.
     - Вот так, - произнес он, не  повернув  головы,  но  было  ясно,  что
адресовано это Никольскому.
     Тот  ответил  не  сразу.  Проводил  взглядом  исчезающее  изображение
Палмера, опустил глаза и стал смотреть на собственные руки.
     - Если хотите знать мое мнение; то... то я почти убежден, - непонятно
сказал Никольский.
     - Кентавр? - непонятно спросил Гэлбрайт. Не дожидаясь ответа: -  Наши
мнения совпадают.
     - Тем хуже.
     - А что, если уговорить Палмера?
     - Имитировать встречу?
     - Да.
     Никольский подумал.
     - Я, собственно, не против, но... Во-первых, время. Во-вторых... - Он
искоса взглянул на Гэлбрайта. - Вы  все-таки  надеетесь  избавиться  от...
кентавра?
     Пауза. Гэлбрайт медлил с ответом.
     - Нет, - сказал он. - Уже не надеюсь. Решительно сбрасывать со счетов
маску и грим я пока не намерен, но лучше приготовиться к худшему.
     - Лучше к худшему, - одобрил Никольский. - В нашей практике  это  уже
перестало быть словесным курьезом. - Он откинулся на спинку кресла.
     - Любите спорт? - спросил неожиданно Гэлбрайт. Заметив быстрый взгляд
собеседника, пояснил: -  Мне  любопытно  узнать,  как  вам  нравятся  наши
ковбойские состязания.
     - Родео? Что ж, занятное зрелище...
     - Говорят, вы отличный наездник и мастер лассо? Полинг, я обращаюсь к
вам. Говорят, вы дважды были чемпионом?
     Фрэнк посмотрел на шефа:
     - Был. Когда участвовал в школьных родео.
     - Говорят,  вы  непременный  участник  ежегодного  Большого  родео  в
Копсфорте?
     - У меня просто вылетело из головы, что завтра в Копсфорте спортивная
заварушка...  Нет,  ковбойский  спорт  я  забросил,  как  только  поступил
работать в Управление.
     - Напрасно.
     - Забросил или поступил?
     Гэлбрайт молча повращал глазами.
     - Я понимаю, куда вы клоните - Фрэнк подвигался в кресле. -  Готов  в
Копсфорт хоть сегодня... Но, полагаю, нужен я вам не как  призер  Большого
родео, а как интервьюер, от  пяток  до  подбородка  нашпигованный  скрытой
микроаппаратурой.
     - Нет, - сказал Гэлбрайт. - Никакой записывающей микроаппаратуры. И э
этом  смысле   всякую   самодеятельность   строжайше   запрещаю.   Никаких
спецбраслетов,       пуговиц,       медальонов,       радиосигнализаторов,
микротелемониторов.     Понимаете?     Ни-ка-ких!      Обычная      одежда
спортсмена-ковбоя.  Широкополый  стетсон,  джинсы,  ковбойка  и   пояс   с
обыкновенной - обыкновенной, Полинг! - пряжкой. Это все.  В  Копсфорт  вас
привлекло в первую очередь Большое родео. Боюсь заглядывать далеко вперед,
это "родео", однако, может вполне оказаться одним из самых ответственных в
вашей жизни.
     - Что ж, мне не впервые скакать без седла и  раскручивать  лассо.  Но
кто  вам  сказал,  что  я  не  почувствую  разницы  между  быком  и  своим
родственником? - Фрэнк сознавал, что  говорит  совсем  не  о  том,  о  чем
следовало бы сейчас говорить, но  ничего  не  мог  с  собой  поделать.  Он
находился  во  власти  необъяснимого  желания  сказать   шефу   что-нибудь
неприятное. - С моей стороны, было бы очень нечестно что-либо заранее  вам
обещать, - добавил он.
     - Я не жду обещаний. От вас мне нужны  сознательность  и  готовность.
Иначе просто нет смысла затевать операцию "Копсфорт". Или Большое родео...
     - Или "Кентавр". Или, может быть, прямо без маскировки: "Веревка  для
шурина"?
     - Хотелось бы  сразу  внести  предельную  ясность,  -  устало  сказал
Гэлбрайт. - Вы, Полинг, вправе взять на себя копсфортовскую миссию  только
на добровольных началах, и никак не  иначе.  Ваш  отказ,  разумеется,  нас
огорчит, но мы поймем это правильно.
     - Шеф, копсфортовскую миссию  я,  безусловно,  беру  на  себя.  И  не
столько из опасений вас огорчить, сколько по личным  мотивам.  К  тому  же
посылать в Копсфорт для встречи с Нортоном  кого-либо  другого  просто  не
имело бы смысла.
     - Верно. Тогда в чем причина вашего... гм... смятения?
     - Причина в том, что я предвижу, как все это будет. Признаться,  шеф,
я совершенно не в своей тарелке и... не могу  заставить  себя  поверить  в
успех копсфортовской затеи. Это  меня  угнетает.  Иметь  дело  с  Нортоном
вообще не слишком приятно. А тем более в таком его...  качестве.  В  конце
концов я не специалист по кентаврам.
     - Да? - угрюмо удивился Гэлбрайт.  -  А  кто  из  нас  специалист  по
кентаврам? Хает? Кьюсак? Я? Вы,  Никольский?  Вы,  профессор?  Или,  может
быть, вы, Купер?.. Вот видите, Полинг, все молчат.  Мы  испытываем  острый
дефицит в специалистах подобного рода. - Гэлбрайт заворочался в кресле.  -
Купер, поднимите нас  и  можете  считать  себя  свободным  до  шестнадцати
ноль-ноль.  Но  подготовьте  к  вечернему  заседанию  все   материалы   по
"оберонскому гурму". Фильмы, документацию, отчеты комиссии... все!
     Купер кивнул. На крышке  стола  отразился  хлынувший  сверху  дневной
свет, изображение оператора угасло, и экранные стены поползли вниз.  Фрэнк
прищурился в ожидании бьющих лучей жаркого солнца.  Солнца  не  было.  Всю
широту видимой из окна инструкторского холла небесной  панорамы  заволокла
тяжелая туча. Приближалась гроза. Приближалась  стремительно,  со  стороны
океана, низко  волоча  темно-свинцовое  брюхо,  поблескивающее  разрядами.
Такие шквальные грозы нередко приносят с собой  серьезную  для  этих  мест
неприятность - торнадо. Фрэнк машинально поискал глазами  пестрые  цепочки
хорошо  заметных   на   грозовом   фоне   противоураганных   аэробаллонов.
Метеозащиты не было. Синоптики, очевидно, считают, что все обойдется...
     -  Нортон  что-нибудь  рассказывал  о  "Лунной  радуге"?  -   спросил
Гэлбрайт. - Полинг, я обращаюсь к вам.
     - Нет, шеф, - ответил Фрэнк, отрывая взгляд от  окна.  -  Я  не  могу
припомнить, чтобы при мне Нортон вообще произносил название этого рейдера.
     - Как часто вы бываете в семье своей сестры?
     - Как правило, раз в месяц. Иногда чаще. Дело в том, что нас - меня и
сестру - с детства  связывает  большая  родственная  дружба.  Вероятно,  в
зрелом возрасте эта дружба играла бы меньшую  роль,  если  бы  не  женская
трагедия Сильвии: она бездетна. Этим объясняется необычайная привязанность
ко мне. Она до сих пор называет меня "беби".
     - Исчерпывающий ответ, - похвалил Гэлбрайт.
     - Я  постарался  заранее  прояснить  ситуацию.  Иначе  мой  ответ  на
следующий ваш вопрос может показаться вам нелогичным.
     - Проницательность - одно из ценнейших качеств в нашей  профессии,  -
одобрительно прокомментировал Гэлбрайт. - Итак?..
     - Итак, несмотря на то, что Нортон муж моей сестры и в конечном итоге
мой родственник, я его плохо знаю.  Другими  словами,  шеф,  мои  довольно
частые визиты в Копсфорт - это одно, а мои отношения с Дэвидом Нортоном  -
нечто совсем другое. Мы с ним очень редко встречаемся и еще реже беседуем.
Даже после того, как он вышел в отставку и прочно осел в Копсфорте.  Любые
формы общения нас тяготят, мы избегаем друг друга.
     - Н-ну!.. Чем же это вы друг другу так насолили?
     - Ничем. Просто с самого начала  он  проявил  ко  мне  равнодушие,  я
платил ему тем же, вот и все... - Фрэнк, заметив,  что  шеф  и  Никольский
как-то очень внимательно, неотрывно глядят на него, осторожно  добавил:  -
Надеюсь, вы понимаете, что с таким  багажом  "родственных  отношений"  мне
туг" придется в Копсфорте.
     - М-да, небогато... - согласился Гэлбрайт. - Но это мы обсудим позже.
Теперь предлагаю...
     Ослепительно сверкнул в окне пучок огня, и громовой раскат, казалось,
поколебал здание. Почти мгновенно вслед за этим  в  стекло  ударил  шумный
ливень. Плотность ливневого водопада была такова, что сгустившийся в холле
сумрак  заставил  сработать  автоматику  освещения.  Никольский,   щурясь,
оглядел декоративные светильники, перевел взгляд на окно, покачал головой.
Грозовой шквал неистовствовал. Слепяще-голубые  ветвистые  трещины  молний
вспарывали водяной поток; почти непрерывно ухало, гремело,  перекатывалось
на фоне однообразного гула то ли воды, то ли ветра...
     - Дождик пошел? - сонно осведомился Роган.  Он  вынул  из  уха  шарик
слухового аппарата, сунул в нагрудный карман и принял прежнюю позу.
     Гэлбрайт поднялся, но в этот момент пискнул сигнал внутренней связи.
     - Бауэр? - спросил Гэлбрайт, морщась от очередного, особенно звучного
удара грома. - Давайте, что там у вас?
     - Поступило первое сообщение, из Торонто, - ответил потолочный спикер
под аккомпанемент громовой канонады.
     "На войне как на войне..." - подумал Фрэнк,  прислушиваясь  к  голосу
дежурного.
     Бауэр докладывал:
     - Операция типа "Эспланейд" оказалась безрезультатной. Шеф Аганн  вел
себя в Торонто как обычный турист. Ни с кем  из  родственников  Элдера  не
встречался, хотя бы по той причине, что достаточно  близких  родственников
погибшего десантника в этом городе нет. Трое бывших  друзей  Элдера  знают
шефа Аганна в лицо. Двое из них встречались и  говорили  с  Аганном  после
событий на Обероне только однажды. Существование  дальнейших  контактов  с
пилотом отрицают. Ни один из служащих отеля "Глобус", которые  знают  шефа
Аганна в лицо, не имеет о "черных следах" никакого понятия.
     - Это все?
     - Да, пока все.
     -  Что  ж...  отсутствие  результата  есть  уже  результат.  Впрочем,
подождем  других  сообщений.  Если  появится  что-нибудь   новое,   Бауэр,
свяжитесь со мной после шестнадцати ноль-ноль. Конец.
     Спикер умолк. Гэлбрайт взглянул на часы.
     - Пора, - сказал он. - Я чувствую,  что  желание  чего-нибудь  съесть
превращается у меня в навязчивую идею. Призываю вас всех отнестись к  этой
идее без легкомысленного предубеждения.
     Фрэнк поднялся и, с трудом передвигая  затекшие  ноги,  направился  к
двери. Уходя, слышал, как шеф что-то сказал Никольскому, но что именно, не
разобрал: слова утонули в грохоте грозового разряда. Ответ Никольского  он
разобрал достаточно ясно:
     - Не надо, Гэлбрайт, не беспокойтесь. Шефа Аганна мы возьмем на себя.
Еще неизвестно, как у вас пойдет работа с Дэвидом Нортоном...
     Фрэнк вышел в безлюдный, ярко  освещенный  коридор.  Дверь  с  мягким
шелестом закрылась. В коридоре было невыносимо тихо.




                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                        1. РЖАВЧИНА ВОСПОМИНАНИЙ

     Хуже всего то, что большую часть года небо над Копсфортом  совершенно
прозрачное...
     Сегодня  после  заката  он  нечаянно  задел  взглядом  желтую   искру
Меркурия, и потом целый вечер в ушах плавал крик меркурианской чайки.  Она
кричала  скрипуче,  протяжно,  долго:  "Кия!..  Кия!..  Кия!.."  И   чтобы
отвлечься от крика-призрака, крика-воспоминания, он стал думать  о  разной
чепухе, но это помогало плохо. Напрасно, к примеру, он пытался припомнить,
как звали того проклятого  попугая  на  лунной  базе  "Гагарин",  которого
скучавший в резерве  Джанелла  выучил  орать  во  всю  глотку:  "Лейтенант
Нортон, смир-р-но! Салют!" Он  вспомнил  лишь,  что  много  раз  собирался
свернуть голову ни в чем не повинной птице, но так и не  собрался.  И  еще
почему-то вспомнилось, как Михайлов  стянул  в  пакгаузе  толстого  рыжего
кота, принес на рейдер  за  пазухой  и  спрятал  у  себя  в  каюте,  решив
прокатить до Урана, и как сначала все были рады и дали рыжему имя  Форсаж,
а потом, уже после разгона до крейсерской скорости, когда эта кошка  вдруг
родила под ковровым фильтром регенератора  пятерых  мертвых  котят,  ее  у
Михайлова отобрали, стали называть Мадам и очень жалели. Мстислав  Бакулин
обозвал Михайлова живодером и чуть не полез в драку.  А  дальше...  Дальше
был Оберон, и никаких воспоминаний тут не требовалось. Об этом можно  было
только размышлять, но десять лет утомительных размышлений его убедили, что
именно об этом лучше не думать. А кошку-межпланетчицу  подарили  какому-то
зоопарку, я  зеваки  знали  о  ней  больше,  чем  о  погибших  на  Обероне
десантниках. Один из парадоксов современной жизни, но об этом  тоже  лучше
не думать.
     Скверная штука  спонтанные  воспоминания.  Стоит  мимоходом  зацепить
глазами желтую точку над горизонтом, и  в  ушах  надолго  застревает  крик
давно уме, вероятно, умершей чайки: "Кия!.. Кия!.." Черт  бы  побрал  этот
крик! Когда он впервые услышал меркурианскую чайку,  ему  и  в  голову  не
приходило, что это крепко врежется в память и со  временем  перевоплотится
для него едва ли не в  главную  особенность  Меркурия.  В  звуковой  образ
планеты.
     Раньше по поводу представлений о Меркурии никаких сложностей  у  него
не было. Двойник хорошо знакомой Луны, только гораздо больше  и  жарче,  и
есть там крупнейший во Внеземелье металлургический  комбинат.  Подлетая  к
планете, он спал. На борту комфортабельной "России" он отлично выспался за
четверо прошедших суток и на четверо суток вперед и  лишь  за  полчаса  до
пересадки в орбитальный лихтер без всякого любопытства взглянул на  скучно
оголенную под солнцем поверхность,  усеянную  оспинами  цирков,  вмятинами
кратеров, сморщенную и задубелую, как высохшая кожура граната.  На  спуске
лихтер  заложил  крутой  вираж,  на  его   экранах   колесом   повернулась
грандиозная мозаичная панорама: белые и золотистые многоугольники, полосы,
звезды, дымчато-черные круги и овалы, синие  плоскости,  ртутно-зеркальные
капли и купола, а на следующем вираже появились голубовато сверкающие иглы
башен-кристаллов, бело-черные "шахматные" поля, что-то похожее на  длинное
розовое озеро со стеклянистыми, в  красных  прожилках  берегами,  вогнутые
склоны, облагороженные амфитеатрами мутно-зеленых ступеней -  террас...  и
все это пестрое нагромождение обнимала горная дуга, причудливо  изрезанная
складками, на каждой вершине что-то ослепительно блестело,  а  дальше,  за
этими блестками, уходили,  горбатясь,  к  горизонту  угрюмые  кряжи,  дико
изуродованные рубцами полуразрушенных цирковых валов, трещинами разломов и
воронками кратеров. Окинув взглядом внезапно  распахнувшийся  простор,  он
вдруг  испытал  ощущение  масштабности  захваченного  людьми  нового  мира
(ощущение, которое ему уже приходилось испытывать дважды: на  подступах  к
Марсу и при посадке на Ганимед и Титан) - ощущение  того,  что  это,  черт
побери, планета, а не какая-нибудь там луна. Разумеется, он сознавал,  что
один город,  пусть  даже  очень  крупный  (с  двухсоттысячным  населением,
которое дало своему городу трогательно-символическое название Аркад),  еще
не повод для торжеств по случаю освоения всей планеты, но ощущение "нового
мира", не покидало его...
     Лихтер   пронырнул    огромный,    брызнувший    фиолетовым    светом
шлюзопричальный колодец, остановился  и  выпустил  на  перрон  пассажиров.
Хорошо,  что  он  догадался  выйти  последним,  никто   не   заметил   его
замешательства.  Перронные  ярусы  космопорта   напоминали   скорее   фойе
столичного гранд-театра, чем вокзальное помещение, и в форме десантника он
сам себе казался ужасно нелепым в нарядной толпе. Средневековый  пират  на
фоне  сверхсовременного  интерьера.  Аркад  с  первых  шагов  поразил  его
роскошью, неслыханной и невиданной в условиях Внеземелья  и  до  тех  пор,
пока  од  не  связался  через  вокзальный  видеотектор  со  штабом  отряда
"Меркьюри рэйнджерс", ему не верилось, что здесь  вообще  нужны  люди  его
профессии. И потом ему целый день в это не верилось, пока он знакомился  с
городом. Точнее, не день, а те пять часов, которые  штаб  ему  выделил  на
устройство и отдых. В отдыхе он не нуждался и за четыре  часа  успел  (как
ему представлялось) многое осмотреть. Здесь было  много  такого,  чего  не
встретишь в других уголках Внеземелья, а главное -  много  зелени,  света,
простора, воздуха и воды. Позже он уяснил, что видел только мизерную часть
самого крупного  города  Внеземелья.  Самого  автоматизированного,  самого
промышленного, самого комфортабельного, самого-самого!..
     В сущности, это был уже и не город.  Это  был  колоссальный  плацдарм
вторжения земной ноосферы в чуждый ей мир суровой  планеты.  Малая  Земля,
зарывшаяся в грунт Меркурия больше, чем на девять  десятых,  буквально  по
макушку,  и  неплохо  вооруженная  против  всего,  что  имело   склонность
выковыривать ее оттуда. Хотя бы  то  обстоятельство,  что  макушку  Аркада
почти непрерывно лизала плазма солнечной  короны,  уме  говорило  само  за
себя...
     Конечно,  о  существовании  Аркада  (жилищно-промышленного  комплекса
А-200-М, построенного на Меркурии с учетом опыта сибирских  мегалополисов)
он знал и как-то мог вообразить  себе  его  размеры,  но  о  существовании
такого впечатляющего плацдарма  -  Аркадии  -  имел  до  смешного  смутное
представление, и теперь, знакомясь с Аркадией, сожалел, что прежде никогда
особо не интересовался меркурианскими делами. Бродил  наугад,  без  всякой
системы, и не верил глазам, настолько все было просторным, удобным и очень
разнообразным. Третий уровень города  совершенно  его  покорил.  Цветники,
уютные скверы.  Странные  разветвленные  сооружения  в  четыре-три  этажа,
скорее  похожие  на  канделябры,  чем   на   дома.   Не   менее   странные
декоративно-архитектурные  формы  каких-то  ажурных  построек,  назначение
которых непросто было угадать.  Бесконечные  струи  фонтанов,  бассейны  с
чистой водой, отражавшей глубокое синее небо и небольшое незнойное  солнце
"марсианского" типа. Это "ах на вершине горы, с той лишь разницей, что  не
видно нигде горизонта; и только по кучевым облакам,  окружавшим  все  это,
можно  было  понять:  пространство  здесь  ограничено,  небесный   простор
иллюзорен... На открытых  "блюдцах"  домов-канделябров  сидели,  ходили  и
разговаривали группки людей, занятых,  видимо,  чем-то  серьезным,  пестро
светились экраны видеотекторов, и он по некоторым признакам определил, что
забрел в деловую часть города.
     Жилищно-бытовой сектор ему понравился меньше. В  жидковатых  сосновых
рощицах довольно плотными рядами  стояли,  как  грибы,  на  цилиндрических
подставках потешные сооружения, вид которых наводил почему-то на  мысль  о
гибриде венерианского дисколета и панциря слоновой  черепахи.  Сперва  ему
показалось,  будто  он  попал  на  стоянку  местного  транспорта...  Позже
выяснил, что эти забавные штуки - спальни-квартиры для семейных  аркадцев.
А еще позже он и жена  имели  такую  же  спальню-квартиру,  когда  Сильвия
вопреки настойчивым увещеваниям родни и  соседей,  бросив  все,  появилась
здесь  в  качестве  работника  отдела  информации   монтажно-строительного
комбината, и ее появление для него, огрубелого  работяги-десантника,  было
самой немыслимой роскошью в этом шикарном Аркаде. Жена  прилетела  страшно
веселая, возбужденная, а он так долго молча смотрел  на  нее,  остолбенев,
что по ее лицу пошли гримасы и она заплакала... Но тогда, потешаясь  видом
меркурианских "вигвамов", он, конечно, этого еще не  знал.  Не  знал,  что
"вигвамы" довольно удобны, что в них, вообще говоря, не  живут,  а  только
ночуют, что жизнь аркадцев протекает в городе всюду: на рабочих местах, на
спортивных площадках и стадионах, в театрах, в "залах  феерий",  в  клубах
экспресс-информации, в "лесах" и на пляжах обширнейшей зоны  отдыха  Новый
Эдем, в ресторанах и музыкальных кафе, наконец. Не знал, что  в  перерывах
между делами и сам какое-то время будет жить этой жизнью, не ведал, какими
счастливо-тревожными будут дни ожиданий ребенка, как будет  цепенеть  жена
под озабоченными взглядами медикологов и как  потом  ничего  нельзя  будет
сделать и ребенок умрет не родившись, а он, когда  ему  про  это  сообщат,
пойдет куда-то, не сознавая куда, и лишь искусственный рассвет, отраженный
в воде, крик пролетевшей над головой чайки, резь в глазах, и мокрое  лицо,
и хруст леска на  зубах  подскажут  ему  наконец,  где  он  и  что  с  ним
происходит, и он впервые проклянет Внеземелье, проклянет  молча,  но  так,
чтоб было слышно на всех планетах и лунах, где  он  побывал