подсвеченную багрянцем палубу  катамарана  и  на
несколько мгновений потерял ориентировку в пространстве. То ли палуба  над
головой, то  ли  сам  завис  над  палубой  вверх  ногами...  Подрабатывать
пиктургический ракурс он не решился - оставил как  есть.  Из  каюты  вышла
вверх  ногами  вишнево-красная  фигура  с  каким-то   свертком   в   руке.
Послышалось  шипение  баллончика  -  сверток  уродливо  вспух,  прилип   к
перевернутой палубе вогнутой глыбой. "Пневмокресло", - понял Кир-Кор.
     Возглас Марсаны:
     - Матис!..
     - Что случилось?
     - С тобой! Посмотри на себя! О, небо!.. Взгляни на свои руки!
     Матис, помедлив, спросил:
     - Что я должен видеть на них в темноте?
     - Ты светишься, как раскаленный идол из металла!
     - Да?.. Как Молох?
     -  Смотри,  и  с  морем  что-то  случилось!..  Неужели   не   видишь?
Красновато-коричневое и кое-где прозрачное в глубине... И звезды  какие-то
странные...
     -  Позволь...   а   с   тобой   ничего   такого?..   -   обеспокоился
вишнево-красный  Матис-Молох.  (Действительно,  непривычное  и,  наверное,
жутковатое зрелище для Марсаны). - Ты сядь, пожалуйста, сядь.
     - Мне надо сесть, -  согласилась  Марсана.  (Пневмокресло  дернулось,
исчезло, и вместо него Кир-Кор увидел у  себя  над  головой  протянутые  к
бортовому канату длинные, налитые пурпурным свечением ноги). - О,  смотри,
и я с огоньком! - Она растерянно рассмеялась. И тут же оборвала смех.
     - Перегрелась на солнце? - предположил озадаченный капитан.
     - Ничего подобного. А вот если... Может, внушение?
     - Откуда?
     - Мне кажется, все это - результат общения с  Кириллом.  Есть  в  нем
что-то такое... магическое.
     - Ты это как-нибудь ощутила? - с тревогой спросил  светящийся  Матис.
Присел на корточки (словно приклеился к перевернутой палубе головой  вниз,
как летучая мышь), положил рядом спикард. На  багровом  лице  -  рубиновые
яблоки глаз.
     - Перед тем, как все вокруг покраснело,  я  очень  явственно  слышала
свое имя. Будто голос Кирилла... И после этого... так странно... Может,  я
сошла с ума?.. Чувствуешь? Умопомрачительно пахнет левкоями... Нет, аромат
пуэрарии.
     - Пуэрарии!.. - протянул Матис. - П-понятно...
     - Что "понятно"? Ох, ну и вид у тебя!
     - Это тебе, кузина, привет с Театрального.
     - Какой еще привет?
     - Аурический.
     - Чуточку бы яснее, кузен...
     Матис молчал.
     - Взялся говорить - договаривай!
     Матис молчал.
     - Помнится, ты осмотрел его стетосканом. И что же?..
     Матис упорно молчал.
     - Что? -  настаивала  Марсана.  -  Два  сердца?  Ганглии  кислородный
абсорбции? Сателлитовый надселезеночный суперганглий? Что?!
     - Ничего, - сказал Матис. - Кирилл был непроницаем.
     - А стетоскан твой в порядке?..
     - Думаю, да.
     - Поворачивай на Театральный, - тихо распорядилась Марсана. -  Почему
ты мне ничего не сказал?
     Матис молчал.
     - Я сказала, поворачивай! Или хочешь, чтобы я самостоятельно, вплавь?
     - Нет, - выдохнул Матис.  -  Не  надо.  Не  заводись.  Даже  если  он
действительно грагал...
     - О, я безмозглая  водоросль!  -  простонала  Марсана.  -  С  первого
взгляда было заметно, что он не просто дигеец!..
     - На твоем месте я сперва поразмыслил бы, зачем он так  стремился  на
Театральный.
     - Знаю зачем. Догадалась. Не настолько же я водоросль! Увы,  там  его
ждет очень мощное разочарование.
     - Это его забота, - сказал Матис. - Его. Понимаешь?
     Теперь помолчала Марсана.
     - Обезоружил меня ты своей правотой, - наконец признала она.
     - Ты умная женщина, - с грустью в голосе резюмировал Матис.
     - Я талантливая. Так талантливо усложнять себе жизнь...
     - Поэтому я обязан рассказать тебе одну вещь, которая... либо излечит
тебя...
     - Продолжай. Либо?..
     - Либо усложнит твою жизнь еще больше.
     - Я слушаю.
     - Слушать легко, а вот говорить... Я обещал твоей матери не  говорить
тебе этого. По крайней мере, еще три года.
     - Матис, ты меня ужасно заинтриговал.
     - Ей хотелось, чтобы ты не знала этого вообще.
     - По крайней мере - до своего тридцатилетия?
     - Да.
     - При чем здесь мой будущий юбилей?
     - А позже эта сокрытая информация не будет иметь для тебя прикладного
значения.
     - О,  мой  интерес  вырос  втрое!  Ты  решился  нарушить  табу  самой
обожаемой из своих многочисленных теток!..
     - Не осуждай ее, в пользу табу есть веские доводы. Вернее - были. Она
"виновата" в одном: хотела видеть свою дочь счастливой.
     - И вдруг сегодня этому помешало некое обстоятельство?
     - Еще нет, но... Я не слепой, Марсана.
     - Приятно мне это знать.
     - Я тебя хорошо понимаю. Конечно, молодой, эффектный грагал. Если  он
и  в  самом  деле  грагал.  Море  ясноглазого  обаяния...  Они   чрезмерно
обаятельны здесь, у нас на Земле. Но там... Может быть, там, у  себя,  они
не совсем такие, кто знает. Может, недаром их пытаются отгородить  от  нас
запретительными параграфами "Конвенции Двух".
     - И соответственно - нас от них? - резко спросила Марсана.
     Матис пропустил ее реплику мимо ушей:
     - Лично я ничего не имею против грагалов. Даже немного завидую  им  -
меня как биолога восхищают результаты их специфической  эволюции.  Но  они
другие люди, Марсана. Они живут совсем иной жизнью, и вряд ли она пришлась
бы тебе по вкусу.
     -  Милый  мой  кузен,  меня  одолевает  недоумение.  Похоже,   вместо
обещанной информации, ты, не моргнув своим ужасным глазом, предлагаешь мне
делать выбор.
     - Оставайся на Земле, Марсана. Здесь тебя любят. Будут ли тебя любить
там?.. Подумай.
     - Говоришь так серьезно, будто я уже собралась в иные миры!
     - Один опрометчивый шаг с твоей стороны - и у тебя не будет выбора.
     - Не понимаю... Тебя насторожил мой поцелуй?..
     Матис молча поднялся, подобрал спикард.
     - Один опрометчивый шаг еще ничего не значит, - сказала Марсана. -  К
сожалению... Впрочем, ты знаешь про все это не хуже меня.
     - Есть особые обстоятельства, - сказал Матис. -  Опрометчивый  шаг  -
назовем это так - будет стоить тебе земного гражданства.
     - Бредишь?
     - Нет.
     Нависло молчание.
     - Импринтинг, -  вдруг  сказал  Матис.  -  Кажется,  так  это  у  них
называется... Импринтинг. Будь  оно  все  проклято!  Похоже,  Кирилл  тебя
разбудил.
     - В каком смысле?..
     - У тебя не совсем обычная  судьба,  Марсана.  Дело  в  том...  Дело,
видишь ли в том... Короче говоря, ты - дочь грагала.
     Бурный   финал:   резкие,   как   вспышки   молний,   проявления   ее
ауро-поисковой реактивности. Совершенно самостоятельной, кстати. "Ну вот и
все", - подумал Кир-Кор и оборвал пиктургию. Повернувшись к  морю  спиной,
начал подъем по ступеням громоздкой каменной лестницы. Подальше от обрыва.
Подальше от чужих проблем, которые он усугубил вмешательством.
     Главное сделано - импринтинг состоялся. Теперь она хотя бы сможет  по
мере  надобности  пользоваться  своей  врожденной  способностью  видеть  в
инфракрасном диапазоне. Это существеннее,  чем  самоцвет  с  Планара.  Она
разовьет в себе и другие способности. Если, конечно  захочет.  И  если  не
будут мешать, отговаривать. Родня Марсаны поступила с ней некорректно. Чем
позже дочь грагала узнает, что она дочь  грагала,  тем  больше  адаптивных
проблем ее ждет. Вопреки мнению тетушек  Матея  Карайосифоглу,  за  гранью
тридцатилетнего возраста проблемы эти бесследно не исчезают. Проблемы  тут
же возникнут, как только  Марсана  захочет  взглянуть  на  отца...  А  она
захочет, можно не сомневаться. Хорошо хоть ее замороченный  тетками  кузен
взял в толк, наконец, что будет лучше предоставить право выбора ей  самой.
Ей, Марсане  Панкратии  Гай...  Кажется,  назревает  крупный  сюрприз  для
Пан-Гая из Эпидавра...
     Плети пуэрарии густо, цепко и ароматно оплели каменные перила по всей
длине лестницы. Мало того - расползлись в обе  стороны  по  откосу  живыми
коврами, захватили плацдарм наверху: ее побеги опутали колоннаду  ротонды,
перекинулись на кусты и деревья и образовали над тротуаром неширокой аллеи
низко свисающий полог.
     Аллея уводила вправо с заметным подъемом -  огибала,  видимо,  склон.
Под сенью пышных кустов камелии и кокосовых пальм Кир-Кор ощутил себя так,
будто ночь застала его в нескончаемом, сильно заросшем листвой  и  цветами
тоннеле. Он плохо видел зелень во  мраке:  мутно-оливковый  цвет,  силуэты
листьев, как бы подернутые несуществующим флером... А вот  цветы  излучали
интенсивное голубое свечение. Сквозь просветы в кустах  заглядывали  яркие
звезды  и  морские  огни,  под  ногами  змеились  фосфоресцирующие   узоры
тротуарной мозаики. В поисках катаготия ему пришлось идти наугад.
     В  глубине  мутно-оливкового  "тоннеля"  забрезжило  сияние.  Вернее,
забрезжили тусклые пятна от весьма экономной подсветки.  Постепенно  пятна
оформились в подсвеченный снизу каменный лик какого-то демона и в  его  же
могучий, идеально круглый, как глобус, живот. Театральный буквально утыкан
множеством разнообразных изваяний, Кир-Кор  знал  это  и  прошел  мимо  не
останавливаясь. Современную имитацию тотемов древних культур он  ценил  не
слишком высоко. Что-что, однако, заставило его оглянуться. Демон, повернув
клыкастую голову на короткой, но, судя по всему,  исключительно  подвижной
шее, смотрел ему вслед огненными зрачками.
     Аллея вывела на виадук, и запоздалый турист снова получил возможность
обозреть панораму ночного моря. Центр  панорамы  -  остров  Контур  и  его
невысокий сосед, похожий на стол,  тесно  заставленный  приготовленными  к
сортировке  кристаллами.  Иллюминации  там  поубавилось,  но  все  так  же
пронзительно вспыхивал проблесковый маяк, посылая  призывные  светосигналы
одиноким судам.  Кир-Кор  оглядел  нависшие  над  океаническим  горизонтом
звезды и остро, как никогда раньше на этой  планете,  ощутил  одиночество.
Мысленно пропел под неумолчный аккомпанемент цикад:

                И в голове моей проходят роем думы:
                Прародина? Ужели это сны?
                Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
                Бог весть с какой далекой стороны...'

[' Начало второй строки четверостишья Сергея Есенина Кир-Кор воспроизвел в
адигейском песенном варианте. У  поэта  она  начинается  по-другому:  "Что
родина?"]

     Настроение автора песни ему не  нравилось.  Собственное  -  тоже.  Он
ускорил шаги.
     За виадуком - подъем, поворот. И  еще  добрых  два  километра  пышных
кустов и деревьев вдоль переливающегося приглушенным  свечением  тротуара.
Потом кусты кончились. Справа и слева - нагромождения гранитных глыб.  Без
кустов тротуар выглядел голым, хотя над  ним  шелестели  на  легком  ветру
султаны пальмовых вееров. Крутизна  склона  здесь  была  меньше,  из  чего
Кир-Кор заключил, что выбрался наконец на "арктические широты"  островного
купола. "Где-то в этом районе  должен  быть  катаготий",  -  прикинул  он,
обнаружив, что  большинство  останцев  гранитной  твердыни  пали  жертвами
современных  ваятелей.  На  каждом  шагу  -  рисуночные   всевдохараппские
письмена, барельефы,  скульптурные  ниши.  Уровень  мастерства  подражания
оставлял желать лучшего. Приятным исключением, правда, можно было  считать
горельефы и резные колонны фасада монолитно  "скального  храма".  Особенно
колонны. Они и в самом деле напоминали другую эпоху. Оттого,  может  быть,
что были обвиты молодыми лианами.
     "Храм" вполне мог оказаться декорированным входом в  подземные  яруса
катаготия. Кир-Кор переступил порог. Громкое шипение всколыхнуло воздух  -
будто спустили пар из котлов старинной машины. С  непереносимым  скрежетом
повернулась сзади каменная плита, заполнив собой весь  дверной  проем  без
остатка, в мутно-желтом сумраке вспыхнули и поплыли вдоль карнизов красные
фонари. Возникла заунывная мелодия, лязгнул  металл  -  посреди  помещения
ритмично задергалась, подражая переборам лап паука,  многорукая  бронзовая
фигура, обвитая кобрами. Шива Натараджа  собственной  персоной...  Танцуя,
Натараджа звонко  топтал  беспомощно  распростертого  на  полу  гуманоида.
Топтал с улыбкой. В  руках  у  него  кувыркались  два  факела  и  какие-то
сверкающие предметы непонятного назначения. Не то орудия труда,  не  то  -
убийства. Игра красных бликов на мускулах Натараджи, перестук снизанных  в
ожерелье человеческих черепов  и  неприятная  улыбка  на  трехглазом  лице
вызывали сильное желание выйти отсюда вон.  Противиться  желаниям  сегодня
было необязательно, Кир-Кор свернул в неведомо куда ведущий боковой проход
- коридор с грубо обработанными стенами.
     Пологий подъем. Впереди - усеянный звездами прямоугольник  выхода.  И
никаких  признаков  катаготия.  В  спину  ударил  прожекторный  луч  -   в
прямоугольнике звездного неба отпечаталась тень ночного туриста...
     Хитроумная  иллюзия  объяснялась  просто:  тень   проецировалась   на
воздвигнутую против выхода статую из темного камня.
     Статуя изображала четырехрукого человека  с  нечеловеческой  головой.
Знакомые бивни, хобот,  широкие  уши.  При  свете  звезд  Кир-Кор  поискал
надпись  на  постаменте.  Как  и  следовало  ожидать,  надпись  тоже  была
знакомой. Он потрогал хобот МАРАКАСА. Это был честный каменный истукан, за
его полную неподвижность можно было ручаться. МАРАКАС...
     Пробираясь  сквозь  заросли  дикой  корицы,  Кир-Кор  тщетно  пытался
выкинуть из головы навязчивое имя (если это, конечно, имя, а не  словесная
формула какого-то иного понятия, не связанного с ономастикой. До  сих  пор
он уверенно полагал, что слоноголовый сын Шивы, бог  мудрости  доарийского
пантеона, назывался Ганеша. Видимо, устроители  Театрального  в  отношении
слоноголовых имели сугубо свои представления.
     Узкая  тропа  собиралась,  похоже,  исчезнуть  совсем,  то   и   дело
приходилось защищать лицо от ветвей локтями. Какие-то  насекомые  выделяли
здесь невыносимый мускусный запах.
     Заросли кончились, тропа нырнула в промежуток между двумя вертикально
установленными каменными плитами доисторической наружности.  Дохнувшие  на
путника дремучестью тысячелетии менгиры  были  увенчаны  гранитным  блоком
грубой обтески. Пройдя через это подобие узких ворот,  Кир-Кор  ступил  на
лужайку, окруженную мегалитами. Сквозь подошву кедов  почувствовал:  трава
газона искусственная. Периодически где-то шипела  пневматика,  на  лужайке
перекатывались,  плавно  подпрыгивали  и   невесомо   парили   в   воздухе
розово-голубые шары метрового диаметра. Бремя от времени какой-нибудь  шар
начинал "постреливать" - с фейерверочным треском извергать из  себя  поток
информации: слепящие надписи,  цифры,  символы.  Местный  вариант  дизайна
мировых часов. Дизайн отличался оригинальностью.  Комплекс  мегалитических
сооружений  оригинальностью  не   отличался,   ибо   наличествовал   здесь
архитектурный плагиат -  копия  знаменитого  Стоунхенджа.  Кир-Кор  поднял
взгляд к вершине соседствующего с мегалитами  утеса.  И  замер.  Там,  под
звездным куполом неба, высилось  колоссальное  белое  изваяние  женщины  с
крыльями. Крылья опущены, руки прижаты к груди, созерцательно-вдохновенный
дивный лик обращен на восток. Поза ожидания и надежды...
     Яркий "выстрел" - прямо в глаза. Кир-Кор пнул мягкий шар и направился
в  обход  подножия  утеса.  Кстати,  "выстрел"  напомнил,  что  в  столице
Финшельского архипелага истекло уже полтора часа после полуночи. Этот факт
недвусмысленно осложнял идею свидания на Театральном.
     ...Он стоял посреди эспланады недалеко от остекленного входа  в  холл
катаготия. Над головой расходящимся веером нависали горизонтальные корпуса
спальных секций. Ниже эспланады, на пологом склоне благоухал  тропическими
ароматами парк с бассейном и  цветниками.  Горизонтальные  корпуса,  точно
длинные пальцы, тянулись к верхушкам парковых пальм. Корпусов всего  пять,
и при  некотором  воображении  их  можно  было  сравнить  с  растопыренной
пятерней  погребенного   в   скалах   робота-исполина.   "Большой   палец"
(метрически равный, кстати, всем остальным)  указывал  в  сторону  далеких
источников красных искр, мерцающих где-то на уровне океанского  горизонта.
Наверное - маяки скрытого за горизонтом столичного острова. "Указательный"
указывал прямо на Полярную звезду.
     Итак, вход.  Которым  в  принципе  можно  воспользоваться.  Но  лучше
повременить.  Сквозь  стекло  было  видно,   как   в   холле   у   ночного
кинематического светофонтана оживленно беседовали мужчина в  ярко-голубом,
перепоясанный чем-то вроде зеркально-блещущей портупеи, и трое женщин -  в
золотистом, белом и ярко-оранжевом. У каждого из собеседников язычком огня
пылало в прическе карминно-красное перышко (у эвандра - длинное щегольское
перо, точно у  Мефистофеля).  Судя  по  интенсивной  жестикуляции,  беседа
проходила в атмосфере полного взаимонепонимания.  Портупееносец,  теснимый
троицей к  раковине  светофонтана,  вдруг  вскинул  руки  над  головой  и,
закатывая глаза, стал торопливо, взволнованно говорить о чем-то, призывая,
должно быть, в свидетели необъятное небо или, как минимум,  верхние  яруса
катаготия. Апелляция к небу вызвала особенную ярость у темноволосой эвгины
в ярко-оранжевом: свое перышко она  выдернула  и  от  избытка  негодования
растоптала.   Кир-Кор   перевел   взгляд   на   искусно   иллюминированную
скульптурную группу за  спиной  эвандра,  вплотную  прижатого  к  парапету
раковины. Светофонтан был  нимфоэротического  типа,  и  Кир-Кор  мимолетно
подумал о скульпторах и мастерах светопластики, сумевших  с  такой  весьма
экспрессивной чувственностью передать  представления  о  красоте  женского
тела. И только успел он об этом  подумать  -  эвгина  в  ярко-оранжевом  с
размаху влепила эвандру пощечину левой  рукой.  Портупееносец  остолбенел.
Кир-Кор тоже замер от неожиданности. Воинственная левша  обняла  за  талию
светловолосую подругу в белом, и обе, излучая  мировую  скорбь,  канули  в
лабиринт декоративной зелени интерьера. Сбитое  на  пол  "мефистофельское"
перо подобрала та, которая в золотистом. Сперва она воткнула  его  в  свои
охристо-рыжие волосы, затем  пристроила  на  прежнем  месте  -  на  голове
потерпевшего - и погладила успокоительно-нежно оскорбленную щеку. На  этом
инцидент, увы, не был исчерпан: внезапно вернулась та,  которая  в  белом,
влепила эвандру пощечину правой рукой.  И  тут  же  получила  пощечину  от
рыжеволосой. Блондинка в гневе оттолкнула подругу -  или  соперницу?  -  и
направилась  к  выходу.  Подруга  (или  соперница)  в  попытке   сохранить
равновесие после толчка зацепила эвандра - оба взмахнули  руками  и  очень
синхронно  перевернулись  через  парапет  в  фонтанную  раковину.   Мощный
всплеск.  Мельтешение  голубых  и  золотисто-охристых  ореолов,  неприятно
обесцвеченные фигуры нимф, утративших естественность в движениях, - полная
дисгармония  в  работе  водяных  струй,   светопластики   и   скульптурной
кинетики... Суровая мстительница даже  не  обернулась.  А  зря.  Финальный
результат группового взаимонепонимания всегда достоин того, чтобы его хотя
бы увидеть.
     Стеклянная  плоскость  выхода  полыхнула  синим   огнем,   пропустила
блондинку на эспланаду. Кир-Кор проводил ее взглядом. Она слепо  и  быстро
прошагала мимо,  спустилась  с  эспланады  в  парк,  цокая  каблучками  по
ступеням изогнутой  лестницы.  Красное  перо,  которое  она  отшвырнула  в
сторону, Кир-Кор поймал на лету, повертел между пальцами и зачем-то  сунул
в карман. Мимоходом светловолосая окатила эспланаду  такой  мощной  волной
ментально трансформированной ненависти, что он задохнулся от ощущения жути
и снова посмотрел на тех, кто сумел подобную ненависть возбудить. Оба  они
- охристо-рыжая и тот... в голубом - стояли в фонтанной раковине по колено
в воде. Рыжая раздевалась. Детали одежды швыряла нимфам на головы (одну из
последних пыталась н