение,  что  такая-то  артистка  худсоветом  "Ленфильма"  утверждена на
главную  роль. Количество съемочных дней такое-то, сроки съемки такие-то. С
уважением - подпись директора картины. Иногда подпись и режиссера. Конечно,
в  этой  истории  можно  найти  момент невнимания. Но это не так. Этот факт
объясняется  одним  словом,  и  человек,  который  давно  работает  в кино,
догадается, что это за слово, и, может, даже улыбнется ему: "киностудия". И
все.
   На улице была мартовская слякоть.  Я  пошла к гостинице "Октябрьская" по
улице, что налево от Дома кино идет параллельно Невскому. Более всего в тот
момент хотелось быть одной на всем белом свете.  Наступило расслабление.  И
заиграла  фантазия,  зашевелились мыслишки.  А  в  них  обозначились всякие
соображения по  поводу моего  "директора".  И  тут  же  попробовала деловую
походочку.  И  вроде  ничего  -  не  стала  себе  смешной.  И,  опершись на
металлические перила  моста,  что  около  цирка,  глядя  в  мутную  воду  с
плавающими черными  льдинами,  говорила кому-то  по  телефону доверительным
тоном:  "Э-эх, милый мой, а ты думаешь, что это мне в голову пришло считать
выполнение  плана  по  фактически  реализованной  продукции..."  И...  тоже
звучит.  Звучит!  Как прекрасно жить! Какой солнечный и зеленый этот вечер!
Как будет счастлив папа!
   Вот и кончилось время разрозненных опытов.  Сейчас все,  что столько лет
копилось,  сольется воедино и  начнет работать на  большую и  ответственную
стройку.  Сколько лет я  ремонтировала квартиры и клеила обои!  Сколько лет
мечтала и готовилась к такому капитальному строительству!
   Моя  энергия  несла  меня  вперед,  азарт  захлестывал.  А внутри что-то
шептало:  мало, не то. Придумай что-нибудь эдакое, экстраординарное, не "як
у  людей. Хай усе будуть як люди, а ты як черт на блюди". Не могу, не могу,
не  могу  ничего  придумать! Хочу сказать, закричать, поделиться наконец-то
радостью  -  ведь  это уж точно, уже не передумают... Это роль - моя... Вот
идет   маленький  милиционер,  он  сейчас  самый  близкий:  "Добрый  вечер!
Простите,  вы  не  беспокойтесь,  ничего  нигде не произошло. "Карнавальную
ночь"  смотрели?  Это я там была... Не узнали?.. Ну, не в этом дело, у меня
сегодня... Сегодня у меня, понимаете, ах... очень счастливый день!"

1973-й...

   Наверное, у каждого человека есть такой период, такой отрезок времени, в
течение которого происходит нечто...  ну... фатальное, такое, что нельзя не
расценить как неизбежное,  неотвратимое.  У меня это 1973 год.  В нем все -
работа, смерть, любовь.
   Ранняя  теплая весна  и  три  разнообразнейших роли.  Спала  в  поездах,
самолетах,  калачиком на задних сиденьях в  "киносъемочных" машинах.  Домой
вообще  не  попадала.  Здоровье распределило главные силы  на  съемку.  Все
остальное  вчетверть  ноги,   вполголоса.   С  тех  пор  сама  собой  стала
выстраиваться теория экономии физических сил.
   Несмотря на то что я была утверждена,  роль директора все еще оставалась
для меня как дверь,  от которой нет ключа.  Я  еще далека была от героини и
так беспомощна,  что руки сами тянулись к  сценарию,  как к  спасению.  И я
поставила себе задачу -  читать сценарий Гребнева "Старые стены" два раза в
день.  Интересно,  но каждый раз я открывала для себя новые,  еще буквально
утром пропущенные детали.  И мало-помалу,  по чуть-чуть, по зернышку внутри
стал  выстраиваться каркас будущего здания.  Но  совсем не  типовой.  "Хочу
приттить  до  своего  директора  з  душой  нараспашку".  Здесь  папа  прав.
"Нараспашку"?   Значит,   никакого  начальственного,   директорского  тона,
властных интонаций.  Так:  вышла  из  низов,  на  родной фабрике прошла все
службы,  выросла от ткачихи до директора. Она не из "барских деток". Откуда
же могут взяться властные и приказные интонации?  Тише, все тише, скромнее,
глубже и человечнее.
   Мое  лицо,  фигура  и  походка  сами  собой изменялись, перестраивались,
перерождались.  И порой ощущала раздвоенность между той - в мини-юбочке, не
отстающей  от  модных  веяний,  какой  я  была  в  жизни, и той - в простом
костюме, в удобных туфлях, с гладкой прической, какой я была в роли.
   И, пожалуй, впервые я пришла к мысли, что самое сложное в актерском деле
- сыграть роль  современника.  Я  не  знаю,  какими были люди сто,  двести,
триста  лет  назад.  Автор  запечатлел свое  время  в  диалогах,  ремарках,
замечаниях,  иногда в заметках,  обращенных к актерам. Актеры могут здорово
это   почувствовать,   особенно  талантливые.   Но   это  все  равно  будет
правдоподобием -  ведь узнаваемость никак и ничем проверить нельзя.  А все,
что окружает,  -  мебель, костюмы, реквизит - ведь всего этого остается все
меньше,  и  меньше,  и  меньше.  Это  уходит вместе со  временем,  оставляя
очаровательный запах прошлого,  чего-то  прекрасного,  наверняка лучшего во
всех  отношениях,   чем  то,  что  сохранилось  на  сегодня.  Короче,  роль
современную играть страшно и опасно,  по] ому как персонажи на экране - это
люди,    сидящие   в   зале.   Узнаваемость,   узнаваемость,   сиюминутная,
ответственнейшая узнаваемость.  "Неправда,  -  говорят  ткачихи,  глядя  на
актрису,  суетящуюся у ткацкого станка,  - я не такая, да и никто из девчат
нашего цеха не похож на эту артисточку,  врете!" Вот и приговор. А если еще
и директор, да еще и в моем исполнении, да еще и с моей "трюллялистической"
биографией?  В  каком  состоянии я  была  тогда,  на  пороге новой  жизни в
профессии?  Его трудно зафиксировать в точных словах.  Но сейчас знаю -  те
сложности,  о  которых я  могла догадываться,  были лишь легким облачком по
сравнению с давшими знать о себе сразу, как только началась работа.
   Сцену  разговора с дочерью снимали прямо в жилой квартире. Гостеприимная
семья  предоставила  для  любимого  кино  свое уютное жилье. Соседи по дому
открыто   завидовали,   и   все  наперебой  приглашали  нашу  администрацию
посмотреть  свои  апартаменты.  Но  только поначалу. Когда же, через этажи,
люди   в   промасленных  комбинезонах  потянули  толстые  провода,  кабели,
электрические   приборы,  штативы,  тележки,  "бэбики"  и  реквизит;  когда
обитателей  квартиры  выселили  на  кухню  и  обязали  не очень-то шуметь и
поменьше  разговаривать  по телефону; когда ненужная для съемки мебель была
вынесена на лестничную клетку и на балкон, а в передней, ванной и коридорах
скромно  расположилась  половина  группы,  человек  двадцать,  - все соседи
прикрыли  свои  двери  и  только  в  щель,  через  цепочку,  с любопытством
наблюдали:  кино...  как  же  это происходит? И когда же, наконец, появятся
актеры?  На  такой  случай есть точное кинематографическое выражение: "Там,
где студия пройдет, трава три года не растет".
   "Не  понимаю,  - говорит мать-директор, - хороший парень, без пяти минут
инженер,  ну  что  же  еще  нужно?"  Это  место в диалоге с дочерью, где мы
добираемся  до  проблем  ее  личной  жизни.  Все  было  нормально. Шла себе
репетиция  и  шла.  Но  на  меня  как накатилась вдруг тяжесть - ноша не по
плечу,  ну  просто  тупик, и мое бессмысленное пребывание вот здесь, в этой
квартире,  в  этом  костюме,  рядом с молодой актрисой, которая должна быть
моей  взрослой  дочерью.  А  я  - сама ни черта не смыслящая в этой жизни -
должна  ее  поучать  с  высоты  своего  жизненного  "директорского" опыта и
авторитета.   Чушь   все,   вранье!  Стыдно.  Не  могу!  Я  всем  существом
воспротивилась произносить этот монолог и сказала об этом режиссеру. У него
побелело  лицо:  "Мне  абсолютно безразлично, что вам лично этот текст,