бе  не Россия. Усе дома под черепицу
узяты,  усе  аднаго  роста,  улицы длинные, ровные, як стрела, чистота... У
хозяйстви усе есть: и свинни, и гуси, и лошыди... ув одном бароньским замку
в  озери  лебеди  плавають  - белые, черные. Во красота! А бабы не то, наши
лучий.  Усе  носатые,  рыжие,  но  аккуратные  -  што  да, то да. Идеть - и
платтика  на ней сидить, и белле шалковое с бархамотками и кружевом. Што ты
смотришь?  Ты  што?  Я??  Да божа меня упаси! Штоб я, благородный человек?!
Не-е...  Да  вот  тибе крест святой! Э, галава ты, вот послушай, што я тибе
гаварю:  идеть немка, а ветер ей платтика подымить - ну я и увидев. Ты што?
Я  -  не-е".  -  И тут же подмаргивал. Все громко смеялись: "Ну, Марка, ну,
мужик, вот ето наш, смоленский..."
   - А на мою дочурку Людмилку не смотрите,  што она сухарек,  ета соплюшка
ще вам такой концертик устругнеть! Усе чисто вмеить, она в меня: и поеть, и
играить, и чечеточку и акробатику. Усе!
   Дружки  поглядывали на  меня,  как  будто  в  чем-то  передо  мной  были
виноваты, - с жалостью, кисло усмехаясь. И опять с ожиданием - на папу.
   В  какой  раз  я  уже  слышала  знаменитый  папин  рассказ,  как  маршал
Рокоссовский ему лично баян подарил.
   - Ну,  братва,  выступали мы перед самим Рокоссовським!  Он з  маленькую
дочкую в первом ряду сидить. Усе выступають - ничего, а як до мене дошло...
щас усе по порядку... Да-а, у начале концерта я аккомпанирую своему солисту
Чернухе -  ну голос!  Як у попа - агромадина голос! Самогон только, зараза,
хлещить здорово. Ну, словум, номер проходил хорошо. А во втором отделении я
вже один, як солист, играю на маленьких гармоньках. Я ще выступлю тут у вас
с  дочкую,  вы  ще  увидите,  да!  Усе гармоньки до  единой сделав во етими
руками.  Ты што? Да я усе чисто вмею - я и столяр, я и плотник, я и буровых
дел мастер -  усе,  што хош -  и часы починю,  и печку...  Да-а, ну вот. Як
дошло дело до  самой маленькой гармоньки -  увесь зал ходором.  Успех самый
больший!  Ну а у конце Рокоссовський лично мне у руки вручив быян.  Во етый
самый...  щас выну з футляру.  Во! - "У-у-у", - загудели за столом. Это был
баян итальянских мастеров "Фрателли Грозио".  -  Вот так,  братва.  - Все с
любопытством рассматривали переливающийся инструмент.
   Эту  историю  папа  рассказывал  до  семидесяти  пяти  лет,  каждый  раз
импровизировал  с  неожиданными  деталями. Мы с мамой иногда выскакивали на
кухню,  чтобы  он  не  слышал,  как  мы  смеемся.  То баян вручал ему лично
Рокоссовский,  то из всей бригады выделили его одного, и замполит "при усем
народе"  передал  "от  самого  Рокоссовськаго"  личную  благодарность,  а в
подарок  -  баян.  Дочка  маршала то фигурировала в рассказе и просила папу
подарить  ей маленькую гармошку, то он вообще о ней не вспоминал. А однажды
получилось,  что  папа  выступал  перед Рокоссовским, а баян ему вручил сам
Жуков.  Когда гости ушли, мама заметила, что "Жуков и Рокоссовский воевали,
вообще-то, Марк, котик, на разных фронтах".
   - А я што сказав, Жукув? Да, перегнув, Лялюша, а никто и не заметив.
   В действительности же дело было так. Папа выступал в военно-прифронтовой
концертной бригаде.  В день они давали по три-четыре концерта. В грузовик с
актерским реквизитом попал снаряд.  Там  находился и  папин баян -  тот,  с
которым он ушел на фронт,  довоенный. Уцелел только кожаный мягкий футляр с
маленькими гармошками, которые папа всегда держал при себе. Стало известно,
что артисты пострадали.  А  концерты на  передовой нужны были,  как воздух.
Командование фронта  распорядилось достать артистам все,  чтобы  они  могли
продолжать работу.  И  однажды  папе  вручили  черный  "Фрателли Грозио"  и
грамоту за  отличное служение Родине  и  честное отношение к  своему долгу.
Другой же баян -  белый, без камней - "Скандалли" вручили второму баянисту,
дяде  Сене,  которого  папа  окрестил  Удавом.  А  перед  Рокоссовским папа
действительно выступал и имел грамоту,  подписанную маршалом лично.  И если
бы папа вокруг этого события не придумал истории - это был бы не он.
   Еще пили "за Рокоссовськага",  "за Жукува -  ета настыящие солдаты... За
Мишку, погибшего брата..."
   А потом настроение за столом резко изменилось.  Папа схватил нож,  и все
побежали в Сморкачевку,  где якобы жил человек, который предал дядю Мишу...
Папа с  ножом в  руке кричал:  "За мной,  братва!  За Мишку его -  в триста
богов, в кровину! - разрежу на куски и сам в ДОПР сяду!"
   Сколько раз я слышала раньше про ДОПР, но в этот раз было страшно.
   На  столе остались следы буйного застолья.  Егорова жена  убирала и  зло
бубнила что-то про моего папу.  Дедушка курил свою трубку и молчал. Я легла
спать. Папы не было всю ночь.
   Утром  пришла большая некрасивая женщина.  Она  смотрела на  меня  очень
внимательно,  сказала,  что видела меня,  когда я только родилась, а теперь
уже вот какая я  большая и  очень похожа на  папку,  а  на  мамку совсем не
похожа.
   Эта женщина,  Фекла,  пригласила меня к себе в дом.  Она жила в соседней
хате.  Наверное,  это  ей  выстроил Егор с  дедушкой новую пятистенку.  Она
почему-то называла дедушку батей.  И дедушка, со всеми такой колючий, был к
ней  как-то  особенно ласков.  Наверное она  тоже наша родственница...  Так
почему бы мне к ней не зайти?  Дедушка молчит. Егорова жена злится, дети ее
меня сторонятся. А Фекла такая добрая, внимательная.
   Дома у нее было чисто,  уютно.  Кругом занавески, вышитые полотенца, все
отделано  деревенскими  самодельными кружевами.  На  полу  много  маленьких
ковриков -  круглых, четырехугольных, треугольных - очень красиво. Я такого
больше ни у  кого не встречала.  Угощала меня Фекла оладышками из крахмала,
молоком и все смотрела на меня и смотрела, аж неловко становилось.
   - Скоро у Красульки тяленочек будить... Не вчерась, так сягодня... А иде
твой папка?
   - Та пошел еще вчера в  Сморкачевку кого-то резать за дядю Мишу и до сих
пор нет...
   - Ай-ай-ай!  Чаво ж ты молчала?  Штоб табе пряпадки забили! Марка! Он же
бешаный, ай-ай-ай! - И пулей выскочила из хаты.
   Я осталась одна.  Доела,  все очень вкусно. И что-то захотелось домой, к
маме!  Я  никогда не  скучала без мамы,  если со мной был папа.  Захотелось
плакать. Но папе не до меня, и впервые мне не хватает мамы.
   Вечерело.  Я сидела в доме дедушки у окна, смотрела на поле, на Брянский
лес  и  ждала папу.  Дядя  Егор  ушел по  колхозным делам,  дедушка курил и
кашлял... слышно было, как в сенях корова хрумкала сеном.
   И вдруг дедушка вскочил,  сделал крюк по хате и появился,  согнувшись, с
ружьем... тихо приоткрыл окно и выстрелил.
   - Хотел накрыть,  вот и не ушла... язви ее в душу... - И побежал из хаты
в поле.  Так легко побежал, как молодой. Вот и папа мой так же легко бежит,
точно как дедушка.
   На столе лежала облезлая рыжая лиса,  а рядом мертвая курица. Лиса давно
воровала в деревне кур, цыплят. Дедушка ее все-таки выследил и теперь опять
спокойно, как ни в чем не бывало, пыхтел своей трубкой.
   К  ночи  появился папа.  Совершенно трезвый,  с  синяком под  глазом,  с
оборванным рукавом  и  очень  бледный.  Рядом  с  ним  была  Фекла  и  один
"кровенный" друг.  Фекла  рассказывала дедушке,  что  еле  отвела  папу  от
греха... кто-то уже предупредил того человека, и его не оказалось дома.
   - Ну,  а  Марка гаварить:  "Я его дождуся,  а  не придеть,  хату спалю".
Насилу, батя, усе вместе сладили з ним... вы ж, батя, Марку знаете.
   - Умная ты баба,  Пекла.  -  И  дедушка и  папа Феклу называли почему-то
Пеклой. Потом она виновато посмотрела на меня и поспешно ушла.
   Я опять засыпала...  и опять сквозь сон слышала папины угрозы, но уже не
такие страшные,  как днем.  Да  дядя Егор еще сказал,  что это не доказано.
Только так думают, что "он" выдал Мишку, а кто это знает наверняка?
   - Ну  ладно,  хай  живеть,  -  сказал наконец папа.  -  Бог,  он  шельму
метить... Не я, так другие доберутся, жисть есть жисть... Ну, дочурочка вже
спить, пойду-ка я Андреевне карася загоню...
   Странные они все-таки,  эти деревенские,  и папа тоже. Сами же говорили,
что в Ипуте рыба перевелась, а тут караси... И кто такая эта Андреевна?

КОНЦЕРТ В ДЕРЕВНЕ

   Утром,  очень рано,  меня словно кто-то толкнул. Мне не надо было искать
папу. Я точно знала, где он.
   Когда я  открыла дверь,  Фекла возилась у  плиты.  На  столе лежал папин
заштопанный пиджак и чистая рубашка.  Фекла так меня испугалась,  что стала
быстро шепотом,  неразборчиво что-то  говорить,  из  чего я  поняла только:
"Папка увесь больной..." Я все поняла.
   Я  выскочила  из хаты, сильно хлопнув дверью. Я никого не хотела видеть.
Целый  день  бродила  по лесу, сильно замерзла; было страшно одной в темном
лесу. Меня искали, кричали совсем близко...
   Больше папа  меня  одну  не  оставлял.  Он  водил меня по  своей родине,
показывал и  разрушенное имение пана,  и  поле,  где  ребенком пас  панских
лошадей. Показал небольшое нарядное кладбище, где похоронены были дядя Миша
и бабушка Федора Ивановна.  "Она тибя нянчила, када ты ще тока родилася, до
нас  у  Харькув приезжала.  Просила в  Лели:  "Дай мне ету девычку,  ты  ще
молодая".  У нее ж одни сыны.  Она все думала тябя в Лели забрать, а я штоб
до Феклы з Володькую назад вернувсь...  Меня за Феклу насильно оддали. Я ее
не любив...  Время пришло,  я вже здорово перегуляв.  А она здоровая была -
одна воз поднимала - во, зараза, якая была. Ну, а у диревни вокурат такая у
хозяйстви и  годиться.  Батьке з  маткою она понравилась.  А  мне нравилася
Феня..."
   Одинокие бабы  и  старушки,  оставшиеся после войны без  мужской помощи,
просили папу  печку  "перекласть",  или  забор покосившийся выправить,  или
залатать крышу...  Многие знали его молодым и помнили, что у "Марка золотые
руки".
   Мы  с  папой ходили по  хатам.  Папа был  счастливый,  что может помочь,
подсобить. Бабы меня подкармливали вкусным, охали и ахали - какая же "она в
тебя,  Марка,  сухонькая..." И щупали меня осторожно-осторожно,  чтобы я не
рассыпалась, как будто я фарфоровая.
   Водил меня папа и на деревенские вечеринки. Я и не думала, что в деревне
так красиво танцуют.  Приближалась Пасха.  Папу разрывали на  части,  везде
нужен был баянист.  В деревенский танец "Страдания" я влюбилась. Он состоит
из двух частей:  медленной и быстрой. Взявшись за руки, парень с девушкой с
постными лицами  делают вялые  движения,  напоминающие начало краковяка,  а
потом,  неожиданно  обнявшись,  озорно  улыбаясь,  быстро-быстро  кружатся,
положив  головы  на  плечи  друг  другу.   И  опять  все  сначала...  вяло,
равнодушно...  и так долго-долго. Очень пластично, образно. Такого в городе
не увидишь.
   Между танцами пели хором.  Одна песня мне очень понравилась.  Ее пели на
несколько голосов.  Выяснилось,  что  это  пасхальное песнопение,  "Христос
воскрес".  Но  разобрать нельзя было ни  одного слова.  Мелодию я  схватила
сразу.  Со словами,  к кому не обращалась, ничего толком не могла добиться.
Оказалось,  что  "Стос" -  это  Христос,  а  "Рыбежай" -  это раб божий.  Я
подумала,  что все поют понаслышке,  не понимая,  о чем поют...  просто так
пели из поколения в поколение.
   - Якой тебе техст?
   - Ну, слова, те, что вы поете... только слова.
   - А-а, ну давай:

                               Стос оскреся
                               Смертю
                               Смертю пра
                               Сушаа рыбежай
                               Бог дарував -

   вот и все, что я услышала. Но пели красиво.
   А  в  конце нашего пребывания в  деревне мы дали двухчасовой наш с папой
знаменитый "концерт".
   Так   вот   для   чего   он    брал   с    собой   фрак!    Эх,    мама,
прозорливая-прозорливая, а здесь и не сообразила...
   Для  меня  этот  концерт  был  очень  важным.  Если  раньше  я  в  одном
выступлении только пела  или  пела  и  танцевала,  или  пела  и  показывала
акробатический этюд, то в этом концерте в деревне я впервые должна была все
это  совместить и  еще аккомпанировать папе на  баяне во  время его соло на
маленьких гармошках.  Только успевай!  Лишь бы хватило духу!  Я замирала от
предвкушения радости этого вечера...
   Папа вышел в черном фраке,  в узких черных брюках из дорогого кастора, в
белой манишке с черной бабочкой,  в черных лаковых туфлях. Красавец! Все на
нем выглядело удивительно импозантно.  Очень сильно похожий на заграничного
киногероя,  папа никак не вписывался ни в  публику,  ни в стены деревенской
колхозной конторы, но он ничего этого не замечал, от него так и шли к людям
тепло, любовь и добро.
   - Дорогие мои  земляки!  Щас перед вами выступить знакомый усем вам Марк
Гаврилович Гурченко  з  своею  дочуркой Людмилою Гурченко!  Первым  номером
нашей программы вы услышите у моем исполнении соло на быяне!
   Папа  уселся  на  край  табурета,   прямой,  красивый.  Я  за  простыней
готовилась к  своему  ответственному выступлению,  раскладывала реквизит  и
слушала до боли родные звуки марша "Привет музыкантам".
   - Почему,  дорогие мои  земляки,  не  слышу аплодисментов?  Артиста нада
приветствувать! Ето ему приливаить силу!
   Послышались  робкие  аплодисменты.  Аплодировала молодежь.  Они  в  кино
бывают,  читают -  знают,  что значит "аплодисменты".  За ними уже и бабы с
мужиками, смущаясь и радуясь по-детски, начали хлопать в ладоши...
   - Другое  дело,   земляки!   Чуковней,   чуковней  -   не   стесняйтесь!
Мелодекламация -  исполняить актриса  Людмила  Гурченко!  Аккомпанируить на
быяне Марк Гаврилович!  Не слышу аплодисмента... А-а! Во ето другое дело! -
И  шепотом  мне:  -  Побольше драматизму,  дочурка,  ну  давай,  вжарь,  як
следуить... З богум.
   И   я,   окрыленная  папой   и   аплодисментами,   начала  драматическую
мелодекламацию на мотив "Крутится, вертится шар голубой".

                    Лесом, полями, дорогой прямой
                    Парень идет на побывку домой.
                    Ранили парня - да что ж за беда?
                    Сердце играет, и кровь молода.
                    Скоро он будет в отцовском дому,
                    Выйдут родные навстречу ему.
                    Станет его поджидать у ворот
                    Та, о которой он песни поет.
                    Выйдет навстречу родимая мать.
                    "Как же, сыночек, тебя принимать?"
                    ..............................
                    Парень подходит. Нигде ничего...
                    Горькое горе встречает его...
                    .........................
                    Все поразграбили, хату сожгли,
                    А Настю, невесту, с собой увели.

   Слушатели всхлипывали,  громко сморкались. Все, о чем я читала, было для
них понятным, знакомым, пережитым...
   - А щас моя дочурка исполнить танцы республик! Гопак - танец Украины.
   Я  быстро  забежала за  простыню,  надела на  голову венок  из  бумажных
цветов...  Потом папа  объявил "Танец Грузии -  лезгинка".  (Я  надевала на
голову косынку,  завязывала узлом сбоку,  чтобы болтались концы).  Ударным,
последним танцем был татарский "Чок якши".  Зрители должны повторять хором:
"Чок  якши!"  Но  папа сказал:  "Тута бабы етага не  потянуть...  Давай без
народу - одна". И я в маминой довоенной тюбетейке с удовольствием танцевала
комичный танец "Чок якши".
   Бабы  и  мужики аплодировали уже  без  напоминаний.  Им  понравилось.  В
конторе стало весело, все раскрепостились...
   - А  щас Марк Гаврилович исполнить "Паппури на тему советских песен".  И
не  на  быяне,   земляки,  а...  щас  узнаете.  Такога  вы  ще  не  видели.
Аккомпонирует мне на быяне уже знакомая усем моя дочурка Людмилка.
   Это  был  папин  коронный  номер.  Я  только  скромно  играла  на басах:
умпа-умпа,   умпа-умпа,   или   вальс:   умпа-па-умпа-па.  Мне  нужно  было
подыгрывать  папе, делать вид, будто я все вижу в первый раз, и удивляться,
смеяться,  следить,  затаив дыхание... А следить было за чем! Папа играл на
семи  гармошках! Он постепенно вынимал все меньшую и меньшую. Футляр пустел
и  пустел.  На  каждой  гармошке  шел  короткий  музыкальный  номер.  Самая
маленькая  была с тремя клавишами, со спичечный коробок. Растянешь гармошку
-  "до",  сдвинешь  мехи  -  "ре". Три клавиши - шесть нот. К этой гармошке
публика  уже  накалена.  Нетерпеливое  ожидание  - неужели еще одна? Куда ж
меньше?  Папа  смотрел  на  стол,  где выстроились уже шесть "отработанных"
инструментов,  потом - в "кулисы", потом искал на полу, потом вопросительно
смотрел на меня - я растерянно поднимала плечи. Зал проделывал то же самое.
Все  крутили  головами,  переговаривались  громким  шепотом. А папа, что-то
наконец  вспомнив, смотрел в один боковой карман... Нет! Во второй - нет...
"Что  же  делать?"  -  говорило  его  растерянное лицо. И вдруг, сообразив,
хлопнул себя по нагрудному карману фрака, подморгнув глазом залу, под общий
одобрительный  рев,  вынимал  малютку-гармошку  вместе  с  носовым платком!
Успех!.. "Та што там гаварить..."
   - Лирические и  патриотические песни  наших композиторов.  Поеть Людмила
Гурченко!
   Песни принимались с душой,  а после исполнения "Давай закурим!" в задних
рядах даже закурили.
   В  завершение я  спела  "Два  Максима".  А  в  конце  песни  вместо слов
"так-так-так",  - говорит пулемет" я выбивала звук пулемета чечеткой. И тут
же следовал мой ударный номер.
   - Акробатический этюд!  У том же самом исполнении!  Мастер на все руки -
моя дочурка Людмилка! Ну, бабы, держитеся...
   В  это время я  за простыней надела прямо на платье полосатые шаровары и
вальсом выпорхнула на акробатический номер.  Что творилось в зале!  Когда я
сделала мостик,  женщины вскочили, выкрикивая: "Марка! Угомони дочку! Она ж
в  тебя  луснить напополам..."  А  папа  играл  вальс  "Дунайские волны"  и
подмигивал - еще не то, мол, будет. Папа сиял!
   В  этот  вечер  папа  был  необыкновенно обаятельным.  Я  понимала маму,
понимала,  почему она  его  всегда прощала.  Я  вот  все время старалась не
забывать про обиду на папу,  но у меня ничего не получалось.  Я смотрела на
него, и лицо мое помимо желания расплывалось в улыбке. А как же после этого
сердиться? Это ж совсем глупо.
   После концерта были танцы.  Папа играл,  а  я с видом взрослой,  опытной
актрисы - одна бровь вверх, другая вниз - устало улыбалась публике.
   Когда я  стану актрисой,  то обязательно буду и  петь,  и  танцевать,  и
играть,  и чечетку,  и акробатику...  Как сегодня. Ах, какое необыкновенное
счастье - быть актрисой!


   Моя  мечта  все сыграть в одной роли осуществилась через тридцать лет, в
1978  году в телевизионной программе "Бенефис". Здесь все мои героини поют,
танцуют и, как каждая женщина, мечтают о любви! Готовая, в гриме, я входила
в  павильон,  включали  фонограмму ... разливалась музыка - блаженство! И я
неслась  на  крыльях навстречу своей осуществившейся мечте! Кто назвал этот
жанр  легким?  Почему  он  неуважаем  и к нему нет должного внимания? После
"Карнавальной   ночи"   я   долгие   годы   была   актрисой  несерьезной  -
"актрисулькой"  легкого  жанра. Я на себе испытала эту второсортность... Но
какой  же он легкий, если актеров этого жанра можно сосчитать по пальцам, а
режиссеров - и того меньше? В легком жанре нужно обладать всем: здесь нужны
и  музыкальность,  и  пластичность,  и  ощущение тончайших нюансов в ритме,
тональностях, оркестровках. Этими качествами актер и режиссер легкого жанра
должны  обладать плюс к тому, чем обладают режиссеры и актеры, работающие в
"трудном" жанре.
   Если это  такой легкий жанр,  то  почему драматические актеры так  редко
бывают интересны в нем?  Сейчас этот жанр в моде. Нет ни одного театра, где
бы не ставили мюзиклы.  Почему же так мало интересных открытий?  Потому что
для легкого жанра надо родиться!  Если актер под чужую фонограмму открывает
рот,  то он только синхронно артикулирует,  а  поет и  рвется наружу чья-то
дру