онечно чуждых друг другу пород.
   Незнакомец обрывает эту безмолвную беседу так же внезапно, как и начал.
Клюка  отдергивается  и   твердо   упирается   в   пол.   Отвернувшись   с
разочарованным видом, незнакомец удаляется. Ребекка успевает заметить, что
он сильно припадает на ногу: посох с крючковатым  навершием  он  носит  не
столько из щегольства, сколько по необходимости. Еще  Ребекка  видит,  как
чиновник, согнувшись в низком поклоне, отступает в сторону. Отдает  поклон
и мистер Аскью - правда, этот кланяется не так угодливо и бредет вслед  за
своим патроном. Чиновник подходит к двери и чуть насмешливо поглядывает на
женщину. Неожиданно его правое веко подергивается - это  он  едва  заметно
подмигивает. Он исчезает и вскоре возвращается с деревянным  подносом,  на
нем - холодный цыпленок, кубок и кувшинчик с водой, кожаная пивная кружка,
потемневшая от времени, миска маринованных огурцов, солонка, два яблока  и
булка. Чиновник расставляет все это на столе и достает из  кармана  нож  и
пару двузубых вилок. Затем стаскивает камзол и швыряет на кровать, Ребекка
неподвижно смотрит в пол. Присев к  столу,  чиновник  хватает  цыпленка  и
берется за нож.
   - Вам, сударыня, надобно подкрепиться.
   Стряхнув  оцепенение,  Ребекка  садится  напротив,  у  окна.   Чиновник
протягивает ей отрезанную грудку, но женщина лишь качает головой:
   - Сделай милость, отошли лучше на улицу, моему супругу и отцу.
   - Э  нет.  Покормите  хоть  своего  ублюдка.  Если  самой  не  хочется.
Возьмите.
   Он отрезает кусок хлеба, кладет на него грудку и подвигает Ребекке:
   - Берите же. Пока вы носите ребенка, виселица вам не грозит.
   Его правое веко снова дергается, словно ему не дает  покоя  неудержимый
тик.
   - Муженек-то ваш и отец обедают не так сытно.  Что  ж,  вольному  воля.
Распорядился я отнести им хлеба с сыром. И  что  же?  Не  берут.  Говорят:
"Дьявольское угощение". И валяется теперь  это  угощение  на  улице  прямо
перед ними. За свою же доброту в грешники угодил.
   - Что ты, какой тут грех. Дай тебе Бог здоровья.
   - И тебе, сударыня. За отпущение грехов.
   Как и в те минуты, когда она в  одиночестве  творила  молитвы,  Ребекка
вновь наклоняет голову и, помолившись, принимается за еду. Не  отстает  от
нее и чиновник.  Подцепив  вилкой  несколько  пикулей,  он  обертывает  их
большим куском хлеба, в другую  руку  берет  куриную  ножку  и  поочередно
кусает то одно, то другое. Уплетает он жадно,  не  разбирая  вкуса.  Сразу
видно, что жизнь его не балует: не каждый день удается наесться досыта, и,
если видишь такое изобилие, тут уж не до  церемоний.  Ребекка  наливает  в
кубок  воды,  затем  вонзает  вилку  в  огурец.  За  ним  второй,  третий.
Сотрапезник  молча  протягивает  ей  еще  кусочек   грудки,   но   женщина
отказывается и берет яблоко. Она все смотрит на сидящего напротив человека
и, когда тот наконец расправился с цыпленком и выпил эля, спрашивает:
   - Как твое имя?
   - Имя, сударыня, у меня королевское: Джон Тюдор.
   - Где же тебя выучили так прытко писать?
   - Скорописи-то? Сам выучился.  Дело  немудрящее,  только  руку  набить.
Переписываешь иной раз ясным почерком и наткнешься на такое,  что  сам  не
разберешь - ну и пишешь, что  вздумается.  Захочу  -  пошлю  на  виселицу,
захочу - помилую. И вся недолга.
   Правое веко опять дергается.
   - Читать я умею. А писать - только свое имя.
   - Тогда у вас одной докукой в жизни меньше: писать не приходится.
   - А я бы все равно не прочь выучиться.
   Чиновник не отвечает, но лед уже сломан, и Ребекка продолжает разговор:
   - Ты женат?
   - Женат. И без жены.
   - Как так?
   - Жена мне попалась такая вздорщица  -  хуже  вас.  Что  ни  слово,  то
поперек. Ни дать ни взять из побасенок Джо Миллера  [Миллер,  Джозеф  (или
Джосайас, 1684-1738) - английский актер и юморист; в  1739  г.  был  издан
сборник его анекдотов, имевший огромную популярность].  А  поди  цыкни  на
нее: такой голос окажет, сам не будешь  рад.  И  вот  как-то  задал  я  ей
трепку. За дело. А она не стерпела и ушла из дома. То-то разодолжила.
   - Куда ушла?
   - Уж это я, сударыня, не знаю и знать не  хочу.  Куда  там  обыкновенно
уходит женщина - к другому либо ко всем чертям.  Ну  ее  совсем,  невелика
потеря. Добро бы еще красавица. Вот ты иное дело. - Он снова  подмигивает.
- Тебя бы я разыскивать стал.
   - Так она и не вернулась?
   - Нет. - Чиновник с досадой дергает плечом, как будто уже  раскаивается
в своей откровенности. - Ну да с  тех  пор  много  воды  утекло.  Тому  уж
шестнадцать лет будет.
   - А ты постоянно состоишь при одном хозяине?
   - Да уже давненько.
   - Так ты, выходит, знавал Дика?
   - Ну, знать-то его никто не знал. Такого  поди  узнай.  Зато  тебя  он,
похоже, познал. Бывают чудеса да свете.
   Женщина опускает глаза:
   - Что же он, не мужчина разве?
   - Мужчина, говоришь?
   Ребекка робко поднимает голову. Она чувствует в вопросе насмешку, но не
понимает, чем  она  вызвана.  Чиновник  бросает  взгляд  в  окно  и  снова
поворачивается к ней:
   - Ты что же, не слыхала про таких, когда этим делом занималась?
   - Каких таких?
   - Полноте, сударыня. Не  все  же  вы  были  святошей.  Вы  нынче  прямо
показали, со всей достоверностью, что мужчин знаете как свои пять пальцев.
Так-таки ничего не заметили?
   - Я тебя не постигаю.
   - А грех-то против естества,  величайшее  беззаконие?  При  коем  слуга
может заступать место хозяина, а хозяин слуги.
   Женщина устремляет на него долгий взгляд.  Чтобы  уничтожить  последние
сомнения, чиновник едва заметно кивает, веко опять легонько дергается.
   - Я не знала.
   - Неужто и намека не было?
   - Нет.
   - Ну хоть в мыслях вы такое допускали?
   - Да нет.
   - Что ж, сударыня, дай вам Бог и вперед  сохранять  этакую  невинность.
Только сами-то вы про это молчок, разве что спросят. Да не выдумайте, если
жизнь дорога, повторять это где-нибудь еще.
   Со двора доносится цокот копыт, натужный скрежет обитых  железом  колес
по камням и окрик кучера. Чиновник встает и выглядывает в окно. Лишь после
того как карета выехала со двора, он, не оборачиваясь,  как  бы  размышляя
вслух, произносит:
   - Такие толки для него нож острый.
   Затем чиновник берет брошенный на кровать камзол и надевает.
   - Теперь, сударыня, я вас оставлю. Делайте свои дела, а я скоро вернусь
и отведу вас к мистеру Аскью.
   Женщина отвечает легким кивком.
   - Говорите одну только правду. И не бойтесь: он лишь с виду такой.
   - Я и говорила правду, и дальше от нее не отступлю. Ни в едином слове.
   - Эх, сударыня, правда правде рознь. Одно дело - то, что вы  за  правду
почитаете, и совсем другое - правда истинная. От вас мы полагаем  услышать
первую, но доискиваемся-то мы второй.
   - Буду говорить, как думаю.
   Чиновник направляется к двери, но на пороге останавливается  и  бросает
взгляд на Ребекку:
   - Да, тебя бы я разыскивать стал.
   Правое веко напоследок еще раз дергается, и чиновник уходит.



        "ДАЛЕЕ РЕБЕККА ЛИ"
   показала, die at anno praedicto.

   В: Продолжим, сударыня. И помните, что свидетельствуете под присягой. И
вот что мне желательно узнать прежде всего.  Известно  ли  вам,  что  есть
содомский грех?
   О: Известно.
   В: Не случалось ли вам замечать, чтобы Его Милость и слуга его  во  все
время вашего с ними знакомства  хоть  раз  показали  наклонность  к  этому
греху? Не имелось ли знаков того, что они вместе ему предаются?
   О: Нет. Верно говорю - нет.
   В: А когда Его Милость впервые поведал вам о своей немощи,  не  имелось
ли каких указаний, что недуг его происходит от этой именно причины?
   О: Нет.
   В: А впоследствии?
   О: Нет.
   В:  Не  приходило  вам  на  мысль,  что,  какие  бы  объяснения  он  ни
представлял, как бы ни таился, а истинная причина все же  в  том  самом  и
состоит?
   О: Я знавала иных, о ком ходила такая слава, у них  повадка  другая.  В
том месте, где я греховодничала, про них чего-чего ни знают. Прозвание  им
- "петиметры" [от фр. petit malt re - щеголь,  вертопрах]  и  "смазливцы".
Расфуфырены так, что на мужчин не похожи. Уж такие хлыщи, такие  кривляки.
Только и занятий, что  строить  козни  и  злословить.  Люди  говорят,  это
оттого, что они сами себе противны:  видят,  что  им  вовек  из  грязи  не
выбраться, ну и марают грязью всех без разбора.
   В: И Его Милость был с ними несхож?
   О: Ни капельки.
   В: Когда Дик сходился с вами у него на глазах, не понуждал  ли  он  вас
совершать соитие противоестественным образом?
   О: Ни словом, ни поступком не побуждал. Молчал как каменный.
   В: Добро, мистрис Ли. На ваше суждение о сем  предмете  воистину  можно
положиться. Вы, стало быть, знаете за верное?
   О: Знаю, что по ухваткам он ничего общего с теми господчиками не имел и
слухов таких о нем  не  ходило.  На  что  уж  у  мистрис  Клейборн  любили
перемывать косточки гостям - бывало, распустим языки и  ну  пересказывать,
какой у кого изъян да какие о ком толки. Но про Его Милость в этом  смысле
никто не поминал. Тоже и лорд Б. у меня про него выпытывал, - а это  такая
ехидна, другой во всем Лондоне не сыскать. Услыхать  худое  о  приятеле  -
большей радости для него нету. Но и тот не давал никакого намека на  такой
порок. Только прохаживался насчет холодности Его Милости  -  что  он  свои
книги и ученые занятия ни на какие женские стати вроде моих не  променяет.
И все допытывался, не победила ли я в нем эту страсть.
   В: Что же вы на это?
   О: Что он в Его Милости обманывается. Тем самым его самого обманула.
   В: Хорошо. Теперь - про пещеру.
   О: Только знай, мистер Аскью: я стану говорить правду.
   В: А я по своему усмотрению поверю или не поверю.
   О: Правда - верь или не верь - останется правдой.
   В: Тогда мое неверие ей не в убыток. Рассказывайте.
   О: Стали мы подниматься к пещере, но самой пещеры еще не видели  -  она
скрывалась от наших глаз за взгорком. И тут откуда ни возьмись дорогу  нам
заступила леди в серебре.
   В: Как - в серебре?
   О: Наряд на ней был преудивительный - словно как из серебра.  А  узоров
на нем не было, ни цветочных, никаких. А еще удивительнее, что она  носила
узкие штаны - вот как носят поверх коротких панталонов моряки  и  северные
жители. Я как-то видела одного такого, когда он верхом ехал по Лондону.  И
на ней были такие же, только уже. В обтяжку, как лосины. И курточка,  тоже
в обтяжку и из такой же серебристой материи. А на ногах сапожки из  черной
кожи - вроде мужских для верховой езды,  только  что  голенища  пониже.  И
смотрит она так, словно нас-то и поджидала.
   В: И вы положительно утверждаете, что она будто из-под земли выросла?
   О: Похоже, она до поры хоронилась в укрытии.
   В: Отчего же вы взяли, что она непременно леди?
   О: Видно, что не из простых.
   В: Имела она сопровождение? Был ли при ней грум или слуга?
   О: Нет, она стояла одна.
   В: Молодая или в летах?
   О: Молодая, пригожая. Волосы не собраны. Пышные, прямые, ни  завиточка.
И черные что вороново крыло. На лбу выстрижены ровно, как по ниточке.  Так
чудно!
   В: А шляпа или чепец?
   О: Ничего этого она не носила. И знаешь, у  нее  не  только  наружность
была диковинная, а и повадка. Стоит ли, ходит ли -  все  не  как  леди,  а
будто бы молодой джентльмен из тех иных, что всегда держатся  просто,  без
принужденности,  а  чванство  да  церемонии  ни  в  грош  не   ставят.   И
приветствовала она нас странным манером: сложила руки перед  собой,  точно
при молитве - вот так - и тут же опустила. Сделала она это походя, вот как
махают рукой приятелю при встрече.
   В: Была ли она удивлена вашим появлением?
   О: Нисколько.
   В: Как ответствовал на это Его Милость?
   О: Тотчас пал на колени и обнажил голову, как бы изъявляя почтение. Дик
за ним. Пришлось и мне тоже. Но к чему  это  и  кто  эта  леди,  мне  было
невдомек. Она же в ответ  улыбнулась  с  таким  видом,  будто  вовсе  этой
учтивости не ждала, но находит ее для себя приятной.
   В: Она что-нибудь произнесла?
   О: Рта не раскрыла.
   В: А Его Милость с ней не заговорил ли?
   О: Он только стоял на коленях, опустив голову, словно бы показывал, что
не смеет глаз на нее поднять.
   В: Не показалось ли вам, что прежде они уже встречались?
   О: Я только то разобрала, что Его Милость, как видно,  знает,  кто  она
такая.
   В: Не имел ли Его Милость от нее  какого-либо  знака  или  приветствия,
лишь ему предназначенного?
   О: Нет.
   В: Из какой материи был сшит этот чудесный наряд?
   О: Я такой сроду не видывала. Блестит точно наиотменнейший шелк, но при
движении заметно, что мягкостью шелку уступает.
   В: Леди, говорите, молодая?
   О: Не больше как моих лет.
   В: Далеко ли от вас она Стояла?
   О: Много если за полсотни шагов.
   В: Какова она была наружностью: природная англичанка или же иноземка?
   О: Нет, не англичанка.
   В: Из каких же тогда?
   О: Да вроде той, какую два лета назад показывали в балагане близ  Мэлла
- по прозвищу Корсарша. Ее взяли с корабля, захваченного в Западных морях.
Лютостью, сказывали, всех морских разбойников превзошла, даром что была  у
корсарского  капитана  в  полюбовницах.  Тот  был  вероотступник,  его   в
Дептфордском порту повесили, а ее пощадили. Мы, которые за  погляд  деньги
платили, стоим вокруг, а она жигает глазами: когда бы не  оковы,  всех  бы
порешила. А собой  статная  и  красоты  неописанной.  Клейборн  подумывала
откупить ее к себе в бордель для ретивейших распутников: им  ее  укрощение
будет кровь горячить. Да что-то не  сошлись  в  цене.  Притом  хозяева  ее
сказывали, она такого срама не перенесет и скорее наложит  на  себя  руки,
чем даст собой овладеть. Нет-нет, ты не думай, это не она стояла тогда  на
тропе. У этой леди лицо было не свирепое, а доброе.
   В: Женщина из балагана - она кто была? Арапка? Турчанка?
   О: Вот не знаю. Глаза и  волосы  черные,  лицо  смуглое  впрожелть.  Ни
румян, ни белил. Немного походила на евреек, которых мне случалось  видеть
в Лондоне, только те все больше застенчивые и  боязливые.  А  про  эту,  в
балагане, люди говорили, будто она не истинная  корсарша,  а  обыкновенная
цыганка, нанятая корсаршу изображать... Это я  рассказываю,  как  оно  мне
представлялось тогда, на тропе, при первом ее появлении.
   В:  Отчего  вы  сказали,  что  она  повадкой   походила   на   молодого
джентльмена?
   О: Оттого что не манерничала вроде лондонских дам - не  было  ей  нужды
доказывать свою знатность  модными  нарядами  и  жеманством.  А  когда  мы
преклонили колена, она заметно смешалась - видно, почла это за  лишнее.  А
потом с озадаченным видом уперла руки в бока: совершеннейший мужчина.
   В: Разгневалась?
   О: Вовсе нет - улыбнулась: мы ее, похоже, забавляли.  И  вслед  за  тем
неожиданно отвела руку назад, как бы приглашая войти в дом или в  комнату.
Ну как хозяйская дочка, пока родители не вышли, сама встречает  на  пороге
гостей.
   В: Не выражал ли ее вид злобу или угрозу?
   О: Что я про нее Джонсу наплела, это все, прости Господи, поклеп. А  по
правде, я лишь то разобрала, что платье и манеры у нее не  наши,  что  она
чудо как хороша и простодушна. Хоть ни Англии, ни обычаев наших не  знает,
зато держится так свободно и нестесненно, как ни одна англичанка не умеет.
   В: Что же было дальше?
   О: Она вновь сложила руки вот так, а потом повернулась и  пошла  прочь.
Идет как ни в чем не бывало,  точно  гуляет  на  досуге  по  своему  саду.
Сорвала цветик, понюхала - и дальше. Про нас будто и думать забыла.  Тогда
Его Милость встал с колен, и мы  поднялись  туда,  откуда  она  появилась.
Тут-то нам это место и открылось, и пещера показалась. А у пещеры стоит та
самая леди и указывает на  озерцо,  будто  бы  велит  подождать  возле.  И
исчезла в темной пещере.
   В: Тропа, которой вы поднимались, казалась  торной?  Часто  ли  по  ней
хаживали?
   О: Едва-едва заметная: одно название что тропа.
   В: Не полюбопытствовали вы у Его Милости, кто такая эта леди?
   В: Я спросила, и он ответил так: "Дай Бог,  чтобы  она  сделалась  тебе
подругой". Только и сказал.
   В: Дальше.
   О: Подошли мы к озерцу, к стоящему,  где  пещера,  камню.  Его  Милость
остался в сторонке, а я  опустилась  на  колени  у  самой  воды.  Умылась,
напилась - а то ведь солнце пекло, мочи нет как жарко.
   В: А что, сударыня, не пошатнулся ли у вас разум от хождения по  этакой
жаре? Я не говорю, что вы лжете, однако ж не могло ли статься,  что  вы  в
смятении ума увидали  не  въявь  случившееся,  но  то,  что  показало  вам
разгоряченное воображение?
   О: Нет тут никаких сомнений.
   В: Женщина, мало того, знатная дама и в  придачу  иноземка  -  и  вдруг
совсем одна в этой глуши. Я таких примеров не припомню.
   О: В этой истории будет много еще беспримерного. Дай досказать  и  суди
сам.
   В: Что ж, досказывайте.
   О: И вот  Его  Милость  подошел  ко  мне  и  промолвил:  "Пора,  Фанни.
Хранители ожидают". А надобно тебе знать, что, пока мы  пребывали  в  этом
месте, у меня на душе вдруг сделалось тревожно.  Не  понравилась  мне  эта
мрачная пещера: не путь к целебному источнику, а сущие врата  адовы.  И  я
призналась Его Милости, что мне  боязно,  и  он  отвечал:  "Поздно  теперь
бояться". Я просила его дать мне слово, что эта  затея  не  обернется  для
меня бедой, но он на это пригрозил, что за ослушание меня ждет беда и того
злее. Я стала выведывать про хранителей вод, и тут он вышел из терпения  и
прикрикнул: "Довольно слов!" -  и  потащил  к  камню,  где  стоял  Дик,  и
принудил надеть майский венец. Дик ухватил меня за руку и повел к  пещере,
а Его Милость следовал несколько позади, как бы из почтения. Но мне в  тот
миг с перепугу вообразилось, будто это  на  тот  случай,  если  я  вздумаю
убежать. Иду ни жива ни мертва. Господи помилуй, думаю, не бесы ли  это  в
человечьем обличье? А воды, о коих речь, - не те ли воды, в которых  кипят
грешники в бездне адовой? А хранители их, которых я вот-вот увижу, - уж не
сам ли это дьявол? И как ударило мне это в голову, так я тотчас  бросилась
на колени и взмолилась, чтобы Его Милость открыл мне правду. Подлинно, что
я грешна, но мало ли на свете есть людей грешнее меня? Неужели  же  он  не
умилосердится, не избавит меня от неведомой кары? На  это  Его  Милость  в
сердцах обозвал меня малоумной: если я думаю, что они хотят ввергнуть меня
в ад, то для чего мне страшиться адских мук? Напротив, там  меня  приветят
как  родную:  большую  я  аду  службу  сослужила.  Не  я  ли  была  верной
приспешницей нечистого? Уж если мне  чего  и  бояться,  так  скорее  гнева
небесного. Сказал - и потащил дальше.
   В: Не грозил ли он вам шпагой?
   О: Нет. Шпагу достал, это правда, но угрозы никакой  не  делал.  Он  не
злобился, а словно бы досадовал, что  я  не  в  ту  сторону  принимаю  его
замысел.
   В: Вернитесь немного назад. Прежде чем Его Милости к  вам  подойти,  не
получил ли он из пещеры какого знака о том,  что  время  приспело?  Может,
женщина в серебре его поманила или слуга?
   О: Не знаю. Я тогда была отвлечена своими страхами и недоумениями, а на
пещеру и не смотрела.
   В: А не приметили вы подле пещеры выжженного места?
   О: И верно. Забыла рассказать.
   В: И как оно вам показалось?
   О: Пепелище свежее, но пепла мало наберется. Кругом выжжено, как  после
большого костра.
   В: Хорошо. Дальше.
   О: После солнечного света я сперва ничего в пещере  не  видела  -  тени
какие-то. Шла, куда Дик ведет. И вот поворотили мы налево, а там...
   В: Что же вы запнулись?
   О: Червь.
   В: Какой такой червь?
   О: Висит на воздухе посреди пещеры как бы раздутый белоснежный  червище
преогромной величины.
   В: Что за притча!
   О: Да-да. Видом совершенный червь, хоть и не взаправдашний. Смотрит  на
нас сверху, глазище горит. У меня кровь в жилах заледенела. Я  ведь  тогда
не понимала, что это за тварь. Не удержалась и в  крик.  Тут  Его  Милость
вышел в