евы и  острого
визга - жалкий, могучий, болезненно-раздраженный сверхчеловечек. Супермен,
временами готовый заплакать - если б умел!  -  от  отчаяния  и  жалости  к
самому себе...
     Да, итоги были, мягко говоря,  плачевными.  Мир  изменился,  перестал
быть родным. В том смысле, что он  перестал  быть  привычно  удобным.  Как
вывернутые наизнанку ботинки, если бы их удалось таким образом  вывернуть.
Впрочем, вздор. Какие могли быть претензии к миру людей у  того,  кто  сам
нечеловечески изменился?..
     Минуту он сидел неподвижно, ссутулясь. И неподвижность успокоила его.
Вспомнил: сегодня истекает год с тех пор, как он вернулся домой. Что  ж...
многие вернулись по-другому - в запаянных  наглухо  специально  прозрачных
гробах. Или в специально непрозрачных - смотря  по  тому,  что  сделало  с
человеком Его Сиятельство Внеземелье. Или совсем не вернулись. Ему, Дэвиду
Нортону, повезло. Если везением можно считать теперешнюю жизнь с  двойным,
будто у злодея, дном. На возвращение домой это мало было похоже.
     Вдоль позвоночника пробежал зуд,  и  Нортон  почувствовал  тяжесть  в
висках и затылке. Остался в общем спокоен - знал, что за  этим  последует.
Обвел глазами пухлую стену  зелени  на  противоположном  берегу  бассейна:
кроны  деревьев,  кусты  начинали   светиться   к   стекленеть.   Странное
величественно-бредовое  зрелище:  похоже  на  антикварную  выставку  люстр
немыслимых габаритов.  Зеленовато-сизое  свечение  листвы  таинственно  не
отражалось на воде. Поверхность воды  отражала  -  отражала  ли?  -  нечто
другое: где вдоль бассейна,  где  поперек,  участками,  скользили  отрезки
фосфорически белых полос, создавая иллюзию... паркетной, что ли,  текстуры
всего водяного прямоугольника.
     В небе тоже происходило что-то неладное, и напрасно  Нортон  старался
туда не смотреть (он много раз это видел, но приучить себя  с  равнодушием
относиться  к  причудам  небесной  метаморфозы  до  сих  пор   не   умел).
Атмосферный  купол  светлел,  наполняясь   переливчато-опаловым   сиянием.
Довольно красиво, однако небу родимой планеты абсолютно не  свойственно...
Картина быстро менялась: в глубинах воздушного океана вспухали  гигантские
призрачно-радужные пузыри и, деформируясь в созданной ими  же  тесноте,  с
каким-то хищным азартом безудержно расширялись,  проникая  друг  в  друга,
словно каждый из них был обладателем неоспоримого права  на  господство  в
пространстве. Радужный шквал стремительно приближался, и в тот самый  миг,
когда цветное небо готово было рухнуть на землю,  Нортон  невольно  втянул
голову в плечи. Каждый раз он презирал себя за это, но каждый раз делал то
же самое, не  в  силах  справиться  с  ошеломлением,  потому  что  буйство
немыслимо ярких красок вдруг обрушивалось  на  него  как  удар  шквального
ветра. В этот момент он чувствовал себя в  центре  беззвучного  взрыва,  и
опасность задохнуться или ослепнуть в красочном вихре  обезумевшей  стихии
казалась ему реальной. Чтобы вырваться из радужного  урагана,  нужно  было
подавить  в  себе  ощущение  вихревого  движения  усилием  воли  -   очень
своеобразным усилием, но уме  хорошо  отработанным  практикой.  Он  так  и
сделал.
     Небо угасло. Да темной земле все  еще  оставались  невесомые  розовые
купола, а в глазах плыли черные и зеленые  пятна.  Но  это  был  финал,  и
Нортон облегченно перевел дыхание. Несколько секунд  спустя  в  окружающий
мир вернулось полное спокойствие. В воде спокойно блестела луна;  кусты  и
деревья,  утратив  прозрачность,  мирно  дремали...  Было   время,   такие
контрасты его потрясали. Теперь привык.
     Разумеется,  он  сознавал,  что  его   организм   обладает   странной
способностью воспринимать  кое-какие  детали  окружающего  мира  полнее  и
глубже, чем это доступно нормальным людям. Откуда свалилась ему на  голову
эта "способность", он не знал, однако она была для него отвратительна, как
отвратителен для совершенно здорового человека бредовой мир  сумасшедшего,
он противился ей как умел я даже побаивался особо эффектных ее проявлений,
которых не понимал. Мелочи,  правда,  он  терпеливо  сносил,  хотя  и  они
временами сильно ему  досаждали,  -  будь  то  радужный  шквал  радиоволн,
болезненно-острый укол ультразвука или  мертвенно-синее,  как  чувственный
образ тоски, мерцание кабелей электросистем. Невозможно свободно и  просто
ощущать себя дома, если, взяв в руки яблоко, видишь в нем (не  глазами,  а
черт знает чем!) золотистый ход червоточины. Если  бывают  моменты,  когда
голова твоего вислоухого пса вдруг  обрастет  язычками  сияния,  нелепо  и
жутковато похожего на корону, и если магнитные бури  (до  которых  тебе  и
дела-то нет никакого!) вызывают в твоей собственной голове такой кавардак,
будто ты опрокинул в себя флягу бренди. Или,  скажем,  если  в  апреле  по
вообще  непонятным  причинам  тебя  начинает  преследовать  неестественная
желтая окраска ландшафтов, а в мае  доводят  до  бешенства  мигрени  перед
грозой... Впрочем, "мигрень" здорово помогла в те первые  двадцать  четыре
часа на Меркурии. Плоскогорье Огненных змей... Верно  Дик  тогда  говорил,
район был действительно очень тяжелый и пакостный.  Гиблое  место.  Дурную
славу этому месту создала в  основном  разведэкспедиция  первооткрывателей
Плоскогорья...



                       3. ПЛОСКОГОРЬЕ ОГНЕННЫХ ЗМЕЙ

     За одну меркурианскую ночь Плоскогорье убило четверых меркуриологов и
уничтожило два катера- шаролета. Погибла практически  вся  экспедиция.  По
обугленным трупам определяли: убийца  -  высоковольтный  разряд.  Водитель
третьего шаролета красочно описал момент катастрофы: стоило впереди идущей
машине снизиться до критического в тех местах уровня - и "навстречу катеру
из какой-то ямы выскочил огненно-голубой головастик, похожий  на  кобру  в
прыжке!..". Потом водитель долго ничего не видел, потому что был  ослеплен
вспышкой близкого взрыва,  и  едва  сумел  дотянуть  до  лагеря  на  своем
утыканном осколками аппарате.  То,  что  осталось  от  экспедиции,  срочно
эвакуировали, разведку временно прекратили  -  в  длиннющую  меркурианскую
ночь было много других  неотложных  дел.  Конечно,  в  длиннущий  и  адски
горячий день забот было не меньше, но разведгруппу на Плоскогорье все-таки
отрядили. Разведчики облазили множество ям  и  ничего  подозрительного  не
обнаружили, даже бурение с отбором керновых проб сути зловещих событий  не
прояснило. А ночью снова  трагедия:  пытаясь  выяснить,  почему  перестала
работать смонтированная разведгруппой линия геофизических датчиков,  погиб
еще один шаролет. С этим решили покончить и  опасную  территорию  попросту
объявили "зоной ночной недоступности", запретив до  лучших  времен  всякую
самодеятельность в этом районе. Решение администрации хотя и вызвало ропот
разведчиков-энтузиастов, но было абсолютно правильным. Рисковать людьми  и
техникой без особой на то необходимости - преступно,  а  на  фоне  главных
задач промышленно-металлургического центра Меркурия -  преступно  вдвойне.
Тем    более    что    королевство    Огненных    змей    никому,    кроме
искателей-первопроходцев, пока не мешало.
     Шли годы, менялась администрация -  запрет  оставался,  и  постепенно
привыкли к нему, как привыкали на этой планете к десяткам запретов иных  -
рук не хватало объять необъятное. И кто знает, когда наступили бы  "лучшие
времена", если бы не обнаружились доминионы  проклятого  королевства  (еще
два опасных в ночную пору участка) и если бы к одному  из  ник  близко  не
примыкал богатый иридием рудник "Нежданный", которому надо было работать и
ночью  и  днем.  Временное  перемирие  с  Огненными  змеями,   к   радости
энтузиастов  и  неудовольствию  трезвых  практиков,  закончилось   Отложив
текущие дела, энтузиасты бойко организовали группу технического содействия
"Мангуст", усиленную  ребятами  из  "Меркьюри  рэйнджерс",  и  подготовили
ночную  штурм-операцию  под   названием   "Конкиста".   Но   очень   скоро
"мангустадорам" пришлось  убедиться,  что  наскоком  змеиную  крепость  не
взять:  эффектная  гибель  хорошо  оснащенного,  как  им   представлялось,
десантного вездехода  (к  счастью,  безэкипажного)  послужила  сигналом  к
отбою. Отступив, стали думать, как быть. Штурм  электрических  площадей  в
сотни   квадратных   километров   требовал   опыта   и    соответствующего
оборудования. Ни того, ни другого не было. Ведь никому я в  голову  прийти
не могло, что  на  Меркурии  доведется  вступить  в  серьезную  схватку  с
природным электроразрядником такой  чудовищной  энергоемкости  и  вдобавок
неясного принципа действия,  -  геофизики  лишь  пожимали  плечами.  Тогда
мудрецы из "Мангуста" решили испробовать в деле  дистанционно  управляемый
тягач-вездеход, оснастив его "надежным заземлением",  а  попросту  говоря,
волочащимися  сзади  связками  цепей  и  металлических  тросов,  настолько
длинными, насколько это было под силу мощной машине.  То  самое,  что  Дик
Бэчелор называл "подручными средствами". Н-да...
     В штурмовой лагерь катер прибыл за два  часа  до  назначенного  срока
операции. В районе лагеря парила  глухая  меркурианская  ночь.  Да  и  сам
район, по  словам  общительного  связиста-попутчика,  был  "глухоманью  на
отшибе". Этому можно было поверить. За время полета от полуденного  Аркада
до "вечерней границы" связист то и дело показывал  ему,  новичку,  местные
ориентиры, но лишь единственный раз они видели с высоты  довольно  крупную
базу  и   уже   знакомые   по   Аркаду   участки   "шахматных   полей"   -
гелиоэнергетическую сеть рудничного комплекса "Менделеев". И после,  когда
машина  прошла  над  изрезанной  кинжальными  тенями  зоной   терминатора,
прошмыгнув  очень  красивую  зову  "розового  луча"   (прощальный   привет
хромосферы уходящего солнца), и нырнула в глубокую, как океан, планетарную
темноту, он не без подсказки того же связиста заприметил промелькнувшие на
правом траверзе далекие огни опорной  базы  каких-то  разведэкспедиций,  а
потом они шли под ночным полушарием еще три тысячи километров,  и  ничего,
кроме двух вулканических факелов, редких вспышек проблесковых маяков прямо
по курсу и неподвижных звезд наверху, он не видел...
     Лагерь ему понравился. Везде и во всем  здесь  ощущался  порядок.  Но
когда был дан сигнал  к  началу  операции  и  он  увидел,  как  оборудован
штурмовой  тягач-вездеход,  у  него   возникло   сомнение...   Люди   едко
перешучивались, скрывая тревогу, и лишь  руководитель  группы  Джобер  был
полон загадочного оптимизма.
     Затея, как показалось на первых порах, себя  оправдала;  механический
мамонт, уволакивая свой невероятный шлейф, тяжело вылез на Плоскогорье и с
упорством железного идиота  стал  ломиться  сквозь  кучи  камней  и  клубы
поднятой пыли и жгуты ослепительно синих разрядов и фейерверочные  россыпи
искр и дымные столбы  света  направленных  сверху  прожекторов  эскадрильи
специально для этого случая роскошно иллюминированных  катеров.  Вслед  за
ним, осмелев, поползла самоходная установка с какой-то аппаратурой; экипаж
- водитель я оператор. Водителем самоходки был  Аймо  Зотто,  по  прозвищу
Канарейка - любимец отряда "Меркьюри рэйнджерс", самый  веселый  десантник
из всех десантников-весельчаков, каких только можно припомнить,  -  я  его
убила шаровая молния... Не хочется вспоминать, до чего он был  скрюченный,
страшный, этот Аймо, когда  его  принесли  в  бункер  и  неизвестно  зачем
уложили на стол походной  операционной.  Такого  рода  внезапности  всегда
болезненно бьют по нервам. И особенно сильно, если  ты  в  непонятном  для
самого себя качестве представителя штаба с головой ныряешь в горячий котел
незнакомой тебе обстановки едва ли не прямо с трапа  доставившего  тебя  в
этот  ад  межпланетного  корабля  и  сперва,  пытаясь  сосредоточиться  на
изучении орбитальных снимков и карт проклятого Плоскогорья, слушаешь через
полуоткрытую дверь звон гитары, смех  и  песни  Аймо,  а  потом  помогаешь
вытаскивать  из  скафандра  его  неподвижное  тело,   и   какой-то   дурак
самодовольно-траурным баритоном тебе говорит: "Вот так, Нортон, мы здесь и
живем, здесь тебе не Юпитер, и ты, должно быть, у нас не задержишься..." А
те, кто умнее, сжав челюсти, не говорят ничего, и это еще хуже...  Да,  он
сразу  невзлюбил  Меркурий.  Однако,  насколько  Меркурий  был  для   него
предпочтительнее Юпитера, знал об этом он один и ни перед кем не собирался
отчитываться.
     Он не мог найти себе места, пока не  уснули  ошеломленные  несчастьем
люди; потребности спать он не испытывал и, не зная, куда себя деть,  молча
сидел в скафандровом отсеке  рядом  с  дежурным,  который,  как  все,  был
чрезвычайно подавлен случившимся и почти с  испугом  поглядывал  голубыми,
как  земное  небо,  глазами  то  на  гитару  Аймо,   во   на   безмолвного
представителя штаба. Гитара Аймо стояла кверху грифом в нише,  где  должен
был висеть скафандр. Дежурный был молод и полушепотом объяснил,  что  Аймо
не расставался с гитарой до самого входа  в  шлюз  и  всегда  оставлял  ее
здесь, чтобы сразу взять в руки, как только вытаскивал их из скафандра. Си
не ответил. Дежурный (верно, задетый его равнодушием) тоже умолк.  Но  это
не было равнодушием. Просто-он не привык обсуждать очевидные вещи. И кроме
того, хотелось хоть на минуту забыть веселого человека Аймо Канарейку, его
коричневое лицо, смеющийся  рот,  коричневые  руки  с  розовыми  ладонями.
Недавняя веселость Аймо выглядела неуместно, как улыбка на  губах  убитого
хищником гладиатора. Он очень надеялся,  что  не  Аймо  предлагал  сегодня
Людмиле Бакулиной руку и сердце... Да, в наш респектабельный век  все  это
напоминает бон гладиаторов. С той  только  разницей,  что,  когда  впереди
падает твой товарищ, ты испытываешь стыд оттого, что позволил  упасть  ему
вместо тебя. Вот ведь в чем штука...
     Он встал, подошел к стеллажам, где находилось  десантное  снаряжение,
выбрал рейд-рюкзак средних размеров. Проверил работу выводного клапана:  в
подставленную  ладонь  выпало  несколько  тонких  пластмассовых  дисков  -
рейд-вешек. Диски вспыхнули  пурпурно-красным  огнем.  Он  вообразил  себе
светящуюся цепочку "кровавых следов", которая  будет  тянуться  за  ним  -
далеко ли? - в опасную зону,  помрачнел,  но,  отгоняя  тревогу,  подумал,
прикинув на глаз объем рюкзака: километров на двадцать этого хватит. Потом
он  невольно  продемонстрировал  дежурному,  с  каким  проворством   мощно
упаковаться  в  скафандр,  не  пользуясь  посторонней  помощью,  -  навык,
выработанный практикой в условиях невесомости.
     Трудно сказать, на что он  надеялся.  На  болевые  спазмы  в  висках,
возникавшие,  как  он  не  раз  убеждался,  когда  ему  доводилось  бывать
поблизости от высоковольтных источников напряжения? На интуицию, которой в
последнее время стал доверять больше, чем  показаниям  точной  аппаратуры?
Аппаратура пока не сумела обезопасить людей на дьявольском  Плоскогорье...
Ошарашенный его приготовлениями дежурный  спросил:  "А...  как  же  насчет
разрешения командира?" Он тщательно укрепил рейд-рюкзак на спине, соединил
кабель от клапана с коммутационной системой скафандра, ответил: "Нет нужды
в таком разрешении. Я представитель экспертной группы штаба отряда, и  мои
действия командиру группы "Мангуст" неподконтрольны. Других вопросов нет?"
Других вопросов не было, но лицо у дежурного было  очень  расстроенное  Он
попрощался с дежурным взмахом руки -  по  пути  рука  привычно  захлопнула
стекло гермошлема - и вышел в шлюз.
     Дорогу, проложенную тягачом,  следовало  бы  считать  безопасной.  По
логике дела. Лично ведь наблюдал, как увешанное цепями чудовище,  двигаясь
напролом, гасило электроразряды, доказывая тем самым, что емкость  задетых
машиной грунтовых аккумуляторов не беспредельна. Но еще лучше он знал, что
логика человеческих представлений далеко не всегда  хорошо  согласуется  с
логикой Внеземелья. Выйдя на эту дорогу, он выключил фару и подождал, пока
его зрение приноровится к новым условиям.
     Звезды струили на Плоскогорье невесомо-призрачный свет. Едва  уловимо
подсвечивал голые спины бугров белый фонари" Венеры, и кое-что  перепадало
от огромного,  взметнувшегося  над  горизонтом  жемчужно-лебединого  крыла
зодиакального сияния.  На  фоне  "крыла"  остро  блестела  звездочка  ГСПС
(главный спутник планетарной связи). Нет,  полночная  темнота  Плоскогорья
для человеческих глаз была не такой уж и непроглядной.  Он  обернулся.  На
кончике шпиля видной отсюда верхушки лагерной мачты спокойно мигал  огонек
маяка. Но это уже не  имело  значения.  Его  внимание  было  сосредоточено
только на том, что впереди. А впереди ничего успокоительного  не  было,  и
единственное, что он знал наверняка, продвигаясь вперед, так это  то,  что
там погибло несколько человек. Он думал об этом без страха и  сантиментов.
Смерть других содержала в  себе  информацию,  которую  он  хладнокровно  и
рационально был намерен использовать. О собственной гибели  он  не  думал.
Она была не менее вероятна, он всегда это чувствовал, но во время  десанта
никогда не думал о ней. Если случится непоправимое, его смерть рационально
используют те, кто пойдет следом.
     Первый сгусток огненной плазмы он встретил раньше, чем дошел до  того
места, где  погиб  Аймо.  Меркурианская  шаровая  молния  была  похожа  на
светящийся   апельсин,   поверхность   которого   периодически   искрилась
голубоватыми блестками. Она парила сравнительно невысоко - не выше  уровня
его бедра. Минуту он внимательно разглядывал ее, на некотором удалении,  с
опаской, и ему показалось, будто бы у нее есть длинные, исчезающие  тонкие
жгутики и будто бы в такт появлению блесток она эти  жгутики  втягивает  и
выпускает, как парящая в воде медуза.
     О повадках шаровых молний он мало что знал (и земных-то не видел,  не
говоря уме о меркурианских). Когда эта штука без всякой, казалось  бы,  на
то причины вдруг шевельнулась и медленно поплыла, он  попятился.  Внезапно
его охватила вспышка мрачного ожесточения. Плохо сознавая, что делает,  он
поднял камень... Тяжесть камня его отрезвила. Выронив камень,  он  обогнул
"апельсин"  и  пошел  дальше.  Он  был  очень  собой  недоволен.   Вспышка
ожесточения была нелепой.  Мало  того,  абсолютно  непрофессиональной.  За
такие вещи ему  доводилось  отстранять  от  работы  своих  подчиненных.  И
теперь, встречая на пути светящиеся шарики, он разглядывал их  с  холодным
вниманием и думал, что, если бы самоходка шла с погашенными  фарами,  Аймо
наверняка остался бы жив... Один из крупных шаров наткнулся поблизости  на
обломок скалы. Взрыв был эффектный. Такого  взрыва  он  не  ожидал  -  его
ослепило и обсыпало каменным крошевом. Да,  шутки  с  плазменным  сгустком
энергии плохи...
     Сквозь треск в наушниках шлемофона послышался голос: "Связь,  Нортон,
связь!" По начальственно-требовательным ноткам голоса он сразу  определил,
что это Джобер. "Нортон, немедленно возвращайтесь,  или  я  вышлю  катер!"
Пришлось  ответить  успокоительно:  "Все  в  порядке,  Джобер.  Слышимость
великолепная". Взрыв негодования Джобера  был  равносилен  взрыву  шаровой
молнии. Из  всего,  что  пропустили  через  себя  наушники,  удалось  лишь
разобрать,  что  в  полевых  условиях  командир  группы  не  в   состоянии
обеспечить всех желающих операционными столами, - очень ценная информация.
"Не дурите, Джобер. Катер мне помешает. Успокойтесь и просто поддерживайте
со мной связь". - "Я не могу спокойно поддерживать связь  с  потусторонним
миром!" - "Рекомендую вам это как эксперт". - "Мне нужны  живые  эксперты,
Нортон!" - "В ваших силах помочь мне остаться в живых".  -  "Но  как?!"  -
"Прекратить панику, не отвлекать меня пустой болтовней".  Минутная  пауза.
"Нортон, учтите, я снимаю с себя ответственность за вашу безопасность".  -
"Учту, папаша..." - рассеянно ответил  он,  осторожно  лавируя  в  поисках
прохода  между  тремя  плавающими  ша