ность,  степень
образованности,   место   рождения   и   неисчислимое   множество   других
несовпадений; главное  различие  между  ними  кроется  много  глубже.  Они
представляют две несхожие стороны человеческого духа,  возможно,  коренным
образом связанные с разными полушариями мозга, правым и левым.  Каждое  из
них само по себе ни хорошее, ни плохое. Те, у  кого  более  развито  левое
полушарие (и правая рука), обладают холодным  математическим  умом,  любят
порядок, ясно  выражают  мысли,  как  правило,  осмотрительны  и  во  всем
держатся традиций; в  основном  благодаря  таким  людям  обществу  удается
существовать без потрясений - или вообще  существовать.  Что  же  касается
тех, у кого лучше развито правое полушарие, то они, с точки зрения строгих
мудрецов или благоразумного бога эволюции, куда менее стоящая публика.  Им
в  удел  следует  оставить  какие-нибудь  второстепенные  сферы  бытия   -
искусство, религию, где склонность к мистике и отсутствие логики  придутся
к месту. Они, подобно Ребекке, не  отличаются  трезвостью  мысли  и  часто
страдают   непоследовательностью.   Чувство   времени   (и    понятие    о
своевременности) у них нередко притуплено. Они живут и  скитаются  большей
частью  в  бесконечно  разросшемся  настоящем;  в  отличие   от   честных,
добропорядочных правшей, которые  четко  отграничивают  это  настоящее  от
прошлого  и  будущего  и  не   позволяют   им   своевольничать,   люди   с
правополушарным мышлением воспринимают "вчера" и "завтра"  точно  так  же,
как "сегодня". Беспорядок, смуты, перевороты - все это их  рук  дело.  Вот
что  они  за  люди,  эти  двое,  живущие  в  1736  году.  Они   стоят   на
противоположных полюсах, и не  важно,  что  физиологическую  подоплеку  их
противостояния стало возможно обсуждать лишь сегодня, много лет спустя.
   В эту минуту левша Ребекка сдерживает свою  правополушарную  натуру  из
последних сил. Наконец она прерывает молчание и, словно  размышляя  вслух,
произносит:
   - Эх ты! Слепцом прикинулся, слепцом прикинулся.
   - Не смей так со мной разговаривать! Я тебе запрещаю!
   Женщина понижает голос:
   - Запрещай, запрещай. Туча ты черная, ночь ты, Люцифер  ты,  и  вопросы
твои дьявольские. Думал, цепи законника будут глаза мне застить, а  только
сам пуще меня слепотствуешь. Не видишь ты разве, что этот мир погублен без
возврата? Не новыми грехами - старыми, которые от века. Ничто как  ветошь,
тысячекрат изодранная, измаранная, и всякая нить в ней - грех. И знай, что
дочиста ее уже не отмыть и не обновить  ни  во  веки  веков.  Ни  тебе  не
обновить, ни твоей братии. И не обновить вам больше злых путей, на которые
совращали вы невинных от самого их рождения. Или не замечаешь ты, что слеп
вместе со своей братией?
   Аскью порывисто вскакивает:
   - Молчать! Молчать, тебе говорят!
   Но с Ребеккой творится  что-то  невероятное.  Она  тоже  поднимается  и
продолжает  свою   отповедь.   Неторопливость   сменяется   скороговоркой,
доходящей до невнятицы:
   - Как чтишь ты Небеса? Тем, что учиняешь ад из века сего. Или не видишь
ты, что единая твоя надежда - это мы, кто Христом жив? Отступись от  путей
своих,  живи  путями  Иисуса  Христа,  ныне  позабытыми.  Твой  мир  -  он
насмешник, гонитель,  только  и  ищет  их  истребить.  Ты  и  братия  твоя
осуждены, непременно осуждены, и что ни день,  то  больше.  И  будет  так:
возродятся пути Его, и  тогда  увидят  это  грешники,  и  мы,  люди  веры,
оправданы будем, а ты со  своим  легионом,  проклятые  во  антихристе,  за
слепоту свою, за  беззаконные  пути  осуждены.  Так  победим  мы.  Истинно
говорю: Иисус снова грядет, пророчество было. И свет Его  просияет  сквозь
всякое дело и всякое слово, и мир сделается точно окно, и польется свет, и
станет в нем видимо все какое ни есть зло, и покарается в аду, и ни одному
подобно тебе осужденному против того не устоять...
   - В тюрьму тебя! В плети!
   - Нет, злой карла, напрасно ты покушаешься уловить  меня  в  свои  злые
силки. Истинно говорю: не случалось еще примера, чтобы ушедшее воротилось,
пустое ты затеял - его удержать. Этот день - нынешний,  нынешний!  Истинно
говорю: грядет новый мир, и не станет греха, не станет вражды меж  людьми,
меж мужчиной и женщиной, отцом и  сыном,  слугой  и  господином.  И  никто
больше не пожелает злого, не умоет рук, не пожмет плечами, никто не будет,
подобно тебе, закрывать глаза на все, что смущает его покой, что  противно
его самоугодливости. Не станет судья судить бедняков, когда и  сам  на  их
месте не удержал бы себя от воровства. Не будет  владычествовать  корысть,
ни суетность, не будет злобных усмешек и пышных пирований в то время,  что
люди голодают, ни утешных телу рубах и башмаков в то время, что хоть  один
человек наг и бос. Разве ты не видишь, что скоро лев будет лежать рядом  с
агнцем [Ис.: 11,6], что все станет истина и свет. Господи, ну как же,  как
ты не видишь! Нельзя статься, чтобы ты был так слеп к своей жизни  вечной,
нельзя тому статься!..
   Аскью бросает взгляд на Джона Тюдора, который, склонившись над  столом,
строчит по бумаге:
   - Эй, любезный, ты что, заснул? Заткни-ка ей глотку!
   Тюдор встает и нерешительно топчется на месте.
   - Истинно говорю тебе: вижу, вижу! Как же ты не  видишь,  что  вижу  я?
Грядет, гря...
   Тюдор уже было бросился к Ребекке, чтобы  зажать  ей  рот,  но  тут  же
застывает как вкопанный. Происходит неожиданное. При слове "вижу"  Ребекка
вдруг отводит взгляд в сторону. Теперь она смотрит не на Аскью, а  куда-то
левее. Там, в углу, футах в пятнадцати от нее,  имеется  небольшая  дверь,
ведущая, судя по всему,  в  соседнюю  комнату.  Глядя  на  Ребекку,  можно
подумать, что кто-то вошел в эту дверь  и  его-то  появление  и  заставило
женщину умолкнуть. Это ощущение настолько явственно,  что  Аскью  и  писец
поспешно оглядываются на  дверь.  Закрытая  дверь  неподвижна  и  нема,  в
комнату никто не входил. Как по команде, стряпчий и писец поворачиваются к
Ребекке. Женщина остолбенела. Она смотрит все тем же неподвижным взглядом,
не в силах вымолвить ни слова. Но не изумление, не растерянность сковывают
ей язык - вид ее показывает, что она покорилась чьей-то воле и едва ли  не
благодарна за то, что ее прервали. Настороженное строптивое лицо,  как  по
волшебству, преобразилось, на нем забрезжила улыбка. Трудно угадать,  кого
она видит там, в углу, однако ее  взгляд,  удивительно  робкий,  по-детски
простодушный, полный ожидания, говорит  о  том,  что  перед  ней  внезапно
предстал человек, с которым ее связывает любовь и доверие.
   Аскью еще раз быстро оборачивается  на  дверь  и  переводит  взгляд  на
Тюдора. Тот глазами отвечает на его невысказанный вопрос.
   - Никто не входил?
   - Ни одна живая душа.
   Они застывают, уставившись друг на друга. Затем  Аскью  поглядывает  на
Ребекку:
   - Припадок. Попытайся ее опамятовать.
   Тюдор  приближается  к  оцепеневшей  женщине,  но  останавливается   на
некотором расстоянии и, протянув руку, с опаской, точно прикасается к змее
или свирепому хищнику, трясет ее за плечо. Ребекка по-прежнему  не  сводит
глаз с двери.
   - Крепче, крепче тряси. Небось не укусит.
   Тюдор заходит ей за спину, отодвигает стоящий позади нее стул  и  берет
женщину за  плечи.  Ребекка  остается  безучастна,  но  он  продолжает  ее
тормошить, и вдруг она глухо вскрикивает, точно от  боли.  И  даже  не  от
боли, а как бы от осознания нестерпимой утраты.  Просто  удивительно,  как
этот вскрик напоминает рвущийся из глубины души вздох,  которым  венчается
сближение мужчины и женщины. Ребекка  медленно  обводит  глазами  комнату.
Увидев, что Аскью все стоит перед ней по другую сторону стола, она тут  же
закрывает глаза и роняет голову на грудь.
   - Посади ее.
   Тюдор подвигает ей стул:
   - Извольте присесть, сударыня. Все уже прошло.
   Ребекка безвольно опускается на стул и клонит голову ниже. Закрыв  лицо
руками, начинает всхлипывать - смущенно, как  бы  стыдится  своего  срыва.
Аскью подается вперед и упирается руками в стол.
   - Что это было? Что вы там такое увидели?
   Вместо ответа женщина всхлипывает еще громче.
   - Воды. Подай ей воды.
   - Не надо, сударь,  не  будем  ее  трогать.  Это  как  при  нервической
горячке. Сейчас отойдет.
   Аскью снова окидывает взглядом плачущую женщину и решительно подходит к
закрытой двери. Пробует открыть, но дверь не поддается. Аскью  с  растущим
раздражением дергает еще и еще. Бесполезно: дверь заперта. Стряпчий теперь
уже не спеша возвращается к окну и выглядывает на улицу. Смотрит и  ничего
не видит. В глубине души, где рассудок бессилен, Аскью потрясен не  меньше
самой Ребекки - правда, ни за что  не  хочет  в  этом  признаться.  Он  не
оглядывается,  даже  когда   женщина,   отбросив   смущение,   разражается
пронзительными рыданиями, сотрясающими тело,  надрывающими  душу.  Но  вот
всхлипы раздаются все реже и реже, и лишь тогда он наконец  оборачивается.
Писцу удалось-таки напоить женщину водой, и теперь он стоит, положив  руку
ей на плечо. Но Ребекка по-прежнему не поднимает голову. Помедлив немного,
стряпчий идет к своему стулу, испытующе поглядывая на  понурую  фигуру,  и
взмахом руки отсылает Тюдора на место.
   - Совершенно ли вы пришли в память, сударыня?
   Женщина кивает склоненной головой.
   - Можно продолжать?
   Женщина опять кивает.
   - Так что же это на вас напало?
   Женщина качает головой.
   - Отчего вы так вперились в эту дверь?
   Только тут женщина, не поднимая головы, подает голос:
   - Оттого, что я там нечто увидала.
   - Да когда там ничего не было! Что молчите? Извольте, я вам все прощу -
и  ваши  громовые  проповеди,  и  дерзости,  и  поносные  слова  обо  мне.
Расскажите лишь, что вы видели.
   Стряпчий складывает руки на груди и ждет ответа. Все напрасно.
   - Или вам стыдно того, что вы увидели?
   Ребекка выпрямляется, поднимает на него глаза и вновь  кладет  руки  на
колени. На ее лице проступает скупая и все  же  отчетливая  улыбка.  Аскью
потрясен. Эта улыбка запомнится ему надолго.
   - Мне не стыдно.
   - Отчего вы улыбаетесь?
   Женщина продолжает молча улыбаться, словно эта улыбка и есть  ответ  на
вопрос.
   - То был человек?
   - Да.
   - Житель этого света?
   - Нет.
   - Тот, кого почитаете вы Господом нашим, Спасителем?
   - Нет.
   - Особа, именуемая вами Святой Матерью Премудростью?
   - Нет.
   - Да полно, сударыня, скрытничать! Вы глядели так, точно кто-то вошел в
комнату и стоит позади. Верно? Признавайтесь же, кто это был.
   Загадочная улыбка придает лицу женщины  неуловимое  выражение.  Ребекка
будто лишь теперь вспомнила,  где  она  находится,  узнала  в  собеседнике
своего врага. Однако при дальнейшем  допросе  перед  стряпчим  уже  другая
Ребекка. Всякому ясно, что  ей  не  победить  -  ни  в  этом  историческом
настоящем, ни в будущем. Всякому - но не ей.


   О: Тот, кого вы ищете.
   В: Его Милость? Вы положительно утверждаете,  что  видели  Его  Милость
стоящим в этой самой комнате?
   О: Все равно не поверишь.
   В: С каким выражением он смотрел?
   О: Как мой друг.
   В: Какое на нем было платье? То ли, в коем он ехал в Девоншир, или  как
в вашем мечтании?
   О: Какое он носил в Вечном Июне.
   В: Вошел ли он, открыв и затворив за собой дверь?
   О: Нет.
   В: Так, стало быть, он пришел как призрак, как тень, не  препятствуемый
ничем, что непроницаемо для обыкновенной плоти?
   О: Он пришел.
   В: Говорил ли он?
   О: Ему нет нужды в словах.
   В: И вы не удивились такому его явлению? Ну же, сударыня, отвечайте.  А
может быть так, что вы уже имели с ним такого рода встречи  после  первого
мая? Не так ли? Отвечайте: так или нет? Правду ли вы показывали,  когда  я
при начале допроса спросил вас, не имели  ли  вы  с  ним  после  того  дня
каких-либо сношений? Может, было не так, как вы показали?
   О: Все равно не поверишь.
   В: Это не ответ. Ну, виделись вы с ним или не виделись? Пусть  не  так,
как нынче, пусть хоть как-нибудь, чтобы можно было сказать: "Да, я  с  ним
видалась".
   О: Он теперь мой друг.
   В: Иными словами, виделись?
   О: Я знаю, что он пребывает близ меня.
   В: То бишь, как сказал бы человек не столь затейливый,  вы  чувствовали
близ себя веяние его духа?
   О: Совсем близко.
   В: Но видали ли вы его, как нынче, - словно бы во плоти?
   О: Что есть плоть?
   В: Не бесите меня. Вам ли не знать, что есть плоть.
   О: Я видала его не во плоти мира сего, а как он есть сейчас.
   В: При тех оказиях, когда вы чувствовали близ себя дух Его Милости,  не
бывало ли, чтобы он к вам обращался?
   О: Не словами. Духом.
   В: И что же духом? Велел он вам: "Делай то-то и то-то,  верь  так-то  и
так-то"?
   О: В душе.
   В: Вашей душе указывают, как поступать и как верить?
   О: Указывают, что она поступает и верит правильно.
   В: А не было ли случая, чтобы дух Его Милости  -  или  как  это  у  вас
зовется - рассказал о себе, открыл, где пребывает его тело?
   О: Не говорил. Нужды нет.
   В: Вы не сомневаетесь, что оно теперь в этом вашем Вечном Июне?
   О: Да.
   В: Не сообщали вы об этих беседах кому-либо еще, все равно  хоть  мужу,
хоть родителям, хоть друзьям или единоверцам?
   О: Нет.
   В: И никто не может свидетельствовать, что вы  имели  таковые  видения,
духовные беседы или как вы их там именуете?
   О: Никто, кроме как сам он и Господь наш Иисус Христос.
   В: Часто ли вы их имели, считая от  первого  мая?  Да  не  качайте  вы,
сударыня, головой. С меня довольно будет и общего понятия. Много  раз  или
нет?
   О: Всякий раз, когда у меня есть надобность.
   В: Часто или редко?
   О: Сперва случалось часто.
   В: И чем дальше, тем реже?
   О: Да.
   В: У ваших единоверцев есть  обычай  объявлять  свои  видения  в  ваших
собраниях, сим удостоверяя силу своей веры,  не  так  ли?  Отчего  же  вы,
сударыня, об этом ничего не доводили?
   О: Это явление такого рода, что они не поверят.
   В: Разве не сказывали вы, что Его  Милость  -  человек  духа  Христова?
Неужто им этого мало?
   О: Он пока что незрим: время не пришло.
   В: И открой вы им, что приключилось  в  апреле,  они  и  тогда  его  не
признают? Не поймут, за что вы его так возвеличили? Или ваши  товарищи  не
имеют в себе столько прозорливости, сколько вы?
   О: Я видала его в наших собраниях,  ясно  видала.  А  братья  и  сестры
никого не заметили. Являться перед всеми он пока не желает.
   В: А придет время - вы их уведомите?
   О: Они сами уведомятся.
   В: От кого же, если не от вас?
   О: Правду не спрячешь. Все увидят. Выключая тех, кто осужден.
   В: "Осужден"! Выговариваешь так, точно это слово тебе лакомо как  кошке
сливки. Разве по-христиански это - то и дело радоваться чужой погибели?
   О: Я не радуюсь. Радоваться в этом мире все  больше  достается  тебе  и
подобным тебе. Знай радуетесь, что ничего вокруг не переменить, что ты  со
своей братией для тех, кто ниже вас, учинили  на  земле  ад  страшнее  ада
загробного. А вот я предложу  тебе  простой  вопрос:  это  по-христиански?
Известное дело, я женщина неученая, а ты хитроумный законник. Так  как  же
ты со своим законом ответишь на этот простой вопрос? Знаешь ведь, что  это
правда. Растолкуй же мне, почему так, какое тому есть оправдание.
   В: По заслугам и награда. Так устроен свет.
   О: А кто богаче, тому и награда богаче. Подлинно, что свет так устроен,
да только не Божиим произволением, а произволением богачей.
   В: Не будь на то Божиего произволения, Он бы не попустил.
   О: Нынче попускает, а завтра,  глядишь,  и  не  попустит.  Вольно  тебе
перетолковывать Его долготерпение в свое оправдание.
   В: А вам, сударыня, Его гнев в отмщение за вашу обиду.
   О: Милость Его - что заемный грош. Придет срок - с должников спросится,
и горе тому, кто не сумеет расплатиться. И будет их участь такой страшной,
чтобы другим неповадно. И обратится все в прах и пепел, и воспылает пламя,
какое было мне явлено.
   В: Удержитесь вы пророчествовать. Вы толкуете о делах грядущего  как  о
вещах уже совершающихся, и от  этого  речи  ваши  скорее  показывают  ваши
нетерпеливые упования, нежели чем то, что произойдет  в  действительности.
Делаю вам прежний вопрос: каким способом мыслите вы переменить этот мир?
   О: Живучи так, как нам надлежит и желается - словом и светом Христовым.
   В:  Коль  скоро  вы,  сударыня,  по  всякому  поводу   упрямствуете   и
прекословите, то вот вам мое пророчество, что на вашу секту выйдет запрет.
И  поделом.  Нет-нет,  не  отвечайте,  я  не  дам  вновь  вовлечь  себя  в
пустословные препирательства. Пока что я в вас больше надобности не  имею.
Прибавлю лишь следующее. Прежде всего должен наистрожайше вас предупредить
касательно этого дела. О том,  что  здесь  происходило,  о  прежних  своих
приключениях извольте молчать. Ни мужу, ни отцу, ни Уордли,  никому  иному
ничего не рассказывать. Не смейте также для свидетельствования своей  веры
объявлять эти обстоятельства в  ваших  собраниях,  изображая  Его  Милость
таким, каким он отнюдь не был. Упаси  вас  Бог  хоть  теперь,  хоть  после
обратить это происшествие к тому, чтобы выставить себя пророчицей. Понятно
ли?
   О: Понятнее и царю Ироду не выразить.
   В: Ни правды, ни выдумки чтобы никто от вас не слышал. О правде молчок,
о выдумках тоже. На этом вы должны будете мне присягнуть  и  скрепить  вот
этот присяжный лист своей подписью. Достанет ли у вас грамотности написать
свое имя?
   О: Написать имя, какое носит моя плоть, сумею.  И  пусть  ты  со  своей
братией уверишься, что правду Божию в узах все равно не удержать.
   В: Смотри у меня. И не надейся, что если в нарушение присяги  развяжешь
язык, то я не узнаю. Узнаю. И поступлю с тобой так, что ты у меня  и  день
тот проклянешь, когда открыла рот.
   О: Как и не проклясть, если не сдержу слова.
   В: Это не все. Мне желательно  получить  от  вас  скрепленную  подписью
присягу, удостоверяющую то, о чем вы клялись при самом начале: что, будучи
в здравом уме - не в видениях, не в духовных беседах, - вы с Его  Милостью
после мая первого числа не виделись, не говорили, сношений с ним не  имели
и никаких вестей о  нем  через  третьих  лиц  не  получали.  Вам  надлежит
засвидетельствовать лишь одно: что с ним сталось, вам неизвестно.
   О: Изволь, я подпишу.
   В: Что это вы, сударыня, разулыбались?
   О: О безделице хлопочешь, а главного видеть не желаешь.
   В: Я желаю увидеть тебя в тюрьме. И увижу,  если  по  твоей  вине  хоть
что-нибудь выйдет на свет.
   О: Я стараюсь о том, чтобы вывести к свету все и вся.
   В: Последний раз предупреждаю. Если когда-нибудь  обнаружится,  что  вы
мне  налгали,  вас  постигнет  то  самое,  что  вы  сулите  заемщикам,  не
заплатившим долг милосердия. На вас падет весь праведный гнев  родных  Его
Милости, а равно и мой, и будет ваша участь такой страшной,  чтобы  другим
неповадно.
   О: И поделом.
   (Засим прочитан был свидетельнице вышесказанный присяжный лист, каковой
она скрепила  собственноручной  подписью,  что  надлежащим  порядком  было
засвидетельствовано.)
   В: Добро. Теперь можете идти. Сегодня мне вас больше не надобно. Но  не
воображайте себя свободной. Если мне нужно будет  сделать  новые  вопросы,
извольте явиться по первому зову.


   Ребекка встает. Сидящий в конце стола  Джон  Тюдор  медленно  поднимает
глаза на своего господина, но хоть смотрит он на господина, взгляд у  него
человеческий. Дело приняло неожиданный оборот, тут какая-то странность.
   Ребекка собирается идти, но Аскью останавливает ее:
   - Напоследок я имею еще одно препоручение, данное вопреки моим советам.
Моя бы  воля,  не  миновать  тебе  плетей  за  все  твои  дерзости.  -  Он
выдерживает паузу. - Мне велено в  уважение  твоей  беременности  передать
тебе это.
   Порывшись в кармане камзола, он достает гинею и рывком посылает золотую
монетку через стол.
   - Не нужна она мне.
   - Бери. Так приказано.
   - Не возьм