усерднейший слуга
   Генри Аскью.

   К сему прилагаю список послания, полученного мною от мистера Сондерсона
из Кембриджа, с намерением показать, сколь  высокого  мнения  были  ученые
наставники младшего сына В.Сиятельства о его талантах. О  мистере  Уистоне
[Уистон, Уильям (1667-1752) - естествоиспытатель и математик, автор работы
"Новая теория Земли"; изучая исторические источники, пришел к выводу,  что
первые христиане исповедовали учение, сходное с арианством; это дало повод
богословам и  ученым  обвинить  Уистона  в  вольнодумстве]  В.Сиятельство,
несомненно,  наслышаны:  это   вздорный   вероотступник   и   вольнодумец,
tener-veneficus [вкрадчиво-ядовитый (лат.)], за что  и  был  отставлен  от
места в Кембридже, занимаемого теперь мистером Сондерсоном; за минувшие  с
той поры двадцать пять лет он  озлобился  и  расходился  пуще  прежнего  и
теперь, поговаривают, дожидается кончины своего преемника в надежде  вновь
выдвинуться и опять занять место, с коего его вполне заслуженно согнали.
   Г.А.


   Кембридж, Колледж Христа, месяца сентября восьмого дня.
   Милостивый государь.
   Сим уведомляю, что  письмо  Ваше  от  27  августа  мною  получено  и  я
незамедлительно  приступаю  к  ответу,  хотя  по  причине  своего   изъяна
принужден диктовать. Боюсь, сэр, что в том насущнейшем деле, за которым Вы
ко мне обратились, я помочь бессилен. Я не имел приятности  встречаться  с
Его Милостью вот уже два года; в последний раз я удостоился этой радости в
пору выборов, сиречь в апреле 1734 года, когда Его Милость, заехав  в  наш
город, сделал мне честь своим  посещением.  С  тех  пор  мы  лишь  изредка
обменивались письмами, исключительно до математики и алгебры относящимися.
В последнем своем письме, от 24 марта, он желал  мне  успехов  в  грядущем
учебном году и сообщал о своем  намерении  в  скором  времени  побывать  в
Кембридже, а летом отправиться в  путешествие  по  Франции  и  Италии;  до
отбытия же за границу  он  надеялся  как-нибудь  по  благоприятной  погоде
завернуть ко мне, дабы испросить совет, кого  бы  ему  стоило  посетить  в
чужих землях. Увы, больше ни писем, ни известий о нем не воспоследовало, и
я уже было  полагал  его  в  отъезде.  Новость  о  его  исчезновении  меня
встревожила и озадачила. Кроме вышесказанного в его мартовском  письме  не
содержалось ничего, касающегося до его личных обстоятельств.
   Что же надлежит до познаний Его Милости, то, сказать по  чести,  равных
ему среди моих учеников наберется немного, а выше него  не  поднимался  ни
один. Может быть, Вам известно, что я четвертый  по  времени  лукасианский
профессор [первая кафедра математики в Кембридже была учреждена в 1663  г.
неким Генри Лукасом, который взял на себя расходы  по  ее  содержанию  при
условии, что кафедра будет носить его имя; отсюда - звание  "лукасианского
профессора"] в этом университете, каковым состою с 1711  года,  а  посему,
удостаивая  Его  Милость  столь  высокого  отзыва,  я,  право   же,   имею
достаточные основания для сравнения.  По  моему  суждению,  дарования  Его
Милости таковы, что, не будь тому помехою его титул, он по  праву  мог  бы
украсить собою сей университет к вящей славе последнего - чего не скажу  о
многих других особах, избранных за  последние  два  десятилетия  в  ученый
совет.
   Насмотревшись на молодых джентльменов столь же  знатных  фамилий,  я  с
прискорбием свидетельствую, что, какую бы любовь к наукам и прилежание  ни
выказывали бы они в стенах университета, по выходе из оного о  науках  они
тут же забывают. Не то  Его  Милость:  он  и  поныне  с  изрядным  рвением
продолжает упражняться в математике и иных  науках,  ей  сопутствующих.  Я
часто имел случай убедиться, что в предметах этих  он  отменно  начитан  и
умеет превосходнейшим образом применять свои познания на деле.  Таково  не
только мое мнение: в том же ручается и  мой  именитый  предместник  мистер
Уистон, каковой, может, и вызывает нарекания по причине своих взглядов  на
религию, зато уж как математик положительно  безупречен.  Того  же  мнения
держалось и еще более великое светило, просвещеннейший предместник мистера
Уистона in cathedra Lucasiana [на Лукасианской кафедре (лат.)]  сэр  Исаак
Ньютон. Не раз я представлял на  суд  обоих  джентльменов  выведенные  Его
Милостью теоремы и  предложенные  им  решения  задач,  и,  хотя  до  самой
прискорбной кончины сэра Исаака между джентльменами ни в чем  согласия  не
было, в одном они были единодушны  -  что  сей  молодой  философ  поистине
достоин внимания.
   Опасаясь наскучить Вам этими материями, все же добавлю, что сам  я  вот
уже  несколько  лет  изобретаю  наилегчайший  способ  при  помощи  таблицы
производить умножение больших чисел, и о трудностях, встречающихся мне  на
этом  пути,  я  не  единожды  советовался  с  Его  Милостью,  всякий   раз
обнаруживая, что в силу своего умения он  помогает  мне  в  одолении  этих
трудностей лучше, чем кто-либо другой. Он имел дарование  особого  склада:
дюжинный ум пытался бы решить эту  задачу,  внося  в  общий  замысел  лишь
мелкие  поправки  и   улучшения,   тогда   как   Его   Милость   подвергал
внимательнейшему разбору самые начала, на которых  основывался  способ,  и
часто предлагал для решения задачи более подходящие и  прочные  основания.
Получить совет столь отменного помощника, по моему мнению, редкая удача.
   Если же спросить меня о его недостатках, я  бы  назвал  его  склонность
прельщаться взглядами и теориями, принадлежащими до естествознания, в коих
я усматриваю скорее фантазии, чем вероятные либо на  опыте  подтвержденные
истины. К таковым отношу я и тот домысел, за разъяснением коего Вы ко  мне
обращаетесь. Упомянутый Вами ряд чисел  впервые  был  выведен  в  трактате
"Liber Abaci" ["Книга абака" (лат.)], сочинении ученого итальянца Леонардо
Пизанского [Леонардо Пизанский (Леонардо Фибоначчи, 1180-1240), выдающийся
итальянский математик Средневековья]. Ряд этот был составлен самим автором
- однако, по его  признанию,  предназначался  всего  лишь  для  исчисления
беспрестанно плодящихся кроликов в садке. Но Его  Милости  мнилось,  будто
эту пропорцию (остающуюся неизменной, до каких бы пределов  ни  продолжали
числовой ряд) можно обнаружить во всем строе природы, вплоть  до  движения
планет и расположения звезд небесных; она виделась ему даже и  в  строении
растений и размещении их листьев, так что  он  обозначил  сие  соотношение
особым,  взятым  из  греческого   языка   словом   phyllotaxis   [взаимное
расположение листьев  (греч.)].  Он  также  полагал,  что  это  простейшее
соотношение можно проследить в истории сего мира, как  в  прошлой,  так  и
имеющей быть впереди, и кто сумеет постичь его до  конца,  получит  способ
посредством  математических  действий  предсказывать  грядущие  события  и
трактовать прошлое.
   Мне же думается, сэр, что он  выводит  чрезмерно  важное  следствие  из
пустячного совпадения в вещественных явлениях  низшего  порядка;  я  также
предполагаю, что винить в этом заблуждении следует не его самого,  но  его
высокий дворянский титул, поскольку именно он  не  допускает  Его  Милость
каждодневно приобщаться знаниям, имеющим хождение в кругу людей ученых,  и
обсуждать сии предметы с настоящими знатоками,  отчего  и  нашло  на  него
помрачение, которое я, с Вашего позволения, назвал бы dementia in  exsilio
[безумие в изгнании (лат.)].  Как  говаривают  в  нашем  университете,  In
delitescentia non est scientia, сиречь кто укрывается или обитает вдали от
знаний, тот ими до конца не овладеет.
   Надобно Вам заметить, сэр, что в вопросах, касающихся до моей науки,  я
привык высказываться не обинуясь, и  когда  пять  лет  назад  Его  Милость
представил мне свои соображения на сей  предмет,  я  подверг  их  строгому
разбору и нашел неосновательными. И вот из-за того, что я посмел  оспорить
многие не в меру бойкие выводы, сделанные им из этого допущения, меж  нами
впервые пробежал холодок. В дальнейшем мы, благодарение Богу,  помирились,
причем условия мира выставил Его Милость: он объявил, что слишком  дорожит
нашим дружеством, чтобы на  горе  ему  длить  спор  о  домыслах,  доказать
которые он, по собственному  признанию,  не  в  силах  (под  домыслами  он
разумел свои химерические предложения о возможности предугадывать  будущее
при помощи вышесказанных чисел). Он предложил, чтобы мы, будучи  истинными
amici  amicitiae  [букв.:  друзья  дружбы  (лат.)]  (по  собственному  его
выражению), впредь никогда не заговаривали об этом предмете,  ставшем  для
нас яблоком раздора. Слово свое он сдержал и ни при встречах со мною, ни в
письмах больше уж к своей теории не возвращался, из чего я было  заключил,
что со всякими изысканиями по сему предмету покончено.
   Где пребывает Его Милость в настоящее время, я, как  уже  указывал,  не
имею ни малейшего понятия и  даже  не  знаю,  что  Вам  посоветовать.  Мне
остается  лишь  уповать  на  то,  что  этот  достойнейший,   способнейший,
любезнейший и благороднейший человек, коего я имел  честь  называть  своим
другом, в скором времени сыщется живой и невредимый.
   Ваш покорный слуга
   Николас Сондерсон. A.M.
   [сокр. от Artium Magister - магистр искусств (лат.)]
   Regalis Societatis Socius [член Королевского общества (лат.)].
   Записано мною: Энн Сондерсон, дочь.



        "ДОПРОС И ПОКАЗАНИЯ ДЭВИДА ДЖОНСА,"
   данные под присягою сентября 9 числа, в десятый год правления
   Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля
   Великой Британии, Англии и прочая.

   Я зовусь Дэвид Джонс. Я уроженец Суонси, ровесник нынешнему веку:  имею
тридцать шесть лет от роду. Я холост. Нынче служу в  конторе  корабельного
поставщика.

   В: Насилу вас отыскали, Джонс. Задали вы нам задачу.
   О: Знаю, сэр. Виноват.
   В: Вы прочли краткое изложение показаний мистера Фрэнсиса Лейси?
   О: Прочел, сэр.
   В: Признаете ли, что вы и есть тот самый Джонс, о коем он рассказывал?
   О: Признаю, сэр. Как бы я мог отрицать.
   В: Однако ж перед человеком, которого я за вами  послал,  вы  от  этого
имени открещивались.
   О: Я же не знал, кто он таков, сэр. А о мистере Лейси поначалу и помина
не было. Я, изволите видеть, почитаю этого  достойного  джентльмена  своим
другом, чуть что - я за него горой: это мой долг. Вон и пословица говорит:
дружбу водить - себя не щадить. Тем паче, что  во  всем  приключившемся  в
апреле он виноват не больше, чем Джонс.
   В: Мой человек доносит,  что  вы  и  при  упоминании  о  мистере  Лейси
продолжали отпираться - даже показали под  присягой,  будто  это  имя  вам
незнакомо.
   О: Да я просто хотел его испытать, сэр.  Проверить,  точно  ли  он  так
хорошо осведомлен,  как  уверяет.  А  как  убедился,  так  сразу  лгать  и
перестал.
   В: Только чтобы уж и вперед не лгать.
   О: Не стану, сэр. Право, не стану.
   В: Смотрите же. Начнем с самого вашего отбытия из Лондона. Но прежде  я
желаю знать, не усмотрели ли вы в показаниях мистера Лейси -  в  том  виде
как они записаны - каких-либо сведений, представляющихся вам неправдой.
   О: Никак нет, сэр.
   В: А каких-либо неточностей?
   О: Тоже нет, сэр. Помнится, именно так оно и было.
   В: А каких-либо упущений?  Не  случалось  ли  вам  обнаруживать  важные
обстоятельства и скрывать их от мистера Лейси?
   О: Нет, сэр. Мне было положено докладывать ему про все, что я узнавал и
примечал. Так я и поступал.
   В: Стало быть, к его показаниям вам прибавить нечего?
   О: Нечего, сэр. Как Бог свят, нечего.
   В: Мистер Лейси показал, что вы, не спросив его дозволения, ударились в
бега. Вы это подтверждаете?
   О: Да, сэр. Все было так, как я ему отписал, сэр.  Уж  больно  хотелось
проведать престарелую матушку, царство ей небесное. А из тех краев до  нее
рукой  подать:  перебрался  через  залив  -  и  дома.  Когда  еще   случай
подвернется. Как говорится, своя рубаха ближе к  телу.  Знаю,  я  поступил
нехорошо. Но я, изволите видеть, прежде был  дурным  сыном  и  теперь  вот
решил загладить вину.
   В: Разве вы не освобождались от обязательств перед мистером  Бартоломью
на другой же день? Что бы вам не подождать  немного  и  не  отпроситься  у
мистера Лейси?
   О: Я думал, он не отпустит.
   В: Отчего же?
   О: Да ведь он у нас джентльмен опасливый. Вдруг у него не стало бы духу
ехать дальше через те края без попутчика.
   В: Разве он не был вам верным другом - хоть тогда, хоть прежде?  Не  он
ли вам и работу подыскал?
   О: Ваша  правда,  сэр.  Я  потом  извелся  от  стыда.  Но,  как  добрый
христианин, разве мог я не исполнить сыновний долг? Вот и сбежал.
   В:  Сбежали  в  надежде,  что  по  возвращении  в  Лондон  сумеете  его
умилосердить?
   О: Была такая надежда, сэр. Сердце  у  него  отходчивое,  дай  Бог  ему
здоровья. И тоже ведь христианин.
   В: Расскажите, каков вам показался слуга мистера Бартоломью Дик.
   О: Я, сэр, ничего путного о нем сказать не могу. Джонс при  расставании
знал о нем не больше, чем при первой встрече.
   В: Не приметили вы в нем каких-либо странностей?
   О: А что все примечали, то и я приметил. Чтобы такого да в услужение  к
джентльмену - как есть ирландская небывальщина. На лакейскую должность - с
его силой и статью - он еще годился. Но и только.
   В: Вы разумеете, что на слугу при джентльмене он не походил?
   О: Спору нет, приказы он исполнял недурно. Притом такому  слуге  хозяин
мог без опаски доверить любую тайну.  И  пожитки  тоже.  Среди  скарба  на
вьючной лошади был увесистый сундучишко, так этот самый Дик  меня  к  нему
близко не подпускал. В первый же день я было сунулся помочь поднести, а он
меня и оттолкни. И так всю дорогу. В рассуждении хозяйского добра - цепной
пес, а не слуга.
   В: Что еще необычного было в его повадке?
   О: А то, что хоть бы все вокруг со смеху помирали, он никогда  даже  не
улыбнется. Помнится, в Бейзингстоке выходим мы с ним поутру к  колодцу,  а
там потеха: служанка за какую-то  дерзость  осерчала  на  конюшего,  хвать
ведро и за ним - хотела, значит, водой окатить, да  только  растянулась  и
сама облилась. Что смеху было! Покойник - и тот бы прыснул. А Дику хоть бы
что. Стоит как на панихиде. И  лицо  такое,  словно  нашел  грош,  обронил
шиллинг.
   В: Такого он был сумрачного нрава?
   О: Скорее, недалекого ума. Точно как с луны свалился. Ни дать ни  взять
деревянный истукан. Иное дело - с женским полом. Вот я, с дозволения вашей
чести, расскажу один случай...
   В: Хозяин внушал ему робость?
   О: Не похоже, сэр. Услужал он хозяину исправно, однако ж и  без  особой
прыти. Дадут знак - он и делает что велено. Кое-какие знаки я  разобрал  и
пытался с ним объясниться, да только зря старался.
   В: Отчего же?
   О: Уж и не знаю, сэр. Всякие немудреные приказы -  "помоги  привязать",
"пособи поднести" - это он понимал. Но когда  я  от  нечего  делать  хотел
по-приятельски разузнать, как он живет, что у него на душе - не понимает и
все тут. Точно я говорю по-валлийски, как моя матушка.
   В: Может, не такой он был и простак?
   О: Может быть. Если призадуматься, может, и правда.
   В: У  меня  имеются  показания  мистера  Пуддикумба,  хозяина  "Черного
оленя". Он приводит ваш рассказ, будто  однажды  ночью  с  Диком  случился
припадок безумия.
   О: Мало ли я баек по  пути  насочинял.  Что  называется,  для  красного
словца.
   В: Так это неправда?
   О: На то была воля мистера Лейси и джентльмена, сэр.
   В: Это они вам велели распустить слух, что парень от  луны  мешается  в
уме?
   О: Не то чтобы именно про это. Но раз у Дика  язык  связан,  то,  чтобы
люди на нас не косились, мне было наказано изображать отчаянного пустомелю
- нести что в голову взбредет.
   В: Не сказывали вы служанкам, чтобы они Дика остерегались?
   О: Может, и сказывал, сэр. А коли сказывал, то совет нелишний.
   В: Как вас понимать?
   О: Он же не кастрат итальянский,  не  Харянелли  [искаж.  от  Фаринелли
(псевдоним Карло Броски, 1705-1738); итальянский певец-кастрат, с  большим
успехом выступавший в те годы в Лондоне; вскоре после описываемого времени
покинул Англию, не снеся насмешек, которым подверг его Филдинг в  комедиях
"Пасквин" и "Исторический календарь за 1736  год"].  Что  с  изъяном,  это
правда, но ведь не такого рода изъян.
   В: Вы намекаете на его связь с горничной Луизой?
   О: Именно, сэр.
   В: И с иными девицами, что встречались в пути?
   О: На других он и не глядел, сэр. Другие - так, баловство. Ну разве что
приволокнется за какой бабенкой на кухне у Пуддикумба.
   В: А вам, Джонс, разве  не  вздумалось  приволокнуться  -  да  еще  как
бессовестно?
   О: Шутил, сэр, право, шутил - и больше ничего. Много ли мне от нее было
нужно? Один поцелуй.
   В: И одна ночь в ее постели?
   О: Как быть, сэр, ведь я еще не так чтоб стар. Я как-никак  мужчина,  и
меня, с позволения  сказать,  порой  разбирает.  А  тут  эта  фефела:  как
взглянет  на  меня  за  ужином,  так  и  осклабится.  Самая   обыкновенная
деревенская клуша.
   В: Хорошо. Вернемся к Луизе. В каких вы сейчас мыслях касательно  того,
о чем рассказывали мистеру Лейси - что  будто  встречали  ее  у  заведения
Клейборн?
   О: Ту-то я видал мельком: прошмыгнула мимо -  и  в  дом.  А  ночью  при
факелах хорошо не  разглядишь.  Я  говорил  мистеру  Лейси,  что  не  могу
ручаться, а теперь точно знаю: ошибался. Глаза наши злоискательны:  все-то
им видится дурное. То была не Луиза, меня обмануло сходство.
   В: Стало быть, вы уверены, что обознались?
   О: Уверен, сэр. А разве не так?
   В: Почему вы спрашиваете?
   О: Да вы  как  будто  сомневаетесь.  Насторожились,  точно  какое  лихо
учуяли. Право же, мне это только померещилось.
   В: Вы доподлинно знаете, что Луиза не та, за кого вы ее сперва почли?
   О: Я поверил на слово мистеру Бартоломью, сэр.  Лучше  сказать,  мистер
Лейси поверил ему на слово, а уж я мистеру Лейси. Если с него этого  слова
довольно, то с меня и подавно.
   В: Вы много с ней беседовали?
   О: Мало, сэр. Она с  самого  начала  задала  такого  форсу,  что  и  не
подступись. Чопорная, что монашкина курица. Иной  раз  поравняемся  с  ней
мимоходом или сядем вместе ужинать - взглядом  не  удостоит.  Словечком  в
пути переброситься - ни-ни. Недаром прозывалась на французский лад.
   В: Откуда бы у горничной взялось столько чванства?
   О: Такую уж моду забрала нынче их сестра. Всякая, черт их дери,  корчит
из себя госпожу.
   В: Извольте в этих стенах выражаться пристойно!
   О: Виноват, сэр.
   В: Не слыхали вы, чтобы у нее имелось другое имя?
   О: Нет, сэр. От кого бы мне было узнать?
   В: Известно ли вам имя той, которую  вы  видели  входящей  в  заведение
Клейборн?
   О: Нет, сэр. И мой спутник, который мне ее указал, тоже не знал  ее  по
имени. Только слышал, что в заведении ее величают Квакершей и  для  гостей
она лакомый кусочек.  Мы  было  решили,  что  джентльмен,  коего  мы  туда
доставили, тоже к ней пожаловал. Маркиз Л., сэр.
   В: А, так вы доставили его в портшезе?
   О: Да, сэр. Когда другой работы не находилось, я,  бывало,  зарабатывал
на пропитание и таким промыслом.
   В: И часто вы доставляли гостей к этому дому?
   О: Иной раз случалось, сэр. Это уж как придется.
   В: Неужели же вы не прознали, как зовутся по имени тамошние потаскухи?
   О: Нет, сэр. Мне только сказывали,  будто  там  собраны  наиотменнейшие
шлюхи Лондона - оттого-то охочие до бабья богатые  простофили...  виноват,
сэр, я хотел сказать - знатнейшие лондонские джентльмены в этом доме так и
толкутся.
   В: Вы точно знаете, что  девица,  которая  с  вами  путешествовала,  не
шлюха?
   О: Теперь уж точно.
   В: Не расспрашивали вы Луизу про ее жизнь - откуда она родом и прочее?
   О: Расспрашивал, сэр, и не раз. Давно ли в услужении,  у  кого  служила
прежде. Только в Эймсбери отстал. Слова от нее добиться -  как  от  скряги
подаяния. А если и промолвит словечко, то ни о чем не промолвится. Про нее
не скажешь, что язык без костей!