обы
тебя не перебазировали туда, где пусто. Жаль, что порой, тасуя колоду карт,
забывали,  что  в  ней  тузы  и  королевы, временно попавшие в простой. Это
публика  думает,  что  мы  главные  тузы и недоступные королевы. Пусть так.
Пусть зрители думают, что киножизнь - это страна сладких грез.
   Конечно, театральная труппа в сорок-пятьдесят человек - это не труппа из
трехсот киноактеров,  мигрирующих по всем студиям страны,  по концертам, по
временным частым гастролям.  Ведь этот театр живет на самоокупаемости,  без
государственной дотации.  Насколько же  огромно стремление артиста выйти на
долгожданную сцену,  если он  прямо с  гастролей или со съемки,  не заезжая
домой,  невыспавшийся и  неотдохнувший,  прибегал в  театр  прямо на  грим,
распрямлял свои  плечи и  -  "отдыхал" на  сцене!  С  каким счастьем актеры
рвались на этот освещенный пятачок, чтобы открыть себя зрителям!
   Спектакль  "Целуй  меня, Кэт!" имел у зрителей успех долгий и прочный. В
нем  был  наиболее  стабильно  задействован постоянный состав исполнителей.
Слаженный  ансамбль,  оригинальная  хореография,  высокий темп, талантливые
исполнители,  жизнерадостность  и  озорство  ставили  этот  спектакль в ряд
лучших  тогда  в  Москве.  На  этот праздник киноактеров жаждали попасть не
только  приезжие,  заметившие  на  афише  имена  киноактеров,  но  и многие
москвичи-театралы.  Этот  спектакль  наиболее  ярко  выражал тогда всеобщую
радость  от появления в жизни артиста кино возможности уйти от бездействия,
простоев, всех этих вынужденных "отпусков", деморализующее действие которых
словами  не  расскажешь. Сколько нераскрытых, таящихся, спящих возможностей
выявила  сцена!  О,  сколько нужно любви к артисту, понимания его сложного,
зависимого положения, вечного ожидания... Возродить его, вести дальше, а не
бросать  на  полпути,  вдохнуть в него веру в себя! Актер - это человек, но
человек особый. Потому что он живет, существует, зарабатывает себе на жизнь
своими нервами, здоровьем, своей кровью. "Приходите к нам, выступите у нас,
отдохните".  А  ведь  это  не  так.  Для артиста это будет работа. И потому
обидно  бывает,  когда  актеру указывают на материальную сторону его жизни,
считая  это  "меркантильным", несовместимым с духовностью. Но ведь это есть
его  единственный  способ  зарабатывать  на  жизнь!  Такую  тонкую вроде бы
вызывающую  неловкость  деталь жизни артиста надо почувствовать, понять. Да
нет, актера надо - любить!
   Ах,   как  же  мне  хотелось  наконец-то  заявить  о  себе,  дать  своей
изголодавшейся душе закричать,  запеть,  затанцевать! Слышать дыхание зала!
Слышать аплодисменты,  исполнять мелодичные арии  своей роли  в  прекрасных
аранжировках! - это ли не радость после затяжного ожидания?
   На спектакль,  взявшись за руки,  меня провожали папа с.  Машенькой.  На
углу у театра мы целовались,  папа незаметно меня крестил: "Ну, птичка моя,
с богум.  Вже и началось.  Мало-помалу пойдеть,  куда денисся. Ще увесь мир
тебя будить знать.  Я  ж  тибе ще когда ты маленькая,  у  Харькиви,  только
родилася, так предсказував. Ну, помахай мами своей ручкою, Машуня. Дочурка,
ты там вжарь,  як следуить быть.  А мы тебя опосля усею семьею устретим". А
если  папа  приходил  на  спектакль,   то  хлопал  так,   что  когда  общие
аплодисменты затихали,  я четко различала его единичные хлопки, призывающие
присоединиться к нему. "Граждане, дорогие! Ето ж мой кровный ребенык. Она ж
сидела у доми и горько плакала -  нема було чего делать. А щас вы усе радые
и  довольные.  Она ж  вам даеть самое главное у жизни -  здоровье и радысь!
Народ,  братва! Ще крепчий устретим мою дочурку, мою богиньку, мою клюкувку
ненаглядную!"  Ах,  за  эти его красноречивые хлопки,  за эти провожания не
расплатишься в  жизни ничем.  Все это стоит перед глазами,  звучит в  душе,
налетает  в   самое  неподходящее  время,   наворачивает  на  глаза  слезы,
перехватывает горло и  заставляет больше ценить,  ни на минуту не забывать,
дорожить неповторимыми минутами любви и веры.
   Каким  теплым  и  сердечным  может  показаться  театр  поначалу, и каким
грустным  одиночеством  он  может  обернуться.  Это  я  уже знала по своему
недолгому  театральному  опыту.  Какой бы ни был, но театр - есть театр, со
всеми   его   атрибутами:   больным   самолюбием,   тщеславием,   завистью,
группировками,  мнениями, вкусами... Преодолевай как хочешь. Из всех чувств
самые  губительные  - зависть и ревность. Становишься неуправляемым. Талант
вдруг  тускнеет  от  зависти.  Пусть горе, слезы, потери - они даже придают
оттенок  благородства, терпения... Но злоба завистливая! Она проклятая, как
тьма  в  глазах,  обесцвечивает  все вокруг. А женщину она старит, уродует,
иссушает.  Чтобы  дать  ей, злобе, разрушить посланный богом дар радоваться
жизни?  Да ни за что на свете! На это - все оставшиеся силы! На успех можно
надеяться только преодолев это наваждение.
   В   театре   состоялась  премьера  спектакля  Лопе  де  Вега  "Дурочка".
Репетировался   он   долго.   На  главную  роль  было  назначено  несколько
исполнительниц, но выпускали спектакль с одной актрисой. Актрисой с именем,
мной  всегда  очень  уважаемой.  Я  к  этому  спектаклю  не  имела никакого
отношения,  пьесы  не  знала. Про Лопе де Вега не знала ничего, кроме того,
что он испанский драматург, автор "Овечьего источника". Абрам Роом когда-то
посоветовал  мне  присмотреть  в  этой  пьесе  для  себя  роль. Но так и не
присмотрела.  Жила  я  своей  новой  жизнью, которая вертелась, в основном,
вокруг  "Целуй  меня,  Кэт!", уроков по вокалу в театре и редких концертных
выступлений  от  Бюро кинопропаганды. В кино по-прежнему не светило ничего.
Вдруг меня вызывают в дирекцию, ще начальство театра предлагает мне срочно,
за  десять  дней,  войти  в  уже  поставленный спектакль. Ого! Шутка ли, за
десять  дней выучить пьесу в стихах с песнями и танцами. Роль наиглавнейшую
-   саму   Дурочку   -   на   сцене  весь  вечер  без  продыху.  Оказалось,
исполнительнице  главной  роли предстояло ехать за рубеж. Спектакль свежий,
публика ждет, и замена, как мне объяснили, должна быть равноценной. То есть
у  дублерши  должна  быть  более-менее звучная актерская фамилия. Это потом
спектакль   пойдет   с   неизменным   успехом   с   молодыми   неизвестными
исполнительницами:   пьеса   здорово   "закручена"   и  режиссерски  решена
интересно.  А  на тот период становления нового театра ввод предложили мне.
Все  логично. Сама не напрашивалась. Отказываться от интересной роли глупо.
И режиссер-постановщик "Дурочки" Евгений Радомысленский вводит меня в своей
спектакль.  И  дело  даже  не  в том, что актрисе надо выезжать за рубеж. В
следующий раз она может быть просто занята в кинопроизводстве. Делаю рывок,
не  сплю, не ем - через десять дней играю генеральный прогон. Он проходит в
знакомом  напряженном молчании. Те же, кто меня уговаривал ввестись в роль,
те,  кто  меня  уверял, что это необходимо театру, сейчас сидят и рассеянно
смотрят  по  сторонам.  Ну,  а  в этих обстоятельствах прыгать и изображать
дурочку-девочку  довольно... позорновато. Но, памятуя свой провал в Сатире,
довожу  все до конца четко, профессионально. Без вдохновения и взлета. Я не
знала,  что актриса уже вернулась из-за границы и сидит во время прогона на
балконе.  "Ну  что  ж,  работа  проделана...  да...  вот  такие дела... ну,
остальное  потом".  Вот и все. Так, наверное, бывает у спортсмена, которого
вдруг  неожиданно  на  самой  середине  сняли с дистанции, а он не слышит и
продолжает  бежать быстрее и быстрее - до финиша. Так и я: взяла дыхание на
долгую  работу,  а  меня  вдруг  сняли  с дистанции. А я все еще по инерции
бежала.  Я  носилась  по кабинетам театра в поисках объяснений. Но кабинеты
были  закрыты.  Я  бежала по лестницам театра за директором, но он бежал от
меня  еще  быстрее,  и  догнать его было невозможно. А потом замерла. Когда
боль  ложится точно на наболевшее место, которое ты уже вроде как подлечил,
то ощущаешь, что становится опять больно, да еще как!
   Пришло время,  выпустили меня на сцену. Сыграла я эту безрадостную роль.
И  актриса сидела уже не на балконе,  а  во втором ряду,  в самой середине,
чтобы мы хорошо друг друга видели.  Только мне было все равно. Я бежала уже
по мысли роли.  Я  "научивалась" жить.  Да,  театр есть театр.  И  это была
интересная  жизнь.   Не  было  того  розового  миража  театральной  гладкой
многообещающей жизни.  И я была среди людей.  Правильно,  папочка,  ты учил
маму и  меня не отрываться от людей,  "иттить у  народ".  А  народ-то какой
талантливый  и  разнообразный!   Вдруг  видишь  поразительное  преображение
человека  от  малейшего  успеха.  Вчера  сер  и  мрачен.  Сегодня  молод  и
прекрасен. Вчера с приступами отчаяния и тоски, с мучительными пароксизмами
разочарования и неверия в себя.  А сегодня мир кажется простым и ясным.  Ты
нужен!  Неожиданная удача принесла праздник душе.  Мир  оборачивается новой
стороной.  И...  молниеносно  рубцуются  раны  для  того,  чтобы  перенести
следующий удар,  неминуемый спад.  Ведь  ты  артист...  И  опять  начинаешь
рассуждать,  читать себе наставления:  "Простой" -  это отпуск. Сделай этот
период  школой,  высшими  курсами жизни,  университетами -  читай,  смотри,
изучай,  знакомься -  все это счастливо аукнется в густом лесу профессии. И
это "ау" выведет тебя на дорогу,  где засветит солнце, и впереди ты увидишь
"белую хатку,  из трубы валит дым.  Хозяева добры и приветливы.  И главное,
там тепло". Так в войну маме виделась райская жизнь. Теперь почему-то часто
это вспоминаю.
   Работая  на  сцене,  я  все  равно  мечтала  о  съемочной площадке с  ее
специфическим запахом свежих досок  и  столярного клея.  Все  реальнее было
ощущение,  что театр и  эстрада для меня полноценный праздник тогда,  когда
есть работа в  кино.  На  худсоветах киностудии режиссерам стали предлагать
мою  кандидатуру.  Теперь уже как артистку Театра-студии киноактера.  Но...
Устарело,  заскорузло мое имя. У режиссеров кривился рот, как будто от моей
фамилии исходило "кислозвездное" мерцание.  Потом  один  режиссер предложил
мне сняться в окружении главной героини:  "Текста нет, но мы с вами по ходу
что-то придумаем.  Вы же человек опытный. Эх, на тебя саму писать и писать.
Не понимаю,  о чем они все думают?" Но в окружение не пошла. Потом еще один
известный режиссер вызвал меня на переговоры. Я побежала с тайной надеждой.
Небольшой танцевальный эпизод.  Но  так талантливо рассказал,  что я  прямо
загорелась от  восторга.  Стали репетировать.  Оказалось,  что  это танец -
дуэт.  Пришла  вторая  исполнительница,  очень  странная,  "нетанцевальная"
женщина и не актриса.  Просто яркий типаж. Оказалось, что я буду контрастно
оттенять по принципу "толстый и  тонкий".  Репетицию я довела,  кусая губы,
чтобы не заплакать. Но в этой группе больше не появилась.
   Потом  в театре у меня состоялся еще одни ввод, последний. Это была роль
Матильды де ля Моль в постановке "Красное и черное" по Стендалю. Только три
ввода  я  сыграла  в театре. Как только пришло время выхода на сцену в роли
Матильды,  меня тут же перебазировали с гастролями в Свердловск - ведь я не
занята  в  кинопроизводстве. Я все же играла Матильду недолго - это одна из
неудачных  моих  ролей.  А  потом, через некоторое время, в театре начнется
новое  веяние  -  "омоложение"  составов:  станут  вводить  на роли молодых
исполнителей.   И,   неловко   ссутулившись,   чтобы  исчезнуть  как  можно
незаметнее, не дать удару прийтись еще раз по наболевшему месту, я тихонько
закрою дверь театра с обратной стороны.
   Почему  я  отказалась  от  окружения?  Действительно,  можно было что-то
придумать. Испугалась, фамилия известная, неудобно? А почему не танцевала в
дуэте?  Стыдно  оттенять?  А  Николаю  Черкасову  не  стыдно было в "Пате и
Паташоне"?  И  этот  короткий  фильм-шутка  вошел  в  золотой фонд. Звучная
фамилия  без  безмолвного  эпизодика?  А не было такой фамилии! Вот так, не
было,  и  все!  И  пусть  обидно,  если  не  узнают или делают вид. И пусть
неприятно  бьет,  что  ты так мало значишь для других. Пусть. Без вздрючек,
без  толчков  извне пришло такое решение. Пришло само, вошло в сознание и в
жизнь:  не было ничего. Ничего. Ни "Карнавальной ночи", ни популярности. Не
было  такого  имени. Я его слышу впервые. Не гнушаться никакими безмолвными
эпизодами, памятуя театральный опыт с безмолвными девушками. Никаких обид и
претензий.  Большое  самолюбие  -  отболей, тщеславие - заглохни. Но не дай
себе  раствориться,  не стань бесхребетной, не потеряйся после стольких лет
стойкости.  Будь  ровной,  терпимой  и доброй. Все начать с нуля. Вот такая
программа.
   От такого решения стало легче,  и  не страшили меня воспоминания о бегах
по   лестнице   за   директором.   Справедливыми  виделись   установки   на
"омоложение".  Сознательно заглушала аплодисменты после  сольного номера  в
"Целуй меня,  Кэт!"  Когда я так решила,  вылезла из своей раковины,  шире,
добрее  взглянула вокруг,  я  стала  меньше удивляться своей  кочкообразной
дороге в жизни.
   Значит,  соглашаться на любую работу. Искать подробно биографию, костюм,
нюансы поведения героини.  Если она  на  экране даже в  течение минуты.  Не
слышать своей фамилии.  Лучше бы  ее  совсем сменить,  но  она  папина.  Не
обращать внимания на  письма,  если в  них:  "Вчера смотрела фильм "Один из
нас".  Мелькнули вы в самом начале -  и след простыл. Как же вам не стыдно?
Что  вам,  есть нечего?  И  это  после Леночки Крыловой,  после Франчески?"
(Донецк).  "Теперь вы все в ресторанчиках поете.  "Взорванный ад" смотрел -
там вы в немецком ресторане,  а в "Неуловимых" - во французском. Наша семья
в  вас  разочаровалась.  А  ведь  "Карнавальная ночь" -  наша молодость..."
(Челябинск).
   А я буду,  буду играть!  Играть в окружении,  петь в ресторанчиках!  Мне
нужно  выбирать,   набирать,   приучать  зрителя  к  себе  разной:  жалкой,
победоносной, неприятной, легкомысленной, некрасивой, разной, разной... Мне
нужен опыт,  пусть такой разрозненный,  разбросанный в ручейках, далекий от
большой реки,  но  я  должна его  набрать!  И  опять же  что-то  внутри мне
подсказывало, что я на верном пути.
   Первой удачной работой в  моей новой программе была роль Шуры Соловьевой
в фильме Адольфа Бергункера "Дорога на Рюбецаль".
   На  съемку  я  приехала  с  абсолютным  знанием  текста, пройдя подробно
биографию  своей  героини. И от этого на душе был покой. Группа прекрасная,
режиссер  фильма - человек добрый, мягкий, интеллигентный. На эту непростую
роль  он  меня  утвердил  без  проб.  Это  было важным событием. Потому я и
чувствовала  особую  ответственность.  Потому так и готовилась. Художник по
костюму Виля Рахматулина. У нас с ней за плечами работа в "Балтийском небе"
и  "Рабочем поселке". Костюм, который мне предложила талантливая художница,
не  требовал поправок, перешивок, уточнений - все было в характере героини.
Костюм  -  полдела  в  кармане.  Грим... Что такое грим для этой роли? Лицо
бледное,  глаза  "утренние",  губы  треугольником,  чуть  тронутые бордовой
помадой,  на  голове  косынка  чалмой, как носили в войну. Короче, грим без
грима.  В  группе снимали добротно, но медленно. Я влетела в кадр, металась
по  съемочному  пространству,  и мне его так хотелось охватить - целиком! В
длинном  монологе я все не видела возможности остановиться, чтобы перевести
дыхание  и  продолжить  его  в  другом кадре. Меня несло все выше и выше, к
душевному  подвигу  этой,  на  первый  взгляд  негативной, женщины. Бились,
бились и сняли сцену одним куском. Войдя во вкус, в тот же день сняли еще и
режимный  кадр.  За  один  день группа выполнила четырехдневный план. А я -
утром  приехала,  вечером могла уезжать. А ведь у меня была командировка от
театра на пять съемочных дней. Целых пять оплачиваемых дней плюс репетиции.
Я  же  отработала  все  в  одну  смену и, счастливая, отправилась восвояси.
Спрашивается,  к  чему  спешка,  зачем все в один день? Но зато какой день!
Такие дни помнишь всю жизнь! До чего же не меркантильная наша семья. Ждали,
что  подработаю,  - ведь я главный добытчик-кормилец. Но, увидев меня такой
счастливой, никакого оттенка сожаления, ни-ни.
   Пошли  кинопробы,  кинопробы  на  "Ленфильме". Кинопробы в больших ролях
пока  так и оставались пробами. Но ведь они начались! Значит, лед тронулся!
Начались   съемки  в  небольших  эпизодических  музыкальных  ролях,  где  я
купалась,  как в живительном источнике. Начались драматические ролишки, где
на  выручку  приходило  близкое,  знакомое, уже пережитое. Да и зрители уже
вроде  не  так  беспощадно  меня уничтожали. А кто-то внимательно следил за
мной,  отмечая  в  письмах,  что видит, как я "набираю". И круг насмешливых
взглядов    сужался.    Откровенно    недвусмысленные    гримасы    сменили
заинтересованные  взгляды.  Ну,  что вы ко мне присматриваетесь? Чего вы от
меня  ждете? Молчите? Ну и ладно. Я ведь теперь работаю, набираюсь опыта. А
разве  может  что-нибудь  сравниться  с самым великим таинством - процессом
рождения  роли?  Эх, если бы вы знали, если бы вы только знали, как я боюсь
хоть на один день вернуться туда, в то время...
   Конец лета 1971 года.  Мы получили журнал "Советский экран" N 17.  Фильм
"Дорога на  Рюбецаль" вышел на экраны,  и  вот на него в  журнале рецензия.
Рецензий впереди  будет  много,  но  эту...  "я  достаю  из  широких штанин
дубликатом бесценного груза..."  Она -  первая за долгие годы девальвации и
забвения.  Ведь это именно те  слова,  которые мне были так нужны для того,
чтобы убедиться, что избрала верный путь.
   Думаю,  что  редко  кто  может  похвастать  такой  торжественно-траурной
параболой внимания прессы.  Она отражала всю мою жизнь в кино,  с тех самых
первых  "карнавальных"  шагов.   Меня  прославили,  захвалили,  уничтожили,
забыли, припомнили, стали жалеть, удивились. Начали отдавать должное. Стали
писать хорошо. Потом - очень хорошо. И еще позже - в превосходной степени и
очень часто.  В  какой-то момент я почувствовала,  что надо наивежливейшими
словами отказываться от  еще  и  еще  одного  интервью,  чтобы  не  вызвать
раздражения у зрителей.  Ведь частое мелькание в прессе -  это девальвация.
Ведь когда-то же кто-то первый начнет:  "Сколько же можно,  в конце концов,
хорошо да хорошо!" И интуиция не обманула. "...И снова игра Л. Г., ее порой
почти  неуловимые  характеристики,   неистощимое  чувство  юмора,   которым
неизменно наделяет она  своих  благородных и  чистых,  вместе с  тем  очень
разных героинь,  убеждают в жизнестойкости образов,  дают пищу зрительскому
воображению, будят мысли..."
   Ей-богу,  это  приятно  читать.  И  что юмор не истреблен, и что героини
"о-чень  раз-ные".  Передохнула, мысленно поблагодарила журналиста, а ровно
через  десять  строчек:  "...Думаю, что и саму Л. Г. не может не беспокоить
при  всей их разности сходство героинь последнего времени". А, ну вот это и
есть самое главное! И разборы такие "разных" героинь ("Старые стены", "Пять
вечеров",  "Двадцать дней без войны", "Любимая женщина механика Гаврилова")
-  это  все  была  лишь  уважительная  преамбула. Как только прочла впервые
произнесенное  вслух,  жду:  кто  следующий?  На  этот  раз журналист берет
интервью  у  моего  партнера по фильму "Вокзал для двоих". "...Все мы любим
талант  Л.  Г.,  радуемся ее успеху, возвращению на экран. Но не кажется ли
вам,  что  режиссеры  вновь  начинают  эксплуатировать  ее  новые  типажные
качества?  Вот и создавая яркий образ Веры, она начинает повторять то, что,
мне кажется, уже использовано ею в предыдущих работах".
   Защитил меня мой партнер.  Он  ведь был внутри того жаркого процесса,  и
вопрос журналиста,  наверное,  расшевелил в  нем воспоминания о нашей,  ох,
какой нелегкой жизни в  то  лето и  зиму восемьдесят второго года.  Спасибо
тебе, Олег Валерианович Басилашвили! Значит, не забыл. Значи