прибегать к притворству, а посему просил нас, как людей более  искусных  в
таких делах, помогать ему наставлениями. Вот я ему и советовал.
   В: Где вы с ним соединились?
   О: Было решено, что мы с Джонсом за день до отъезда прибудем экипажем в
Хаунслоу и заночуем в "Быке".
   В: За день - то есть апреля двадцать пятого?
   О: Да. Там нас должны были дожидаться кони, а на рассвете нам надлежало
отправиться по дороге в Стейнс с намерением  соединиться  там  с  мистером
Бартоломью и его человеком и горничной. Так оно и вышло. Мы повстречали их
на подъездах к городу.
   В: Каким путем они туда добрались?
   О: Ума не приложу, сэр. Я в это не входил. Может быть, они  ночевали  в
Стейнсе и выехали нам навстречу. Едучи уже все вместе, мы миновали  Стейнс
без остановок.
   В: При встрече не произошло ничего достойного замечания?
   О: Нет, сэр. Сказать по правде, мы тронулись в путь с  легким  сердцем,
как бы предвкушая удачный исход.
   В: Деньги вам заплатили вперед?
   О: Я получил задаток - за себя и за  Джонса.  Мне  предстояли  дорожные
расходы.
   В: Сколько?
   О: На мою долю - десять гиней, Джонсу - одна. Золотом.
   В: А остальное?
   О: Остаток был мне выдан при расставании,  в  последний  день,  в  виде
векселя. По нему я и получил причитаемое.
   В: У кого?
   О: У мистера Бэрроу с Ломбард-стрит.
   В: Торговца, ведущего дела в России?
   О: У него.
   В: Что же, в путь так в путь. Только, избавьте меня от  ваших  мелочных
отступлений.  Расскажите  в  подробностях,  как  вы  уведали,  что  мистер
Бартоломью не тот, за кого выдает себя.
   О: Подозрения, сэр, не замедлили явиться. И  часа  не  прошло,  как  мы
тронулись в путь, а я уже почуял, что дело нечисто. Мы с Джонсом,  который
вел вьючную лошадь, поотстали, и он шепнул, что имеет мне нечто  сообщить,
но если разговор этот не ко времени, то пусть я его оборву.  Я  велел  ему
говорить. Тогда он взглянул на девушку, сидевшую за спиною Дика, и молвил:
"Мне сдается, мистер Лейси, что я уже встречал эту девицу, и вовсе она  не
горничная. Вовсе даже ничего похожего". А видел он ее два или  три  месяца
назад входившей в публичный дом за Сент-Джеймсским парком, который у черни
зовется "заведение мамаши Клейборн". Бывший с Джонсом приятель  рассказал,
что девица эта, да простится мне это низкое  выражение,  -  самый  лакомый
кусочек во всем  заведении.  Вообразите  мое  изумление,  сэр.  Я  к  нему
приступаю: не обознался ли? На что он ответствовал, что видел ее  мельком,
причем при свете факела, а потому ручаться не может,  однако  же  сходство
разительное. Сказать по чести, мистер Аскью, я не знал, что и думать.  Мне
известно, какую уйму денег огребают подобные твари и их хозяйки. Я слыхал,
что, если иной распутник  попадет  к  такой,  как  Клейборниха,  в  особую
милость, ему дозволяется на ночь забирать девку к себе, но  чтобы  хозяйка
отпустила ее в столь дальнее путешествие, уж этому я никак  не  поверю.  И
какой ей  расчет?  Как  прикажете  это  понимать?  Что  мистер  Бартоломью
вероломно меня обманул? Не хотелось думать о нем худо. И может ли статься,
чтобы такая заведомая шлюха - если это впрямь она  -  соблазнилась  местом
горничной? Коротко говоря, я уверил Джонса, что он  обознался,  и  все  же
просил, буде представится случай, завести с  девицей  разговор  в  надежде
выведать еще что-нибудь.
   В: Джонс не сказывал, как звали девицу из борделя?
   О: Имени ее он не знал. Но завсегдатаи величали ее Квакерша.
   В: Откуда такое прозвище?
   О: Это за ее умение ловко разыгрывать недотрогу, чтобы пуще  разохотить
сластолюбцев.
   В: Она и наряжалась сообразно?
   О: Боюсь, что так, сэр.
   В: Джонс говорил с ней, как вы ему присоветовали?
   О: В тот же день, сэр. Однако добился немногого. Только  и  узнал,  что
она родом из Бристоля и ждет не дождется вновь увидеть свою госпожу.
   В: Стало быть, ложная подоплека была ей ведома?
   О: Да, но когда Джонс попытался развязать ей язык, ничего не вышло. Она
отговаривалась тем, что мистер Б. велел ей  помалкивать.  Джонс  сказывал,
отвечала она тихим голосом, все больше "да"  или  "нет",  а  то  и  просто
кивала головой. Все конфузилась. Тут-то его и взяло сомнение, не ошибся ли
он: тем, к которым он ее сперва причислил, робость не сродна. Словом, сэр,
наши первые подозрения улеглись.
   В: Вы говорили о них мистеру Б.?
   О: Вначале - нет, сэр. Только при расставании, как вы узнаете дальше.
   В: Не имел ли он с девушкой разговоров с глазу на глаз? Не усмотрели вы
никаких примет тайного между ними сговора?
   О: В тот день, сэр, я ничего подобного не видел и не  слышал,  и  после
тоже. Всю дорогу он устремлял на нее не больше внимания, чем на  ящик  или
иную кладь, и, надобно заметить, вообще в пути держался особняком.  Он  не
раз просил у меня за это прощения, говоря, что, хоть и не  слишком  учтиво
выставлять себя, как он выразился, угрюмцем-отшельником, однако он уповает
на мое снисхождение, ибо  мысли  его  заняты  не  докучным  настоящим,  но
будущим. Я почел, что такое поведение вполне извинительно для  несчастного
влюбленного, и не придал ему важности.
   В: Он держался так, чтобы не утруждать себя притворством?
   О: Теперь и я того же мнения.
   В: Значит ли это, что пространных разговоров вы с ним не вели?
   О:  Только  коротко  переговаривались,  когда  ему  случалось  со  мной
поравняться. В первый день, помнится,  и  того  не  было.  Заговаривали  о
всякой всячине: об окрестных предметах, о конях, о дороге  -  все  в  этом
роде. Но о цели нашего путешествия - ни разу. Он расспрашивал о моей жизни
и готов был без конца слушать мои рассказы о себе, о моем  деде,  о  нашем
государе - впрочем, как мне  показалось,  больше  из  вежливости,  чем  из
любопытства. Но чем дальше на запад, тем реже он нарушал  молчание.  Я  по
природе враг всяких недомолвок, однако наш с  ним  договор  понуждал  меня
удерживаться от вопросов.  Хотя  порой  ему  случалось  выговаривать  свои
заветные мысли. Давеча вы, мистер Аскью, точно угадали, что роль,  которую
я представлял в  "Опере  нищих",  заключает  в  себе  насмешку  над  сэром
Робертом Уолполом, но верьте слову: в каждом из нас актеров уживаются  два
человека, на подмостках мы одни, в жизни - совсем иные. Так вот,  когда  в
первый день мы проезжали Бэгшотской и Кемберлийской пустошами [в XVIII  в.
обе пустоши пользовались  дурной  славой,  поскольку  путешественники  там
часто подвергались нападению разбойников], я мало что сам  не  походил  на
игранного мною Робина Хапугу, но еще и дрожал, как бы не наскочил  на  нас
кто-нибудь из Робиновой братии. Слава Богу, пронесло.
   В: Полно, полно, Лейси, это до дела не относится.
   О: Позвольте нижайше возразить, сэр. Высказавши такие мысли мистеру Б.,
я затем с похвалой отозвался  о  предпринимаемой  нынешним  правительством
политике quieta non movere [не трогать то, что покоится (лат.)], на что он
окинул  меня  таким  взглядом,  будто  держится  иного  мнения.   Я   стал
допытываться, что же он думает на этот счет. Он ответствовал,  что  отдает
должное  сэру  Роберту:  он  человек  распорядительный  и  подлинно  имеет
государственный ум - дюжинному политику  было  бы  не  под  силу  снискать
одобрение  и  дворянина-помещика,  и  горожанина-торговца.   Что   же   до
упомянутого мною правила, которое он положил в основу  своего  управления,
то его мистер Бартоломью объявил заблуждением. "Ибо если мир, каким мы его
видим, не будет меняться, то откуда в будущем  взяться  лучшему  миру?"  -
спросил он. И еще спрашивал, не согласен ли я, что по  крайности  одно  из
Божиих изволений явлено нам со всей очевидностью: не для того Он  дал  нам
свободу двигаться и выбирать себе путь в безбрежном океане времени,  чтобы
мы весь свой век простояли на якоре в  том  порту,  где  нас  соорудили  и
спустили на воду. А еще как-то заметил, что скоро  в  мире  будут  править
одни торговцы и их корысть, что политики уже ею прониклись,  что,  по  его
словам, "пару недель политик еще может  быть  честным,  но  на  месяц  его
честности уже не станет", что в  этом  и  состоит  торгашеская  философия,
которую исповедуют не только мелкие барышники и негоцианты, но и  те,  кто
повыше. При этом он печально улыбнулся и добавил: "В присутствии отца я бы
такое высказать  не  осмелился".  На  что  я  ответствовал,  что,  как  ни
прискорбно, все отцы желают воспитать детей по своему образу и подобию. На
что он сказал: "И так до скончания времен ничего не изменится. Увы, Лейси,
мне это хорошо известно. Родительские законы вроде "закона о  присяге"  [в
1661, 1672 и 1678 гг. парламент принял ряд законов,  обязующих  всех,  кто
желает  поступить  на  государственную   службу,   приносить   присягу   и
причащаться по англиканскому обряду; целью этих законов было не  допускать
к государственной службе лиц, не  исповедующих  государственную  религию].
Если же сыну вздумается отцовской воле не  подчиниться,  жизнь  его  будет
самая незавидная.
   В: Что он еще говорил о своем родителе?
   О: Больше ничего на память не приходит. Вот разве что при первой  нашей
встрече сетовал на отцовскую строгость. А в другой раз назвал отца  старым
дуралеем и прибавил, что старший брат ничуть не лучше. Помянутый  же  выше
разговор  он  заключил  признанием,  что,  вообще   говоря,   к   политике
равнодушен,  причем  сослался  на  мнение  некого  Сондерсона  [Сондерсон,
Николас (1682-1739) - крупный английский математик; ослеп на  первом  году
жизни], каковой преподает математику в Кембриджском университете и, должно
быть, обучал мистера Бартоломью в бытность  его  в  этом  заведении;  этот
Сондерсон, когда ему сделали вопрос о политике, отвечал, что политика  что
тучи, скрывающие солнце: больше житейская докука, нежели истина.
   В: И мистер Б. пребывал в тех же мыслях?
   О: Так мне показалось. И еще он как-то заметил: "Будь свет в  три  раза
меньше, мы бы ничего от этого не потеряли", желая этими словами  выразить,
что в мире много лишнего - по его, то  есть,  разумению.  Он  относил  эти
слова к вышеназванному ученому джентльмену: тот лишен зрения, однако силою
разума почти превозмог свой недуг и, видно, заслужил  безмерную  любовь  и
уважение своих учеников.
   В: Не высказывался ли мистер Б. о религии, о церкви?
   О: Было однажды и такое, сэр, несколько позже. На дороге - или,  вернее
сказать, при дороге нам повстречался преподобный джентльмен:  он  был  так
пьян, что не мог взобраться в  седло,  и  слуга,  держа  коня  под  уздцы,
дожидался, когда хозяин вновь наберется сил продолжать путь. Каковую сцену
мистер Б. оглядел с  омерзением  и  промолвил,  что  подобные  примеры  не
редкость: мудрено ли, что при таких  пастырях  и  паства  сбилась  с  пути
истинного. В воспоследовавшем  разговоре  он  объявил  себя  ненавистником
лицемерия. Господь, по его словам, видел пользу в том, чтобы  облечь  Свою
тайну драгоценными покровами, слуги же Его этими покровами  слишком  часто
застят глаза своим чадам, обрекая их на невежество  и  вздорные  суеверия.
Сам же мистер  Б.  полагал,  что  всякому  воздается  и  спасение  всякого
свершится по делам его, а не по внешнему  образу  его  веры.  Но  ни  одна
господствующая церковь  не  признает  этого  простого  суждения,  дабы  не
лишиться тем самым своего наследия и своей земной власти.
   В: Опасное вольномыслие! И вы не сочли его речи преступными?
   О: Нет, сэр. Я счел их благоразумными.
   В: Порицание господствующей церкви?
   О: Порицание пустосвятства, мистер Аскью. В этом мире лицедействуют  не
только на подмостках. Таково,  сэр,  мое  мнение,  не  во  гнев  вам  будь
сказано.
   В: От вашего мнения до крамолы один шаг, Лейси.  Презирать  облеченного
званием -  презирать  самое  звание.  Но  оставим  празднословие.  Где  вы
расположились на ночлег?
   О: В Бейзингстоке, в "Ангеле". Наутро выехали в Андовер, а оттуда  -  в
Эймсбери, где и провели следующую ночь.
   В: Похоже, вы не слишком спешили.
   О: Не слишком. А на другой день спешки было и того меньше, потому что в
Эймсбери мистер Б. пожелал  осмотреть  знаменитое  языческое  капище,  что
находится неподалеку, в Стоунхендже. Нам же было предложено  расположиться
в Эймсбери на отдых. Хотя я думал, мы продолжим путь.
   В: Вас это удивило?
   О: Удивило, сэр.
   В: На этом прервемся. Мой канцелярист отведет вас обедать,  а  ровно  в
три часа продолжим допрос.
   О: Но, сэр, миссис Лейси ждет меня к обеду домой.
   В: Ждет, да не дождется.
   О: Вы даже не дозволите уведомить ее, что я задержан?
   В: Не дозволю.

   Тот же самый далее под  присягой  показал,  die  annoque  praedicto  [в
вышеуказанный день и год (лат.)].

   В: Не случилось ли в  ту  ночь,  которую  вы  провели  в  Бейзингстоке,
чего-либо примечательного?
   О: Нет, сэр, все прошло, как было задумано. Мистер Б.  изображал  моего
племянника, уступил мне лучшую комнату в "Ангеле" и на людях обращался  ко
мне с сугубой почтительностью. Мы отужинали у меня в комнате - в общий зал
он  выйти  не  захотел,  и  то  же  повторялось  всюду,  где  бы   мы   ни
останавливались. Сразу после ужина он не мешкая удалился  к  себе,  а  мне
предложил распоряжаться собой по собственному усмотрению. Он поступил так,
по его уверениям, не в знак немилости, но дабы избавить меня  от  общества
такого нелюдима. И до самого утра я его не видел.
   В: Вам неизвестно, чем он занимался наедине с собой?
   О: Нет, сэр. Вернее  всего,  чтением.  Он  возил  с  собой  сундучок  с
книгами,  которые  называл  bibliotheca   viatica   [дорожная   библиотека
(греч.-лат.)]. При мне от открывал сундучок не  более  двух-трех  раз.  На
постоялом дворе в Тонтоне, где нам  пришлось  поселиться  вдвоем  в  одной
комнате, он после еды принялся за чтение каких-то бумаг.
   В: Что же лежало в сундуке - книги или бумаги?
   О: И книги, и  бумаги.  Он  сказывал,  математические  труды,  походная
библиотека, как я вам докладывал. И что будто ученые занятия отвлекают его
от тревожных мыслей.
   В: Не давал ли он более подробных объяснений, какого рода труды?
   О: Нет, сэр.
   В: А сами вы неужто не полюбопытствовали?
   О: Нет, сэр. Я не весьма сведущ в таких предметах.
   В: Не углядели вы заглавия хотя бы одной книги?
   О: Я приметил написанный по-латыни труд сэра  Исаака  Ньютона  -  забыл
название. Ни один  ученый  муж  не  удостаивался  от  него  столь  лестной
похвалы, как сэр Исаак: мистер Б. говорил,  что  почтение  к  этому  имени
внушил ему его Кембриджский  наставник,  вышеназванный  мистер  Сондерсон.
Как-то в дороге мистер Б. тщился растолковать мне  учение  сэра  Исаака  о
производных и переменных величинах. Я, признаться, стал в пень и осторожно
намекнул, что его объяснения  пропадают  всуе.  В  другой  раз,  когда  мы
приехали в Тонтон Дин, он завел речь о монахе, который много  веков  назад
открыл способ увеличивать числа. Это уж я уразумел, премудрость  невелика:
для получения каждого числа надо сложить  два  предшествующих,  вследствие
чего получаем один, два, три, пять, восемь, тринадцать,  двадцать  один  и
так далее, сколько вам  будет  угодно.  Мистер  Б.  утверждал,  будто,  по
глубокому его убеждению, эти  числа  здесь  и  там  скрыто  запечатлены  в
природе как некие божественные тайнообразы,  с  тем  чтобы  все  живое  им
подражало; соотношение между соседствующими числами  есть  тайна,  ведомая
еще древним грекам, которые вывели совершенную пропорцию. Мне помнится, он
определил это отношение как один к одному и шести десятым.  И  он  уверял,
будто бы можно найти эти числа во всем, что нас  в  тот  миг  окружало,  и
множество иных примеров привел, только я все перезабыл - кроме  того,  что
некоторые из этих чисел усматриваются в расположении лепестков и листьев у
деревьев и трав.
   В: Он рассуждал об этих тайнообразах как о важном для него предмете?
   О: Нет, сэр, как о занятной диковине.
   В: Не разумел ли он, что проник в некую тайну природы?
   О: Не совсем так, мистер Аскью. Вернее сказать,  будто  он  угадал  эту
тайну, однако до конца еще не постиг.
   В: Не нашли вы тогда странным, что предпринятому по  указанной  причине
путешествию сопутствуют подобные изыскания и походная библиотека?
   О: Да, сэр, я немного удивился. Но чем дальше, тем больше я  убеждался,
что это  необычный  человек  и,  уж  конечно,  необычный  возлюбленный.  Я
заподозрил, что страсть к ученым занятиям в нем куда сильнее, чем мне было
явлено, и он не хочет отрываться от них,  даже  отправляясь  увозить  свою
избранницу.
   В: Вот вам последний вопрос касательно его  занятий.  Не  видали  вы  в
сундуке сделанный из меди инструмент  со  множеством  колесиков,  по  виду
сходный с часами?
   О: Нет, сэр.
   В: Но вы ведь говорите, будто видели сундук открытым?
   О: И каждый раз он бывал полон и наверху лежали разметанные листы; я не
имел случая обозреть все содержимое сундука.
   В: Вам не случалось замечать, чтобы он работал с таким инструментом?
   О: Нет, сэр.
   В: Вернемся в Эймсбери.
   О: Но прежде я должен упомянуть  одно  происшествие,  имевшее  место  в
Бейзингстоке.
   В: Хорошо.
   О: Оно касается  до  горничной  Луизы.  Джонс  рассказал,  что  она  не
пожелала, как заведено, спать в отдельной комнате с тамошними служанками и
спросила себе особый покой. За общий стол она также не села,  но  просила,
чтобы немой подал ей обед наверх. И вот еще что: как уверял  Джонс,  немой
слуга из-за нее ходит сам не свой. Джонса это весьма удивило. Уж мы с  ним
судили, рядили, но так ни к чему и не пришли.
   В: Замечал он в девице те же чувства?
   О: Он никак не мог разобрать, сэр, а только усмотрел, что девица немого
не чурается. Дальше открылись новые обстоятельства, но о них в свое время.
   В: Она всегда держалась этого обычая - есть и почивать отдельно?
   О: Всюду, где только находилась для нее  комната.  А  то  на  постоялом
дворе в Уинкантоне к таким капризам не привыкли, и вышел спор  -  пришлось
обратиться к мистеру Б., и он велел уважить ее просьбу. Меня при  этом  не
было, я знаю со слов Джонса.
   В: Рассказывайте про Эймсбери.
   О: Как я уже говорил, мистер Б. предуведомил меня, что  в  Эймсбери  мы
задержимся, хотя могли бы ехать и дальше. Ему пришло  на  мысль  осмотреть
капище. Вознамерившись отправиться в долину после обеда,  он  пригласил  и
меня полюбоваться этим местом.  День  выдался  погожий,  ехать  предстояло
недалеко, а я и подлинно  любопытствовал  взглянуть.  Только,  сказать  по
правде, зрелище оказалось куда менее  приятным  и  величественным,  чем  я
воображал. Вам, сэр, не доводилось посещать это место?
   В: Видел на гравюре. Слуги поехали с вами?
   О: Только Дик. Мы с мистером  Б.  спешились,  чтобы  прогуляться  среди
камней. К моему удивлению, он показал хорошее  знакомство  со  святилищем,
хотя прежде уверял, что, как и я, приезжает сюда впервые.
   В: Из чего вы это заключили?
   О: Он пустился в пространные рассуждения о том, какой видится из нашего
века варварская религия, для какой причины ставились  каменные  колонны  и
какой вид  имело  капище  до  разрушения.  Чего-чего  не  рассказывал!  Я,
подивившись, спросил, как он обо всем этом уведал. На  что  он  с  улыбкой
ответствовал: "Смею вас уверить, Лейси, к чернокнижию я не  обращался".  И
сообщил, что сведениями  этими  обязан  преподобному  мистеру  Стакели  из
Стэмфорда,  большому  любителю  древностей,  каковой  показывал  ему  свои
рисунки и ландкарты  и  давал  объяснения.  Он  ссылался  на  читанные  им
трактаты и размышления об этом памятнике, однако нашел достойными внимания
лишь взгляды мистера Стакели.
   В: Вот когда он разговорился?
   О: Ваша правда, сэр. И с каким блеском  говорил!  Признаться,  ученость
его привела меня в большее изумление, чем вид святилища. Среди прочего  он
как бы походя спросил, разделяю ли я веру древних в благоприятные  дни.  Я
отвечал, что никогда об этом не  задумывался.  "Хорошо,  -  сказал  он,  -