сь вот  этак,
будто я ее обжег. Ничего не говорит, ничего вокруг не  замечает.  А  потом
как бросится ничком на землю, трясется, стонет. Ну прямо падучая  болезнь.
Вот когда у Джонса мурашки-то по спине забегали. Я уж подумал, что те, про
кого  она  давеча  так  непонятно  говорила,  сперва  задали  ее  душеньке
трезвону, а теперь завладели ее телом  и  наказуют  за  прегрешения.  Боже
милосердный, такие вздохи и рыдания раздаются разве что в геенне огненной.
Я только раз в жизни слыхал, чтобы женщина выводила такие  звуки  -  когда
одна при мне, прошу прощения вашей чести, мучилась родами. Вот  и  Ребекка
так же. Ей-богу, так же. Я  отступил  назад  и  стал  ждать.  Наконец  она
успокоилась. Минуту-другую  лежала  без  движения,  только  нет-нет  да  и
всхлипнет. Подошел я к  ней,  спрашиваю:  "Не  захворала  ли  ты?"  А  она
помедлила и как бы сквозь сон  отвечает:  "В  жизни  так  славно  себя  не
чувствовала". И прибавила: "Иисус вновь поселился в моей душе".  "А  я,  -
говорю, - уже было почел тебя одержимой". - "Истинно так, - отвечает, - но
это одержимость праведная, ибо я одержима лишь Им одним. Не тревожься  же:
теперь я спасена". Потом она села и уткнулась лицом в  колени,  но  тотчас
подняла голову и спрашивает: "Нет ли у тебя какой еды? Я умираю с голоду".
- "Только малая краюха хлеба да кусочек сыра". - "Мне, - говорит, - больше
и не надобно". Принес я ей  свои  припасы.  Она  поднялась,  взяла  еду  и
уселась поудобнее на поваленном дереве. Откусила кусочек  и  спохватилась:
"Может, ты тоже проголодался?" - "Что верно, то верно, - говорю. - Но  это
пустяки. Мне еще и не так случалось голодать". - "Нет, -  говорит  она,  -
так не годится. Ведь это же  ты  ободрил  меня  в  горькую  минуту.  Давай
поделимся". Я присел рядом, и она отломила мне хлеба и сыра. Кусочки вышли
махонькие, на один зубок. А  потом  я  спросил,  как  разуметь  ее  слова:
"Теперь я спасена". - "Это, - говорит, - к тому, что Господь вошел в меня.
И я молю Его, чтобы Он пребывал и с  тобою,  Фартинг.  Теперь  Он  нас  не
оставит и, может статься, мы сподобимся прощения за то,  что  совершили  и
подглядели". Я, сказать по чести, никак не ожидал таких слов  от  шлюхи  и
только ответил: "Дай-то Бог". А она продолжала: "С самых дней моей  юности
я принадлежала к "друзьям". Но за эти пять лет не стало света в моей душе.
Ныне же Господь Всеблагой возжег его вновь".
   В: И вы дали веру  этим  лицемерным  рацеям?  Поверили  ее  дерганью  и
тряске?
   О: Мудрено было не поверить, сэр. Все было так натурально. Много  я  на
своем веку повидал актеров, на такую искусную игру ни один не способен.
   В: На такую гнусную игру. Однако продолжайте.
   О: Я, стало быть, отвечаю: "Чем всякие слова говорить да  рассуждать  о
спасении, растолковала бы ты лучше, за какой нуждой Его Милость занесло  в
это место и куда подался Дик". А она мне на это: "Зачем ты,  Фартинг,  мне
солгал?" - "Когда это я тебе лгал?" - "Ты уверял, будто послан  отцом  Его
Милости". - "Правда, - говорю, -  послан".  -  "Нет,  неправда.  Будь  это
правдой, ты бы точно знал, кто я такая, а не лез с  вопросами".  Надо  же,
как подался! Уж я ее убеждал-убеждал - не верит. Только руку мне пожимает,
точно хочет показать, что  я  напрасно  стараюсь.  Потом  спрашивает:  "Ты
боишься? Не бойся. Мы теперь друзья, Фартинг, а дружбе ложь не сродна".  А
я себе смекаю: раз уж в этих водах я сел на  мель,  пущу-ка  свой  корабль
другим курсом. "Положим, что и ложь, - говорю. - Но что бы нам с тобой  не
переладить ее в правду? Отчего бы не поступить так, как если  бы  то  была
правда? А уж Его Сиятельство на вознаграждение не  поскупится".  Она  меня
поняла и отвечает: "Наградой нам вернее всего станет  смерть.  Мне  ли  не
знать, что за люди сильные мира сего. Того, кто способен  навлечь  на  них
позор, они в живых не оставят. Мне же ведомо такое, что им от позора нигде
глаз нельзя будет показать. А и расскажи я им, все равно не  поверят.  Кто
станет слушать таких, как ты да я?"
   В: Ловко она  тебе  зубы  заговорила.  Так  ты  и  учинился  пособником
продувной потаскухи.
   О: Так  ведь  ее,  сэр,  как  подменили.  Теперь  она  сделалась  такой
ласковой.
   В: Нечего сказать, ласка: в глаза называет тебя лжецом. Отчего же вы не
возразили, что ваш христианский долг - донести обо всем Его Сиятельству?
   О: Я почел за лучшее отложить исполнение своего замысла. Все равно  она
стояла на своем: дала-де  при  молитве  обет  прямо  отсюда  воротиться  к
родителям. Она точно знала, что те еще живы. Тогда  я  свернул  на  другие
предметы. Я предложил, чтобы она ехала со мной в Бристоль. Она и сама того
хотела, но объявила, что боится ехать прежним путем и лучше нам податься в
Бидефорд, а оттуда перебраться по морю.
   В: Она привела свои резоны?
   О: Она помнила слова Его Милости, что его сиятельный  батюшка  отправил
за ним соглядатаев - недаром она  сперва  поверила,  что  я  подослан  Его
Сиятельством. И если они в самом деле  идут  за  нами  по  пятам,  то  при
встрече ее непременно узнают. Эх, думаю, по морю, по суше - какая разница?
Если ей морское  путешествие  нипочем,  то  и  мне  бояться  негоже.  Зато
неотлучно буду при ней до самого Бристоля. Оттого-то,  ваша  честь,  мы  и
пустились в Бидефорд.
   В: Что же она вам рассказала по дороге?
   О: Я, сэр, повторю вам всю ее историю, но только не совсем так, как она
была рассказала, потому как мне пришлось ее выслушать не в один  прием,  а
частью по дороге, частью в Бристоле: мы там провели два дня.  Но  об  этом
после. Так вот, перво-наперво она  рассказала,  что  познакомилась  с  Его
Милостью у Клейборнихи месяц назад. Привел его другой лорд, который в этом
заведении был свой человек. Она сказывала - натуральнейший сводник, хоть и
лорд. Она  провела  Его  Милость  для  услаждения  в  свой  покой,  и  тут
обнаружилось, что ее ласки ему не надобны, хотя прежде, когда  они  сидели
внизу со всей честной компанией, он как будто бы показывал такое  желание.
В комнате же он объявил, что имеет ей нечто предложить, и, выложив на стол
пять гиней, пояснил, что это плата за молчание. А  дело,  мол,  состоит  в
том, что есть у него некий  изъян,  из-за  которого  он,  увы,  неспособен
наслаждаться тем, для чего она нанята. Но пусть она удержится от насмешек,
а лучше явит ему сострадание. И знает он  лишь  одно  средство  худо-бедно
потешить  свою  плоть:  наблюдать  чужие  постельные  забавы.  Отчего  так
получается, он и сам не разберет. Если  она  согласится  ублажить  его  на
такой диковинный лад, взяв себе в подмогу усердного слугу Его Милости,  то
он в долгу не останется. Притом, радея о своем добром имени, он не  хотел,
чтобы известие о его изъяне дошло до ушей его приятеля и мамаши  Клейборн.
По этой причине он не отваживался исполнить задуманное в этих  стенах,  но
просил ее дозволения сперва захаживать к ней под видом обычного гостя -  а
там уж он сумеет войти в доверие к хозяйке и, когда  приспеет  время,  под
каким-нибудь предлогом нанять девицу в отъезд. А слуга, говорил он, парень
молодой, до любви охочий, собой красавец -  редкий  из  гостей  сможет  ее
разудовольствовать, как он.
   В: Вы разумеете, что сам Его  Милость  ни  разу  к  ней  в  постель  не
ложился?
   О: Она сказывала - ни разу, сэр. А при следующем посещении Его  Милость
показал ей Дика - тот стоял на улице под  ее  окошком.  И  она  его  нашла
точь-в-точь таким, как изображал  Его  Милость.  Одним  словом,  она  дала
согласие - из жалости, как  после  мне  признавалась.  Тем  паче  что  Его
Милость явил такую любезность и участие, каких она ни  от  кого  почти  не
видела. Не то в этот, не то в другой раз он плакался на  свой  злосчастный
недуг, из-за которого ему приходится  сносить  разного  рода  обиды.  Пуще
всего сетовал он на своего родителя: Его Милость  уклонялся  от  женитьбы,
которую затеял отец, а тот отнес это  на  счет  упрямства,  рассвирепел  и
пригрозил неслуху лишением наследства и Бог весть  еще  какими  карами.  А
потом Его Милость признался, что сделал свое предложение по совету ученого
лондонского лекаря: тот уверял, будто этим средством исцелил от такого  же
недуга уже не одного человека.
   В: Сам он прибегал к этому средству впервые? Прежде он такое лечение не
пробовал?
   О: Ребекка заключила, что нет, сэр.
   В: Известны ли ей таковые  примеры?  Делались  ли  ей  прежде  подобные
предложения?
   О: Про это она ничего не сказывала, сэр. А вот я так слышал, что, прошу
прощения, с греховодниками такое случается. Ну, там, со стариками, которые
одряхлели естеством. Ах, да, забыл: она еще прибавила,  что  он  пользовал
себя и обычными снадобьями - какие продаются в аптеке. Ничего не помогало.
   В: Переходите к путешествию. Что она о нем рассказывала?
   О: Что он положил отправиться на запад и взять ее с собой: прошел слух,
будто там недавно открыли какие-то воды, наипервейшее  средство  от  такой
немочи, как у него. Он и вздумал  испытать  разом  оба  лекарства.  Только
боялся,  как  бы  отцовы  соглядатаи  не  увязались  следом  да  не  стали
вынюхивать, чем это он занимается. А потому понадобился ложный предлог.
   В: История про увоз девицы и ее горничную?
   О: Да, сэр.
   В: Не было ли речи про забавы в отдаленном поместье в  обществе  других
распутников?
   О: Нет, сэр.
   В:  Бог  с  ними.  Как  Его  Милость  объяснил  ей,  для  какой   нужды
потребовалось ваше соучастие?
   О: Резонный вопрос, сэр. В пути я и сам ее спрашивал. Оказывается,  Его
Милость представил ей, будто берет  нас  с  собой,  чтобы  придать  больше
достоверности  своему  вымыслу,  и  мистер  Лейси  должен  изображать  его
спутника.  А  ей  было  велено  держаться  наособицу,  вопросов   нам   не
предлагать, а наши вопросы оставлять без ответа.
   В: Как она добралась до того  места,  где  вы  с  ней  встретились,  до
Стейнса?
   О: Я в это не входил, сэр.  Вернее  всего,  Его  Милость  до  того  дня
где-нибудь ее скрывал: она сказывала, что к  тому  времени  уже  исполнила
вместе  с  Диком  желание  Его  Милости  и  получила  за  это   деньги   и
благодарность. Но едва мы тронулись в путь, она  нашла,  что  Его  Милость
очень к ней  переменился  и  былая  его  любезность  спала  как  маска.  В
следующую ночь он заставил ее повторить то же самое, но остался уже не так
доволен и выговорил  ей  за  то,  что  она  свою,  с  позволения  сказать,
бордельную искусность кажет не в полную силу. Как ни доказывала  она,  что
виною всему Дик - больно тороплив, не удержишь, - но Его Милость и слушать
не захотел.
   В: Мы ведем речь о ночлеге в Бейзингстоке?
   О: Да, сэр.
   В: Каков показался ей Дик?
   О: Она сказывала, что до хозяйской нужды ему дела не было -  словно  бы
девица предназначалась ни для чего другого,  как  только  ему  на  забаву.
Точно ему невдомек, кто она есть. Думал, раз он ее этак  оседлал,  то  она
его уже и любит. А что обстоятельства несообразные - этого он  в  толк  не
брал.
   В: Выходит, ее приязнь к нему была всего лишь притворством?
   О: Она объяснила, сэр, что это из жалости:  ведь  его-то  страсть  была
непритворной. С полоумного какой спрос. У него об этих  предметах  понятия
ничтожные. В ту же ночь, после того как Его Милость их отпустил, Дик опять
пришел к ней за тем же делом. И она с перепугу уступила.
   В: Вы узнали, что же произошло в Эймсбери? Куда они ездили среди ночи?
   О: Узнал, сэр. Тут такая история, рассказать - не поверите.
   В: Может, и не поверю. Рассказывайте.
   О: По приезде в Эймсбери Его Милость уединился с ней у себя в комнате и
просил прощения за давешнюю несдержанность: раз не  проняло,  стало  быть,
сам виноват, что уповал на нее сверх меры. Потом он  заговорил  про  некое
место, что находится близ Эймсбери и якобы имеет силу исцелять такой,  как
у него, недуг. Нынче же ночью он хочет  это  испытать,  и  Ребекка  должна
отправиться вместе с ним. Бояться ей нечего: просто ему вспала на ум блажь
доказать ложность этого суеверия. Он божился, что, как  бы  ни  обернулось
дело, ей ничего не угрожает.
   В: Так и сказал: "доказать ложность суеверия"?
   О: Этими самыми словами, сэр.  К  нему  вернулась  прежняя  ласковость,
однако на душе у  девицы  сделалось  неспокойно:  она  заметила,  что  Его
Милость  пребывает  как  бы  в  помешательстве  -  словно  у  него   разум
перекосило. Она уже пожалела, что отправилась в это  путешествие.  Но  Его
Милость так пристал с уверениями и посулами, что ей пришлось согласиться.
   В: Первая часть рассказа до этого места представилась вам правдивой?
   О: Сколько я мог судить - да, сэр. Правда, впотьмах я ее лица не видел,
но мне казалось, что она хочет этим рассказом облегчить душу.  Как  бы  ни
был велик ее грех, сейчас она не лукавила.
   В: Дальше.
   О: Так вот, сэр. Как они отъезжали - это я подглядел и доложил  мистеру
Лейси. Приехали они на  холм,  где  стоит  языческое  капище,  прозываемое
Стоунхендж. Его Милость приказал Дику взять обоих коней и удалиться с ними
за пределы капища, а  Ребекку  вывел  на  середину  и  указал  на  большую
каменную плиту, вросшую в землю, - прочие  камни  стояли  торчмя,  а  этот
лежал. И велел он ей улечься на эту плиту, потому что молва,  если  верить
его словам, гласит: овладеешь  женщиной  на  этом  месте  -  вернешь  себе
мужскую силу. Эту самую молву он и называл суеверием. Но на Ребекку  напал
страх, и она нипочем не хотела  подчиниться.  Тогда  он  вновь  осерчал  и
осыпал ее грубой бранью. Делать нечего, пришлось исполнить  приказание.  И
вот улеглась она навзничь, лежит на камне, точно как на кровати, а сама от
ужаса ни жива ни мертва.
   В: Она лежала обнажившись?
   О: Нет, сэр. Его Милость приказал  ей  только  задрать  юбку,  открыть,
прошу прощения, мшавину  и  изготовиться  для  любодейства.  Она  все  это
исполнила и уже было ожидала, что  Его  Милость  попробует  в  этом  якобы
благоприятном месте оказать свою удаль, но  он  вместо  этого  отступил  в
сторону, встал меж двух высоких камней и словно бы расположился наблюдать.
Спустя несколько времени она окликнула Его Милость и спросила, не будет ли
ему угодно приступить,  а  то  она  озябла.  Он  велел  ей  молчать  и  не
шевелиться, сам же так и остался стоять меж двух камней в десятке шагов от
нее. Сколько минут это продолжалось - неизвестно,  только  времени  прошло
изрядно; она совсем продрогла, тело на жестком ложе затекло. Вдруг - чу! -
не то шорох, не то свист: над головой во  тьме  точно  пронесся  громадный
сокол. А потом без всякого грома полыхнула молния, и в  ярком  вспыхе  она
различила на каменном  столбе  прямо  над  собой  темную  фигуру,  как  бы
изваяние. По виду - огромный арап в черной епанче. Стоит и смотрит на  нее
хищным-прехищным взглядом, будто он и есть  тот  самый  сокол,  чьи  крыла
произвели этот шум. А епанча на нем развевается, как если бы он  сей  лишь
миг сюда слетел. Вот-вот ринется на нее, словно птица на  добычу.  Правда,
сэр, это мрачное и жуткое видение тотчас пропало, и она почла его за обман
воображения, но после увиденного в пещере удостоверилась, что это  был  не
обман. А чуть погодя ее  обдало  странным  дуновением.  Точно  из  горнила
пахнуло - а откуда тут быть  горнилу?  И  не  то  чтобы  жар  палящий,  но
отвратительнейший, зловоннейший дух, дух горящей падали. Но и  это,  слава
Богу, продлилось лишь один миг. И опять мрак, опять холод.
   В: Тот,  кто  стоял  на  столбе,  -  он  так  на  нее  и  не  бросился?
Почувствовала она что-либо помимо теплого дуновения?
   О: Ничего, сэр. Я спрашивал. Случись что еще, она бы  точно  вспомнила:
этакие страсти не скоро  забудешь.  Она  даже  как  рассказывала  -  и  то
дрожала.
   В: Что же это, по вашему  разумению,  была  за  фигура?  Что  за  сокол
арапской наружности?
   О: Не иначе Владыка Ада, сэр, Князь Тьмы.
   В: Сам Сатана? Дьявол?
   О: Он, сэр.
   В: Она, что же, видела рога, хвост?
   О: Да нет, сэр. Едва не сомлела от ужаса - где уж ей было разглядывать.
Притом и времени не было: мелькнул да исчез. Она сказывала, как раз-другой
пальцами щелкнуть - вот сколько она его видала. Но из дальнейшего ей стало
ясно, что это он самый и был. Я, ваша честь, про это еще расскажу.
   В: Что произошло дальше там, в капище?
   О: Дальше - опять чудеса, только на этот  раз  без  нечистой  силы.  На
Ребекку нашло беспамятство. Сколько она так лежала, она и сама не знает. А
как опамятовалась, глядь - Его Милость стоит подле нее на коленях. Руку ей
подал, помог подняться, поддержал. Да вдруг и обнял. Как сестру,  говорит,
обнял, как жену. И похвалил: "Ты отважная девушка, я тобой очень доволен".
Она и призналась, что от страха чуть жива, а кто бы, сэр, на ее  месте  не
испугался? А потом спросила Его Милость, что это промелькнуло там наверху.
"Это, - отвечает, -  так,  пустое.  С  тобой  от  этого  никакой  беды  не
случится". И прибавил, что им пора уходить. Пошли они прочь, а он  ее  под
руку поддерживает и опять про то, что она все сделала наилучшим образом  и
теперь он точно убедился, что она-то ему и надобна.
   В: Что же тем временем поделывал Дик?
   О: Я как раз про него и хотел сказать.  Дик  дожидался,  где  ему  было
велено.  Его  Милость  приблизился  и  его  точно  так  же  обнял.  Да  не
безучастно, как хозяин слугу, а от души, как ровню.
   В: Знаками не обменялись?
   О: Про это она не сказывала, сэр. Потом она с Диком отправилась  назад,
а Его Милость задержался в капище, и  когда  он  воротился,  ей  неведомо.
Прокрались они на постоялый двор, а Дик нет  чтобы  к  себе  в  комнату  -
норовит опять к ней в постель. Только на этот раз она его не пустила, а он
не двинул напролом, как тогда в Бейзингстоке, но тотчас  отстал.  Смекнул,
верно, что она так умаялась и извелась, что ей  не  до  него.  Вот  и  вся
история, сэр, от слова до слова.
   В: Не нашла ли она еще каких объяснений этому приключению? Не было ли с
вашей стороны других вопросов?
   О: Она уверилась, что Его Милость  имеет  в  предмете  какое-то  черное
дело, и с ужасом гадала, что же ее ждет впереди. И страхи ее сбылись - как
раз в тот день, когда она мне все это рассказывала.
   В: Об этом потом. Не приключилось  ли  других  происшествий  до  вашего
прибытия в "Черный олень"? Она об этом ничего не говорила?
   О:  Нет,  сэр,  ничего  такого.  А  в  "Черном  олене"  накануне   того
злосчастного дня впрямь приключилась история. Его Милость, как  и  прежде,
призвал ее к себе в покой  и  опять  пошел  чудить.  Сперва  разбранил  за
дерзкие поступки: ему вообразилось, что она забрала слишком много воли,  а
у нее и в  мыслях  ничего  похожего  не  было.  Потом  стал  попрекать  ее
распутством, стращать адскими муками и Бог  весть  чем  еще.  Да  в  таких
выражениях, точно он не высокородный джентльмен, а какой-нибудь анабаптист
[секта эпохи Реформации;  отвергали  многие  церковные  обычаи  и  обряды,
требовали  правового  равенства  и  социальной  справедливости  для  всех;
некоторые идеи анабаптизма были  впоследствии  восприняты  квакерами]  или
велеречивый квакер, каких она смолоду навидалась. И ведь за что  карами-то
грозит: за то, что она его же приказ исполняет.  Уже  после  она  на  него
дивилась: не иначе о двух умах человек. А как вернулась она в свою комнату
да легла в кровать, так и всплакнула. Кому же приятно терпеть обиды ни  за
что ни про что. Я говорю: "Что же он в капище-то тебя нахваливал?" А  она:
"У вельмож всегда так. Флюгарки, а не люди, и прихоти их переменчивы,  как
ветер, - их и крутит из стороны в сторону".
   В: И часто она  высказывала  подобные  мысли?  Часто  ли  неуважительно
отзывалась о высоких особах?
   О: Увы, сэр, не без того. Я в свое время расскажу.
   В: Да уж, придется рассказать. А теперь вот что.  Девица,  стало  быть,
догадалась, что делается какое-то скверное и  ужасное  дело,  не  так  ли?
Догадалась еще у капища - а ведь с тех пор минуло уже три дня. Что  бы  ей
тогда же не учинить бегство,