отал  Том.  - Не  знаю,  как это  у меня
выскочило. Во всяком случае я не хотел тебя обидеть.
     - А я тебя знаю, - сказала она наконец. Одного взгляда ее чуть бледных,
переливчатых глаз было  достаточно, чтобы у Тома закружилась  голова.  - Все
утверждают, что ты станешь великим магом.
     -  Мне уже слегка осточертело это слышать,  - с неожиданной для  самого
себя резкостью заявил Том. Роза вздрогнула, точно от пощечины. Плечи  ее под
шелком рубашки Дэла задрожали. - И кто, скажи на милость, эти "все"?
     - Дэл и мистер Коллинз. Особенно мистер Коллинз.
     - Он что, говорил с тобой обо мне?
     - Конечно, и не раз. Еще прошлой зимой.
     Дэл чему-то улыбнулся.  Том, озадаченный,  переводил  взгляд с него  на
девушку.
     - Но прошлой зимой он еще меня не знал...
     - Знал, - коротко возразила Роза, не вдаваясь в детали.
     Теперь она не отводила взгляд, а твердо и спокойно смотрела прямо ему в
глаза.  Том  вспомнил,  что  она на год их старше, но  теперь эта  разница в
возрасте казалась ему десятью годами как минимум:  тоненькая и хрупкая,  как
цветочный  стебелек,  она в  эти минуты  выглядела  неожиданно по-взрослому,
по-женски.  И в то же время  ее полные губы  и высокий  лоб  так  и излучали
ранимость.  Это  впечатление усиливали  до сих пор  не  высохшие,  слипшиеся
волосы. Том  вдруг понял, что завидует Дэлу, его близкому знакомству с  этой
необыкновенной девушкой.  Роза  Армстронг  своим совершенством  походила  на
прекрасную статую.
     Ожившую статую...
     - Он сотворил меня, - внезапно заявила Роза.
     Том вздрогнул - слова эти его огорошили, но девушка тут же пояснила:
     -  Я  была  ничем,  полным   ничтожеством,  до  знакомства  с  мистером
Коллинзом. В голове у меня не было  ни  единой мысли.  - Она снова взглянула
так, словно ее только что глубоко обидели. - Я бы ему простила что угодно...
     - И часто ты его прощаешь? За что именно?
     - В основном  за то, что он ужасно много пьет, а мне  это  не нравится.
Когда он сильно переберет, он так меняется...
     Том кивнул: в этом он убедился в полной мере.
     - А зачем  ты тогда, ночью, отправилась  на холм, одетая по-зимнему?  -
спросил он. - Да еще с дымовой шашкой.
     - Он меня попросил. Одежду тоже дал мне он.
     - Попросил? И этого, по-твоему, достаточно?
     - Конечно.
     - Ты знала, что спектакль этот предназначался для нас?
     - Ну, я догадывалась,  что кто-то должен был меня увидеть. Иначе в этом
не было никакого смысла.
     - А он тебя тоже прощает?
     - Господи, за что?
     - Ну, например, за то, что ты зашла  сюда. Я  встретил  его в коридоре,
пьяного в стельку. Он сказал, что собирался предостеречь Дэла, но теперь это
сделаю  я.  Хотя он ничего не  объяснил,  но, полагаю,  это  предостережение
относится к твоему пребыванию здесь, у Дэла.
     Лицо ее залилось краской.
     - Да, наверное... То есть, безусловно, мне сюда не следовало приходить.
Но, может быть, завтра все утрясется.
     - То есть когда он протрезвеет?
     Она кивнула.
     - Но все равно мне надо уходить. Дэл, я... Ну, ты знаешь.
     На Тома снова накатила волна ревности: его-то она ни разу не назвала по
имени.
     - Знаю, - ответил Дэл.
     Девушка,  поднявшись,  опять  посмотрела  на Тома так, будто  он дал ей
пощечину. Или это выражение приклеилось 10-7к ее лицу так же, как неизменная
улыбка  -  к  физиономии  Бобби  Холлингсуорса? Она медленно стянула с  плеч
рубашку Дэла. В наступившей неловкой тишине Том вскочил:
     - Подожди. Прежде чем ты уйдешь, могу я задать тебе один вопрос?
     Она кивнула.
     - Есть тут еще люди, кроме нас? Ты видела кого-нибудь?
     - Да.  - Смотрела она не на Тома,  а на Дэла. - Их тут не было,  может,
год,  а может,  и два.  Это его друзья. Они  остановились в домике,  на  том
берегу озера.
     - Ясно, - сказал Том.
     - Они работают вместе с ним, - добавила она, все так же  глядя на Дэла.
-  Мне они  не  нравятся.  Они  другие,  не  такие,  как он.  - Роза стояла,
загородившись рубашкой словно щитом. Вдруг она выпалила:
     - Они все мертвы...
     Вот  это  новость! Наверное,  такое  ей  наплел  Коллинз спьяну, и  она
поверила.
     - Полная чушь, - заявил Том.
     - Думай  как знаешь - твое  дело.  Но  он  мне рассказал, как  это  все
случилось.
     - Все равно чепуха.
     "А если нет?" - промелькнуло в голове у Тома. Вслух же он спросил:
     - И что, он тебе поручил сказать нам это?
     - Нет. Мне пора идти.
     Тома    охватило   нетерпение,    смешанное    со    жгучим    желанием
воспрепятствовать уходу Розы Армстронг.
     - А где ты живешь? Тут, в доме?
     -  Вот  этого я сказать  не могу: не  разрешено. -  Она наконец скинула
рубашку на кровать и улыбнулась Дэлу:
     - А твой друг и в самом деле многого не понимает...
     - Если  я  передам  тебе  письмо,  -  не  унимался  Том, -  можешь  его
отправить? Просто опустить в почтовый ящик?
     - Вообще-то, это  не положено. - Роза грациозно двинулась к двери. - Но
ты мог бы попросить Елену.
     - Эту женщину, то есть старуху? Она не говорит по-английски.
     - Ну, слово "почта" она, безусловно, поймет. - Впервые Роза улыбнулась.
- Надеюсь, когда мы в следующий раз увидимся, ты будешь в лучшем настроении.
     Она как тень скользнула к двери.
     - Пока, Дэл! - Переливчатые глаза чуть насмешливо взглянули на  Тома. -
До свидания, сердитый Том!
     Роза исчезла.
     Дэл сидел словно зачарованный, с глуповато-восторженной физиономией. Из
коридора донесся легкий топот босых ног как раз в том направлении, в котором
он  преследовал женщину по имени  Елена.  Где-то мягко открылась и закрылась
дверь, потом все стихло.
     Том повернулся к Дэлу, погруженному в свои мысли:
     -  Я тут повстречался внизу с  братьями  Гримм. Они  ведь  тоже умерли,
по-моему... - Дэл  ответил лишь улыбкой Джоконды. - Послушай, что  это  он с
ней делает? Гипноз или еще что-то?
     Дэл не только не отвечал, но даже не шевельнулся.
     Том, плюнув, подошел к двери и выглянул в коридор.
     Там было  тихо  и  темно.  В лесу все  так  же  горели фонарики,  будто
сигнальные огни. Приблизившись к окну, он выглянул: Роза Армстронг, пробежав
по  кафельному  полу  террасы,  принялась  спускаться по железной  лесенке с
холма, где  стоял дом.  Вот  она, вероятно, споткнулась  и взмахнула руками,
чтобы удержать равновесие. Кожа ее под лунным светом серебрилась.
     - Теперь ты  знаешь,  что в доме она не живет, - раздался  сзади  голос
Дэла.
     Том  молча  кивнул.  В  тоне  Дэла  довольно  ясно проскользнула  нотка
подозрительности.

Глава 3

ВОЙНА

     - История  эта  произошла  на самом деле, - говорил маг, - и называется
она "Гибель любви". Ах, мелодрама...
     Легкий ветерок шевелил копну его густых седых волос.
     Они втроем  сидели  на  прибрежной  гальке: мальчики  -  лицом к озеру,
казавшемуся бездонным в своей голубизне, а Коллинз - напротив  них, глядя на
круто вздымающийся склон. Справа  далеко в воду выступал  покосившийся пирс,
рядом с  ним  стоял на сваях  домик для хранения лодок. Роза Армстронг  была
права:  от  вчерашней  холодной  ярости Коллинза  не осталось  и  следа.  За
завтраком  мальчики  обнаружили на  подносе с едой его записку с просьбой  к
десяти утра спуститься  на пляж. Было без четверти  десять, когда они  сошли
вниз  по  шаткой железной  лесенке,  все  еще  прокручивая  в уме  -  каждый
по-своему  - вечернее свидание с Розой  Армстронг.  Спустя двадцать минут на
берегу  появился  Коллинз в белой панаме, со  скатанным одеялом  под мышкой,
неся в руке  корзину - вроде тех, что  обычно  берут на пикник.  На нем была
синяя  рубашка с длинными  рукавами, легкие серые брюки  и  сандалии, причем
рубашка с брюками слегка болтались на нем, точно он недавно сбросил вес.
     -  Доброе  утро,  любезнейшие,  - приветствовал их  маг.  - Как, хорошо
выспались после наших вчерашних упражнений?
     Он расстелил одеяло и поставил на него корзину, прикрыв ее панамой.
     -  Садитесь,  ребятки.  Сегодня  у  нас урок  истории,  если,  конечно,
любовные переживания не слишком отвлекут вас от столь сухой  материи. Пришло
время поведать вам одну из обещанных историй, - скаламбурил он, - а если вам
станет совсем  уж  тоскливо, можно посмотреть  на воду и немного помечтать о
Розе Армстронг. -  Он добродушно улыбнулся. - Итак, история эта произошла на
самом деле...

x x x

     -  Уже  сейчас  ваши  познания  в  области  истинной  магии  неизмеримо
превосходят  все, что известно  девяноста девяти процентам  живущих на Земле
людей,  включая тех, кто  считает  себя  магом. Вернемся  же  в  те  далекие
времена,  когда я сам самостоятельно постигал азы  этого древнего искусства,
делая первые шаги к тому,  чтобы овладеть  собственной силой. Перенесемся на
сорок лет назад, к концу второго десятилетия нашего века.
     Речь  идет о  1917 годе, том  самом, когда  Америка  вступила в мировую
войну. В  то время меня звали Чарльз  Найтингейл  и был  я на двенадцать лет
старше  своего  брата, отца  Дэла.  Я  выучился  на врача,  все  годы  учебы
тренируясь в показывании фокусов - это великолепный способ тренировки кистей
и пальцев, - ведь  я собирался стать хирургом.  Магия была для меня не более
чем хобби, хотя уже тогда  я чувствовал, что за освоенными мною простенькими
фокусами стоит нечто гораздо большее, некая могущественная сила.
     Медицина   же   казалась   мне   единственной   областью   практической
деятельности, более  или менее  приближенной к той ответственной и внушающей
благоговение сфере, к которой я стремился (имея в то же время весьма смутное
представление  о ней). Я  говорю о  мире, в котором  возможность производить
фундаментальные изменения так велика, что вполне естественно внушает трепет.
Будь  я  набожен  в  обыденном смысле  слова,  я  бы,  скорее  всего, избрал
религиозную стезю,  стал  бы  священником,  однако  для этого я  всегда  был
чересчур  тщеславен. Итак,  получив  в  1917  году  диплом  врача,  я  почти
одновременно был призван в армию и  отправлен морем во Францию с назначением
на перевязочный пункт в  Кантиньи.  С собой я взял немного: одежду, карты, а
также  два тома  сочинения  французского мага Элифаса Леви, умершего  в 1875
году. Книга  эта,  под названием  "Доктрины и  обряды  высокой магии",  была
написана  маловразумительным и  чрезвычайно  многословным  языком, однако ее
содержание подтверждало  мои  догадки  о существовании некой  могущественной
силы. Леви, в частности, подвел меня к мысли о том, что Добро и Зло - сугубо
земные, точнее приземленные,  понятия и что извечное стремление судить о чем
бы то ни  было исходя  из этих двух категорий и противопоставляя их является
глубочайшим  заблуждением. Еще  я прихватил  книжку Корнелия  Агриппы,  мага
эпохи Возрождения, который на вопрос: "Как может человек овладеть магической
силой?" - дал следующий  ответ (запомните его, ребята): "Силой этой овладеет
лишь тот, кто  сольется с природой, подчинит  ее себе и воспарит выше небес,
выше ангелов..." Подчинить себе природу! Этого добиваются и врачи, но какими
же нелепыми инструментами - скальпелями и иглой с ниткой для сшивания ран!

x x x

     Высадились  мы  в  Бресте,  и  после  нескольких дней  отдыха  в лагере
Понтанзана нас послали в район Гондрекура.
     Меня  и  еще  нескольких  молодых  врачей  включили в  автотранспортную
колонну, состоящую из  грузовика,  двух санитарных  машин  и "паккарда",  на
котором мы  и ехали. Маршрут наш  проходил по  шоссе Бомон - Мандр, а уже из
Мандра мы  должны  были  направиться в дивизионный  штаб, располагавшийся  в
Мениль-ла-Туре. Звучит все это просто и незамысловато, если забыть, что путь
наш проходил по истерзанной войной стране, а что такое война, я и понятия не
имел.  С искромсанными  телами  я,  учась  в  Бостоне,  сталкивался  лишь  в
анатомическом театре, а курс чисто  военной подготовки у нас был до смешного
короток.
     Я даже не могу  вспомнить, каким представлялся мне фронт до того, как я
туда попал:  наверное,  чем-то  похожим  на развешанные  у призывных пунктов
плакаты с  жизнерадостными солдатами, потрясающими  вражескими  касками, как
скальпами, и с подписями: "А говорили, что мы драться не умеем!"
     Сразу  за Бомоном шоссе  шло  полем,  где,  судя  по всему,  состоялось
жесточайшее  сражение. Все  поле было  изрезано  зигзагообразными траншеями,
изрыто множеством воронок,  завалено изодранной в клочья колючей проволокой.
Но самым жутким было ощущение того, что нам в лицо дохнула сама Смерть.
     Немцы  были выбиты  отсюда еще в  1914 году,  но линия фронта проходила
совсем  неподалеку, параллельно  шоссе  Флири -  Буконвиль, так что  раскаты
артиллерийской канонады заглушали шум моторов. Никогда еще мне не доводилось
видеть что-либо, хоть отдаленно напоминающее  это припорошенное снегом поле,
по которому прокатился ураган, несущий гибель направо и налево, без разбора.
Единственное,  с  чем я  мог  сравнить окружающий  пейзаж, было колоссальных
размеров  пожарище: обугленные обломки, беспорядочно  разбросанные там и сям
кучки  мусора под слоем  копоти и пепла, полнейший хаос, в котором  лишь при
очень  богатом  воображении  можно  распознать  какую-либо  вещь.  То   был,
вероятно,  последний  образ  из  мирной жизни,  представший  предо  мной  на
протяжении двух лет. Война - это особый, замкнутый мир,  вещь в себе, и тот,
кто  попадает  в этот  мир,  растворяется  в  нем  без  остатка  практически
мгновенно и никогда уже не сможет полностью вернуться к прежней жизни. Война
калечит души, оставляя в них свое клеймо навечно.
     Мое боевое крещение произошло  прямо в кабине  "паккарда": колонна наша
попала под ураганный артобстрел.
     Можно, конечно, считать, что нам просто кошмарно не повезло, но всем, в
том  числе, конечно, и нашему начальству, было известно, что шоссе  Бомон  -
Мандр  подвергается обстрелам  регулярно,  ночью  и  днем.  Может, нас  и не
послали бы по  этой дороге  смерти,  если б знали, что из  всей колонны лишь
один останется в живых.
     Солдаты в  шедшем  впереди  грузовике  горланили "Янкидудль", "Сисястую
снежную  королеву" и "Скажи  "о'ревуар",  не говори "гудбай"", и  тут  вдруг
воздух прорезал леденящий душу  пронзительный свист. Я сразу понял,  что это
означает.
     Водитель наш пробормотал:
     - Говорила же она, что так и  будет, - и в тот же  миг грузовик впереди
разнесло прямым попаданием.
     -  Бо-о-оже! - заорал водитель, вцепившись в руль. Чье-то тело взмыло в
воздух,  взметнулся столб  огня, и  грузовик в одно мгновение  превратился в
груду  искореженного  металла. Водитель  вдавил  педаль  тормоза,  "паккард"
занесло к обочине, и мы все посыпались из машины в старую воронку.
     Снаряды с оглушительным грохотом  рвались один за другим. Краем глаза я
заметил,  как  одну из  санитарных машин  подбросило точно  детскую игрушку.
Вперемежку  с  разрывами  со  всех  сторон  неслись  душераздирающие  вопли,
рыдания, пронзительные вскрики и стоны. Рядом упала чья-то оторванная  рука,
тут же, буквально в двух шагах, громыхнуло так, что земля ушла из-под ног, и
я погрузился во тьму.
     Нет, это  был не  конец. Лицо  и руки были  у  меня обожжены, все  тело
словно  пропустили через мясорубку, голова, казалось,  раскололась на куски,
однако я остался цел и почти невредим. Везение было просто фантастическим. С
того страшного момента и по сей день у меня нет и тени сомнения, что выжил я
ради некой  великой  миссии. Снаряды, градом  сыпавшиеся на  шоссе, разнесли
нашу колонну в клочья.
     Все стихло так же внезапно, как и  началось, и бурлящий кошмар сменился
адским пейзажем.
     Обе  санитарные машины были  уничтожены. По всей дороге валялись трупы.
Поверх кучи искореженного металла, несколько  минут назад бывшей грузовиком,
лежало почему-то мотоциклетное колесо, самого же мотоцикла сопровождения или
его   обломков  нигде  не  было   видно.  Искромсанный  осколками  "паккард"
высовывался из воронки огромной посеревшей сырной головой.
     Я потянулся  за своим вещмешком с книгами, каким-то образом очутившимся
возле меня.  По всей видимости, в живых больше не  осталось  никого. Картина
разрушения  и гибели  казалась просто невероятной.  Тела  и  части  тел были
разбросаны  повсюду,  они  высовывались из  воронок,  из  пылающих  остатков
автомобилей...  То был  один  из  многочисленных,  поражающих  своим  жутким
абсурдом эпизодов войны: рутинный,  выполняющийся,  очевидно, по  расписанию
обстрел дальнобойной артиллерией - из тех, что  ведутся по площадям, а не по
конкретным целям, - начисто уничтожил целое санитарное подразделение.
     Тут я  заметил какое-то  движение. В воронке между  шоссе и  полем  был
человек, живой человек. И я его знал.
     Мы с ним ехали в "паккарде". Звали  его лейтенант Уильям Вандури, такой
же  молодой  врач, как и я сам. Живот его был вспорот то ли шрапнелью, то ли
железным  обломком грузовика  - не  знаю  чем.  Лежал  он в  громадной  луже
собственной крови, обеими руками  прижимая вываливающиеся из разверстой раны
багрово-фиолетовые внутренности.
     -  Ради Бога, дай  мне что-нибудь,  -  заметив меня,  простонал он  еле
слышно.
     Что я  мог ему дать?  Все медикаменты остались  в разнесенном вдребезги
грузовике, а  у меня не было ничего, кроме карточной колоды, Элифаса Леви  и
Корнелия Агриппы.
     - Господи, помоги же мне, - закричал Вандури.
     Опустившись  возле него  на колени,  я принялся ощупывать  тело  вокруг
раны, заранее зная, что сделать ничего нельзя.
     Строго говоря, он должен был  давно по крайней  мере потерять сознание,
однако Господь не был к нему милосерден.
     Я чувствовал ладонями пульсирующие фонтанчики крови.
     - Нет  лекарств, дружище, даже бинта нет, - сказал я. - Все взлетело на
воздух вместе с грузовиком.
     -  Можешь дотащить  меня до штаба? -  спросил он  умоляюще.  Глаза  его
закатились, белки налились  кровью так,  будто  вот-вот лопнут.  - Всего три
мили... О Боже... Дотащи меня, ладно?
     - Не могу. Ты умрешь, как только я сдвину тебя с места.
     Да ты уже на три четверти мертв.
     - Я разваливаюсь на части! - внезапно взвизгнул он.
     Кишки  выскользнули  у  него  из  рук  и  свалились  на мерзлую  землю.
Казалось, он  теряет сознание, и я умолял Всевышнего, чтобы так и случилось.
Помню, у него были великолепные белоснежные, ровные зубы - теперь они словно
принадлежали кому-то другому, но уж никак не этому искромсанному телу.
     Что-то  поднялось   с  заснеженного  поля.  Я   аж  подскочил  на  фут:
померещилось,  что  это  встает  один  из  мертвецов.  Но  то была громадных
размеров совершенно белая птица, белая сова. Позднее там же, во Франции, мне
довелось  увидеть  ее  еще  раз, но  в  тот момент  я подумал, что  начались
галлюцинации. Сова захлопала гигантскими крыльями - в размахе они достигали,
по-моему, четырех футов - и запрыгала к нам по усеянному трупами полю.
     Вандури тоже видел птицу.
     - Душа, это моя душа!  - неистово завопил он. Кровь  из  него  брызнула
фонтаном. Птица  же  уселась на моток колючей проволоки и  уставилась на нас
каким-то  безумным  взглядом.  Еще не  пришедший в себя, оглушенный  воплями
Вандури, я как будто разобрал ее слова:
     - Пристрели его. Другого выхода нет.
     Рука сама потянулась к бедру, где висела кобура с револьвером. Вандури,
заметив это движение, заорал:
     - Нет! О Господи, Господи, Господи, пожалуйста, нет!
     Подсунув руки ему под мышки, я попытался поднять его.
     Никогда  больше,  ни до  того,  ни  после, я, наверное, не слышал столь
пронзительного  крика, как тот, что издал Вандури,  а  вслед за ним, как мне
показалось, и сова, точно она и в самом деле была его душой.
     - Видишь, если тебя поднять, твоя нижняя половина останется на земле, -
пробормотал я. - Извини, я ничего не могу сделать. Ничего.
     - Так позови кого-нибудь на пом